Письмо из Торонто: Свобода творчества и литература эпохи гласности (Взгляд со стороны)

В статье Н. Н. Шнейдмана продолжается обсуждение проблем современной прозы, начатое М. Липовецким (1989, N 9).

Публикуя статью видного канадского слависта Н. Н. Шнейдмана, редакция отдает себе отчет, что ряд ее положений и выводов может показаться нашему читателю спорным. Но иначе, видимо, и быть не может, тем более что перед нами, как сказано в подзаголовке, «взгляд со стороны». Именно в этом своем качестве – образца определенной критической методологии – она заслуживает, на наш взгляд, внимания читателя.

Самонадеянно даже пытаться вынести окончательное суждение о том процессе в литературе, который недавно начался и продолжается едва ли не четыре года. Хорошо известно, что даже в спокойные времена литература – это явление, которое постоянно изменяется. Каждое новое произведение писателя проливает свет на его художественную эволюцию и уточняет наше представление об его творческом потенциале.

Читатели-современники всегда рассматривают новое произведение искусства с двух диаметрально противоположных точек зрения. Одна из них определяется актуальностью данного произведения для жизненного опыта и интересов читателя и той среды, которую он представляет; это в большинстве случаев обусловлено рациональным восприятием содержания. Вторая точка зрения, как правило, эмоциональна и определяется читательским чувством прекрасного в жизни и искусстве. В этом случае успех вещи обуславливается скорее ее эстетическими достоинствами, нежели важностью темы.

Советская литература периода гласности представляет собой противоречивый феномен, который мало связан с предшествующими этапами советской прозы. Это скорее социальное явление, косвенно отражающее последние политические изменения в Советском Союзе.

Гласность повлияла на издательскую политику, но она еще не получила соответствующего осмысления в современной советской литературе. Она еще не стала предметом исследования прозы и не повысила ее художественное качество.

Произведения, опубликованные в СССР в период гласности, могут быть грубо поделены на две основные группы. Первая включает новые произведения писателей, живущих в СССР и публикующихся только в советских изданиях. В другую группу входят произведения русских и советских авторов, в прошлом преследовавшихся, ссылавшихся; их сочинения подвергались цензурному вмешательству, или их просто игнорировали из политических соображений. С точки зрения художественности произведения, принадлежащие ко второй группе, значительно более ценные. Они положительно воздействуют на будущее советской литературы, развивают художественный вкус и расширяют эстетический кругозор советского читателя. Тем не менее для западного исследователя советской литературы публикация большинства этих произведений не является чем-то новым. Так, к примеру, Е. Замятин, Н. Гумилев или Б. Пильняк были опубликованы на Западе много лет назад. «Доктор Живаго» Б. Пастернака был напечатан на Западе в 1958 году, «Котлован» А. Платонова появился в 1968, «Новое назначение» А. Бека – в 1971, «Пушкинский дом» А. Битова – в 1978, «Жизнь и судьба» В. Гроссмана в 1980 и т. д.

Некоторые из этих произведений, так же как «Дети Арбата» А. Рыбакова (1987), «Белые одежды» В. Дудинцева (1987), «Исчезновение» Ю. Трифонова (1987), пересматривают явление сталинизма. Дух сталинизма витает над советским обществом, создавая атмосферу, в которой страстная преданность коммунистическому делу и Сталину лично сложно переплетены с подозрениями, сомнениями, готовностью к слепому повиновению. Роман Трифонова посвящен изучению психологии страха, который ослеплял тех, кто бескорыстно служил делу коммунизма и был готов пожертвовать жизнью ради Вождя. Многие из старых большевиков, ставших жертвами сталинизма, представляют собой трагические фигуры не только потому, что они были обречены на уничтожение, но потому, что до этого они одобряли осуждение и смерть своих товарищей, искренне веря, что вершится правосудие. Большинство из них прожили свои жизни в заблуждении, что служение делу революции и будущему счастью человечества равнозначно их служению Вождю.

Противоречивый характер борьбы с фашизмом в условиях сталинских репрессий лучше всего показан в романе «Жизнь и судьба» Гроссмана. По мысли Гроссмана, люди, борющиеся за свободу и освобождение от оккупации нацистов, в то же самое время борются за собственное подчинение сталинской тирании. Первая часть романа открывается сценой в немецком лагере, в третьей части мы знакомимся с жизнью в советских лагерях. В начале романа мы читаем, что «возник новый тип политических заключенных, созданный национал-социализмом, – преступники, не совершившие преступлений». К концу романа мы осознаем, что то же самое происходит и в сталинской России. Мысль романа ясна: любое общество, потакающее диктатору, догматически оправдывающему свои зверства, обречено на гибель. Осуждение Сталина и пересмотр сталинизма в современной советской литературе является важной темой, но большинство фактов, обнародованных в недавно опубликованных произведениях, уже хорошо известно на Западе и не много добавляет к пониманию этого феномена. Интересно, что «Новое назначение» Бека выходит за пределы непосредственного исследования судьбы высокопоставленного чиновника, который пережил сталинский террор благодаря конформизму, слепому подчинению, порожденным непреодолимым страхом. Роман имеет важное значение для понимания современной ситуации в СССР. Онисимов, сталинский чиновник, пережил своего кумира и становится уже при власти Хрущева заклятым врагом всех новшеств и перемен. Бек напоминает своим читателям, что перемены в сознании людей – процесс медленный, который не может завершиться в один день, что перестройка касается не столько политики или экономики, сколько психологии. Роман Бека объясняет в какой-то степени одну из трудностей сегодняшней перестройки, которой препятствуют своей молчаливой пассивностью уцелевшие брежневские аппаратчики.

Не преуменьшая значения публикации произведений подобных упомянутым выше, необходимо отметить, что поток этой литературы в какой-то степени сужает и без того ограниченные возможности издания работ молодых писателей. Не удивительно, что литература гласности еще не породила ни одного по-настоящему значительного имени, а наиболее часто сейчас упоминающиеся «молодые», включая С. Каледина, Т. Толстую, Л. Петрушевскую и В. Пьецуха, – не так уж молоды и пишут, пусть не печатаясь, уже немало лет. Это, конечно, не означает, что они бесталанны. Напротив, некоторые из них обладают немалым потенциалом и оригинальностью, но по их творческой продукции еще нельзя предсказать, смогут ли они заполнить тот пробел в советской литературе, который образовался после ухода таких мастеров, как В. Катаев, Ю. Трифонов, Ф. Абрамов, В. Тендряков и др. Я был в Москве весной 1987 года. Весь город говорил о «Смиренном кладбище» С. Каледина. Взошла новая звезда. Весной 1988 года я вновь приехал в Москву – Каледин и его повесть были почти забыты. И правда, «Смиренное кладбище» хорошая повесть. Это физиологический очерк с рядом точных психологических зарисовок, в центре которого несколько социально отверженных героев, что совершенно ново для современной советской литературы. Но, как говорится, «одна ласточка не делает весны», и одна хорошая повесть почти сорокалетнего писателя, окончившего Литературный институт десять лет назад, – это не так уж много.

Людмила Петрушевская – несколько старше. Один из ее недавних рассказов «Свой круг» («Новый мир», 1988, N 1) представляет собою повествование от лица женщины, которая совершает поступок, исполненный безусловного альтруизма. Скрывая свое смертельное заболевание, она подбрасывает своего единственного ребенка его отцу, уже женатому на другой. Можно восхищаться действиями матери, для которой благополучное будущее ее ребенка важнее ее собственных материнских притязаний. Но это благое намерение психологически не мотивировано и потому не очень убедительно. Можно предположить, что стремление удивлять – отличительная черта этого женского характера. Но в таком случае отношения матери и сына почти не высвечены в рассказе, в центре которого сложные взаимоотношения между старыми знакомыми, их запутанные дружеские, социальные и личные связи.

Вячеслав Пьецух – самый молодой среди упомянутых мною авторов. Он также не новичок в литературе. Проза его – зачастую сюрреалистична и касается вечных проблем добра, свободы и счастья. Его недавние рассказы, опубликованные в «Новом мире» в 1987 году, являются притчами: они построены на реалиях советского быта, но их значение выходит за рамки конкретного пространства и времени. В рассказе «Билет» Пьецух развивает мысль Достоевского о том, что настоящее счастье не существует без страдания, а в «Новом заводе» он делает предположение, что только работа, неконъюнктурная и творческая, может дать подлинную свободу. Оба рассказа критикуют жесткие порядки современного общества, нивелирующие личность. Сюжеты Пьецуха оригинальны, но образы не так ярки, как хотелось бы, а стиль требует отделки.

Татьяна Толстая представляет собою одно из немногих значительных явлений на литературной сцене 80-х годов. Она внесла в литературу свой индивидуальный стиль и ввела ряд героев, большинство из которых не вписываются в рамки современной советской жизни. Она созидает вымышленный мир, увиденный глазами своих персонажей, большей частью обделенных природой или обиженных жизнью. Главный герой рассказа «Ночь» (1987) – умственно отсталый молодой человек с физиологией нормального мужчины. Главный герой рассказа «Петерс» (1986) – еще один неудачник. Сочетание физической и эмоциональной неполноценности и убогого воспитания обрекает его на жизнь, проходящую в бесплодных мечтаниях.

Большинство героинь рассказов Татьяны Толстой – смирившиеся со своей участью женщины. Они живут воспоминаниями об утраченных возможностях юности, обманывая себя тем, что жизнь могла сложиться по-другому и лучше. Но даже самые сильные из героинь Толстой терпят неудачу в своих начинаниях. Их сила оборачивается против них самих. Зоя в «Охоте на мамонта» (1985) принимает сознательное решение женить на себе молодого человека, но у нее это не получается. С другой стороны, Нине из рассказа «Поэт и муза» (1986) удается «спасти» поэта Гришу от его богемного окружения, внушающего ей отвращение.