Поединок жизни со смертью на страницах современного романа

После «зазеркалья» постмодернизма, наигравшегося наконец-то отражениями и осколками смыслов и структур, современный роман переживает новое становление. Мы наблюдаем за ним, как герои С. Лема за мыслящим Океаном: что родится? Пока несомненно одно: сегодняшний роман — о человеке и для человека. Продолжая аналогию с Солярисом, можно сказать, что самыми разными художественными способами роман ищет контакта с каждым конкретным читателем, он стремится ответить на главные вопросы бытия, один из которых — противостояние жизни и смерти.

На вопрос о сущности смерти история литературы отвечает чередой сменяющих друг друга личин. Смерть — это розенкрейцеровское Ничто, романтический духовный Абсолют, материалистическое небытие, декадентские игрища на краю пропасти, символистское стирание реальности, экзистенциальный страх, постмодернистский распад. О какой жизни и о какой смерти размышляет писатель сегодня? Какое обличие принимает современная смерть?

В подавляющем большинстве современных произведений герои, не справляясь с жизнью, умирают в финале. (Станет ли в литературоведческой ретроспекции смерть героя жанровой характеристикой русского романа 2010-х годов?) В отличие от классического романа, предполагавшего изображение жизненного пути персонажа, но далеко не всегда заканчивавшегося его гибелью, в современном романе герой умирает демонстративно, даже претенциозно, но не потому, что его личностный путь завершен, а потому, что ему больше… нечего делать. Словно не видя будущего, автор не дарит его и своему герою. «Уля качалась над бездной и ждала, когда налетит порыв, который подтолкнет ее и навсегда оторвет от кровавой, грязной земли. Она больше не хотела ей принадлежать…» (А. Варламов, «Мысленный волк»). «Кончалось, кончалось и тихо, беззвучно кончилось. Осталось только море. И плеск подступающих волн, и бульканье вина. Стало так хорошо, что лучше некуда. Лучше быть не может. Одна точка» (А. Ганиева, «Жених и невеста»). «…в ее сиплом дыхании мне чудится запах свежей могилы и разложения <…> Она шепчет мне что-то своим ласковым голосом. Я не могу разобрать слов, но, наверное, это колыбельная, потому что мне хочется спать, мне так сильно хочется спать, господи, как же мне хочется спать» (В. Данихнов, «Колыбельная»). Это всего лишь несколько случайно выбранных финалов произведений, вошедших в длинный список «Русского Букера» — 2015.

Некоторые современные тексты сами по себе являются развернутой метафорой смерти, по-флоберовски «перевоплощаясь-разоблачая» ее «изнутри»; таковы «Холод» А. Геласимова, «Колыбельная» В. Данихнова, «Зона затопления» Р. Сенчина и др.

Скука, пустота, сартровская тошнота существования — главные темы романа В. Данихнова «Колыбельная». Лейтмотив русской жизни начала XXI века, по мнению Данихнова, — слово «скучно». Но чеховское «скучно» набрало за более чем сто лет русской жизни такие обороты, что в тексте Данихнова превзошло по цинизму и жестокости даже человеконенавистническую «Колыбельную» Ч. Паланика. Не всех упокоил Паланик, маньяки Данихнова готовы довести дело до конца. Его «Колыбельная» становится приговором «скучной» жизни, штампующей убийц и маньяков из обычных людей. Стилистически текст нарочито тосклив, речь персонажей, как и жизнь их, отражающая убогость внутреннего мира, обморочно примитивна. Ракурс изображения застыл, транслируя одну человеческую судьбу за другой, без акцентов и различий. Повествование не следует внутренней логике событий, а отражает то, что само попадает «в кадр»: так, наблюдая за главным героем, решившим «замерзнуть и умереть» на загородной трассе, автор рассеянным взглядом цепляет водителя Сашу, проезжающего мимо в черном вольво; следуя за ним, повествователь уже «изнутри» Саши продолжает рассказ о бессмысленности и безысходности бытия, переключаясь далее на сотрудника придорожного поста ГИБДД, — и т. д. и т. п.

Подобная манера рассказывания деперсонализирует и персонажей, и автора-демиурга, эпически обобщая полотно событий и судеб в торжество обыденного примитивного сознания. Вереница отдельных историй монументализирована в единую историю народа, основа которой — скука, безысходность, бессмысленность.

Однако с точки зрения внутреннего развития романного действия художественная структура произведения выпукла и многогранна, здесь есть и динамика, и напряжение, и стрессовые ситуации, и кульминационные разоблачения. Но конфликты развиваются и разрешаются не на уровне характеров, а словно на уровне коллективного существования всех многочисленных персонажей вместе взятых. Такое вот коллективное бессознательное. В романе констатируется общая безответственность и при этом — пульсирующей жилкой, кровью сердца — поднимается больной вопрос об ответственности: за наших детей, за нас, за наше будущее.

Пустота заполнила наше существование. Истоки этого неблагополучия ищет Р. Сенчин в романе «Зона затопления». Актуализируя распутинскую тему прощания с прошлым, он приходит к выводу, что умерщвленное прошлое не позволяет жить настоящему: существование переселенцев из брошенных и затопленных деревень уныло и бессмысленно, смерть в городах побеждает жизнь.

Мастер слова и образа, Сенчин создает художественное пространство, заряженное энергией мысли и страдания. Роман начинается обстоятельным описанием смерти и готовящихся похорон бабки Натальи, далее — кто от сердечного приступа, кто избитый до полусмерти — сходят со сцены все положительные и деятельные герои; а в финале мертвая вода убитой реки, символизирующая забвение и гибель, добирается даже до перенесенного в город кладбища, угрожая не только прошлому, но и будущему, как в метафорическом, так и в физическом плане. Щупальца стремительно прибывающей воды сеют панику, люди бегут с кладбища, смерть подходит вплотную к шестилетнему внуку героя:

— Уводи пацана! На реке затор, видать… Так может хлынуть! <…> Вот судьба же, а! И здесь не уберегли… Довелось им хлебнуть. Эх-х <…> Уходить надо. Бежать!

Но куда бежать? Не дает ответа писатель.

Да и некуда бежать.

Вода — хранитель информации, и если нам угрожает ставшая мертвой вода, значит, смертельную информацию транслируем мы в пространство. Не только прошлыми и нынешними делами, но и внутренним гниющим нутром своим смердим и умерщвляем сами себя.

Впрочем, помимо романов, олицетворяющих тотальный ужас бытия, современная проза предлагает и более благополучные, по крайней мере — сюжетно, хотя не менее трагические по существу. Они иллюстрируют тот вариант развития событий, при котором «колесо еще вертится, но хомяк уже умер».

А. Снегирев, лауреат «Русского Букера» — 2015, в романе с многозначительным названием «Вера» рассказывает историю о потере человеком божественного духа. В его героине умирает личность и остается лишь глина, из которой некогда мы были слеплены. Изничтожение личностного и женского в героине по имени Вера является, по всей вероятности, метафорой отсутствия веры в современном обществе: