Письма разных лет

Самые ранние из публикуемых ниже писем А. Толстого адресованы Иннокентию Федоровичу Анненскому (1856 – 1909) – русскому поэту, переводчику, критику, одному из представителей классического символизма. Первый поэтический сборник Толстого «Лирика» (СПб., 1907), созданный под явным влиянием символистов, самим автором уже через год был признан неудачным, наивным. Толстой вычеркнул его из своей творческой биографии, признавая, однако, что подражание символистам помогло ему обрести определенное мастерство и владение литературной формой. Увлекшись фольклором, Толстой работает над стихотворениями-сказками, также не лишенными символистского влияния и заслужившими похвалы таких законодателей поэтической моды, как М. Волошин и И. Анненский. Единственный известный отзыв Анненского о Толстом и относится к этим фольклорно-поэтическим опытам (они были изданы в сборнике «За синими реками», М, 1911): «Граф Алексей Н. Толстой – молодой сказочник, стилизован до скобки волос и говорка. Сборника стихов еще нет. Но многие слышали его прелестную Хлою-хвою. Ищет, думает; искусство слова любит своей широкой душой. Но лирик он стыдливый и скупо выдает пьесы с византийской позолотой заставок» («Аполлон», 1909, N 2, с. 25). В письмах к Анненскому (хотя они и не являются ответом на этот отзыв) Толстой предстает не учеником, обрадованным похвалой, а мыслящим художником, пытающимся самостоятельно разобраться в литературных спорах того времени и найти свое место в литературе.

С писателем Глебом Васильевичем Алексеевым (1892 – 1943) А. Толстой был знаком со времен эмиграции. Алексеев вернулся в Россию одновременно с Толстым – в 1923 году, – и с тех пор они поддерживали добрые отношения. Толстой бывал в доме Алексеева (сохранились шутливые записи Алексея Николаевича в альбоме Алексеевых), возможно, оказывал ему помощь в организации литературных дел. Толстой по праву считал себя опытным драматургом: ко времени написания публикуемого письма он уже автор почти двадцати пьес, большинство из которых было поставлено, – но самоуверенность чужда ему. В статье «Мое творчество» (1927) Толстой писал: «Ощущение, когда пишешь пьесу, – это сумасшедший полет с горы. Не знаешь, – там, в конце, встанешь на четыре лапы или разобьешься вдребезги», – а позднее, в 1933 году, заметил: «Каждому писателю нужно пройти через драматургический опыт» («Стенограмма беседы с коллективом редакции журнала «Смена». – Алексей Толстой, Художественное мышление, М., «Советская Россия», 1969, с. 53).

Надо сказать, что Толстой вообще не понимал вялости, расслабленности, неумения творчески собраться. Для него труд, а особенно литературный труд, был основой жизненного существования, своей огромной творческой энергией он умел зажигать окружающих, особенно тех, с кем сотрудничал. А когда этого не случалось – рушился многолетний союз, погибала интересно задуманная работа.

Так произошло с оперой «Полина Гебль» (или «Полина Анненкова», как иногда называл ее Толстой). К 100-летию со дня восстания декабристов Толстой в соавторстве с П. Е. Щеголевым написал драматическую поэму «Полина Гебль». Музыку к этой пьесе начал писать композитор Ю. А. Шапорин (1887 – 1966). Была задумана опера «Декабристы» Две сцены – объяснение Анненкова с Полиной и допрос Анненкова – были исполнены 28 декабря 1925 года в Ленинградском театре оперы и балета имени С. М. Кирова на вечере памяти декабристов. Дальнейшая работа над оперой шла очень медленно. И хотя к началу 30-х годов была уже написана ярмарочная сцена, песня сторожа, песня цыганки и романс Бестужева, совместная работа автора либретто и композитора не ладилась, По свидетельству Д. А. Толстого, сына писателя, Шапорин обвинял Толстого в непонимании специфики музыкальной драматургии, а Толстой Шапорина – в лености и дилетантизме. В 1934 году они поссорились (Д. Толстой, Начало жизни. – «Нева», 1971, N 1) Работа над либретто была передана Вс. А. Рождественскому, который попытался усилить социальные мотивы, несколько уменьшив роль любовно-лирических сцен Полины и Анненкова. В 1951 году, уже после смерти А. Толстого, в либретто были внесены новые изменения: исчезли Анненков и Полина, вместо них героями стали декабрист Щепин-Ростовский и дочь разорившегося помещика Елена Орлова. Была усилена героическая линия в поведении декабристов, основной темой оперы стало восстание. От либретто Толстого, от его драматической поэмы «Полина Гебль», написанной на основе подлинных мемуаров П. Е. Анненковой, почти ничего не осталось. Впрочем, осталось имя Толстого, который и сейчас значится одним из авторов либретто.

С библиографом и сотрудником Дома-музея Л. Н. Толстого в Ясной Поляне Игорем Владимировичем Ильинским (1892 – 1942) А. Толстого связывала давняя дружба. Приезжая из Ленинграда в Москву, Алексей Николаевич часто бывал в доме Ильинских. Возможно, именно Ильинскому писатель обязан серьезным отношением к своему архиву в зрелый период творчества.

Короткое письмо к Василию Васильевичу Каменскому (1884 – 1961) – известному поэту, сподвижнику В. Маяковского по футуристическим выступлениям, позже – драматургу, мемуаристу – относится к периоду, когда Толстой приобрел высокий авторитет не только в литературной, но и в общественной жизни. Он выступал впервых рядах борцов против надвигающейся военной угрозы, участвовал в международных конгрессах в защиту культуры. При всей огромной занятости он ни на минуту не прекращал литературной работы, сохранял широкий круг друзей, умел радоваться жизни и заражал этой радостью окружающих,

Письма Толстого публикуются по автографам, которые хранятся в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР.

 

 

И. Ф. АННЕНСКОМУ

1

(1908 – 1909 гг.)

Глубокоуважаемый Иннокентий Федорович,

я был очень обрадован Вашим вниманием и похвалой, упреки же считаю заслуженными, но причину их в большинстве случаев я уже пережил.

К мистикам причислить себя не могу, к реалистам не хочу, но есть бессознательное, что стою на грани между ними, берет реальный образ и окрашивает его не мистическим, избави бог, отношением, а тем, чему имени не знаю.

Есть что-то в силе слов, в обаянии созвучий, что восхищает и само рождает образ, за секунду перед тем не существовавший.

Я никогда не мог описать виденного, всегда казалось, что описание – плохая копия прекрасного. Фантазия же рождает мне оригинал.

То же и в прозе – все виденное когда-то, словно мельчайшие зерна складываются в новые сочетания и тогда только радуют.

Как же имя этому? Это относится с одинаковым доверием и к реальному, и к вымышленному, перед лицом его все живет. Таково и отношение к современности, я никак не могу найти ряда моих символов для нынешнего дня, облечь пережитое вчера в формы искусства.

Древность же окрашена в прекрасные цвета, и легко брать от нее то, что пришлось по душе, по плечу. И лирические переживания тоже облекаются в старые одежды, и, желая, не могу натянуть на них фрака – лопнет.

Простите, что написал так сбивчиво…

Но вызвано было Вашими словами о мистицизме; он, может быть, как начало несознанное, окрашивает древность, но никогда древность не проходит сквозь его призму, в этом не грешен.

Помню только, что 2 ¹/₂ года тому назад, когда я начал писать стихи, было желание уверовать в бога или хоть в черта, во что-нибудь непонятное, чтобы видеть не отсветы закатного солнца в облаках, а края ризы, или пролитое вино, или и т. д. Словно стыдно было лгать. А потом сама собой изменилась точка зрения…

Уважающий Вас гр. А. Н. Толстой.

ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, д. 369, лл. 1 – 2.

Цитировалось в монографии В. Щербины «А. Н. Толстой. Творческий путь», М., «Советский писатель», 1956. Полностью публикуется впервые. Датируется по содержанию.

 

2

[Осень 1909 г.]

Глубокоуважаемый Иннокентий Федорович,

испытываю чувство стыда, отвечая так поздно на Вашу книгу¹. Но постараюсь оправдаться.

Перед отъездом², не успев до половины разрезать, упаковал полученную от Вас книгу в чемодан и докончил ее в вагоне. На следующий день проснулся в страшном выжженном Крыму, где солнце, словно тарантул, полно яду и земля голая и морщинистая. Первый раз и Крым не сразу принял, да и теперь иногда все протестует – вот туману бы северного да леску…

И только недавно перечел второй раз, после «Прест[упления] и наказ[ания]», «Карамазовых» и «Идиота», «Вторую книгу отражений» и увидел ясно и складки голой земли, и все эти выжженные пропасти, и то, что, может быть, не хотел бы видеть… Читая, я облекаю мечтой недосказанное, скользну по иному, то пойму так, как мне хочется, – и вот я у себя дома в читаемом романе…

Ваша книга ведет меня по голой земле, сжигая все покровы, и мне страшно заглядывать сквозь пустые глазницы в горячечный мозг, видеть на всех этих разлагающихся Свидригайловых иную вечную улыбку… Хочется, чтобы они были только прохожими…

И с наслаждением пьешь холодные струи «Романцеро» и «Тамани» ³. Удивительная книга откровений… Но ее не так скоро примешь, как и осилишь.

Еще раз благодарю за нее и извиняюсь, что так не сумел написать об ней.

Ваш гр. Алексей Н. Толстой.

ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, д. 369, лл. 3 – 4.

Цитировалось в монографии В. Щербины «А. Н. Толстой. Творческий путь». Полностью публикуется впервые. Датируется по содержанию.

 

Г. В. АЛЕКСЕЕВУ

4 февраля 1926 г.

Я думаю, Глеб, что тебе всего полезнее будет довести пьесу⁴  до постановки самому. То, что ты претерпишь, – полезно для дальнейшего. Пьесы, как и музыку, нужно учиться писать. Ходи чаще в театр, смотри пьесы технически (лучше всего знать наперед сюжет и смотреть, как автор строит представление, г. е. держит зрителя все время во внимании). В пьесе от первого слова до финала интерес должен нарастать. Секрет в понимании психологии зрителя.

Вот, если ты задумал новую пьесу, го наперед покажи план мне, я укажу, с чего начать, какой линии держаться. И еще – основной стержень пьесы, герой, должен нести на себе сосредоточие интереса и страстей зрителя. Герой так же дорог зрителю, как ты сам себе, когда ты попадаешь в коллизию.

Желаю тебе успеха. Не робей и будешь победителем.

Твой А. Толстой.

ЦГАЛИ, ф. 1348, оп. 4. д. 98, лл. 1 – 2.

 

Ю. А. ШАПОРИНУ

10 марта 1932

Дорогой Юрий, вчера был у Малиновской⁵ и выдержал очень тяжелый разговор. Сущность его та, что Мал[иновская] больше ничему не верит – ни в симфонию, ни в оперу⁶. Не верит твоим письмам и разговорам. И у меня такое впечатление, что обе твои вещи уже почти стоят вне плана Б[ольшого] театра. Я рассказывал, как ты работаешь, – она пожимает плечами. Вообще – говоря, дело скверно.

Мое мнение такое: тебе нужно как можно скорее сдать симфонию. Пусть в ней будет не все сделано так, как бы ты хотел сделать. Важен факт – сдача произведения. На репетициях ты яснее увидишь недоработанное и доделаешь. К тому же пройдет некоторый срок, когда ты не будешь работать над симфонией, несколько отойдешь от нее и яснее увидишь ошибки в иной перспективе. Второе: поезжай в Клин, поезжай не откладывая, теперь же. Там ты закончишь инструментовку симфонии и начинай оперу. Малиновская сказала: если бы он так поступил, – т. е. в Клин, – она бы не пожалела ничего. Повторяю: Малин[овскую] ты можешь взять как угодно, но при условии, если она поверит в работу, а для этого нужно сдать симфонию. А если я не ошибаюсь, ты не сдал даже первой части симфонии, и Малиновская уверена, что ты ведешь какие-то переговоры о заграничном исполнении симфонии.

Пишу тебе потому, что желаю тебе добра. Если же ты, прочтя письмо, начнешь шуметь, ругать меня и спорить, то сделаешь плохо не мне, а себе. Я же вижу только один выход – тот, о котором пишу. Повторяю – что бы ты сейчас ни написал Малиновской, – она не поверит уже более ничему. Ее бы убедила, например, телеграмма: тогда-то высылаю то-то и ты бы действительно выслал в срок.

Я очень хорошо знаю, Юрий, то состояние художника, когда он очень долго работает над произведением: теряется острота восприятия, начинаются сомнения, вещи безусловные кажутся спорными и, главное, теряется та безусловность (мужественность) в выборе той или иной формы того или иного выражения и т. д. Выход из этого один – окончить вещь вчерне и отложить ее. Малиновская охотно пойдет на то, чтобы отложить исполнение (быть может, даже окончательную отделку) симфонии, – лишь бы ты принялся за оперу.

О либретто: я приезжаю к 1 мая. Если ты будешь в Клину – я приеду на неделю в Клин и там закончу либретто. Когда ты опять попадешь в сферу оперы – то мы вдвоем мгновенно договоримся и сделаем недостающие картины в неделю.

Малиновская категорически отклоняет Париж⁷. Московская улица будет самое разумное. Без хоров. Сцены рабства и насилия.

1. Речь идет о «Второй книге отражений» – сборнике критических этюдов И. Анненского, посвященных творчеству Достоевского, Гоголя, Лермонтова, Гейне и др. (СПб., 1909). [↩]
2. Лето 1909 года Толстой провел в гостях у М. Волошина в Коктебеле, где продолжал работу над стихами для сборника «За синими реками» и написал рассказы «Соревнователь» и «Яшмовая тетрадь».[↩]
3. О «Романцеро» Гейне И. Анненский пишет в главе «Гейне прикованный»; «Тамани» Лермонтова посвящена Глава «Юмор Лермонтова».[↩]
4. О какой именно пьесе Г. Алексеева идет речь в письме, сказать трудно В это время им была закончена повесть «Жилой дом», – возможно, он предполагал сделать из нее пьесу. В 1931 году в Театре Красной Армии была поставлена пьеса Алексеева «Удар в степь» на тему жизни Красной Армии. Пьеса успеха не имела.[↩]
5. Е. К. Малиновская (1875 – 1942) – театральный деятель, в 1930 – 1935 годы – директор Большого театра.[↩]
6. Речь идет об опере «Декабристы», работа над которой, начатая Ю. Шапориным в 1925 году, приостановилась.[↩]
7. Пьеса «Полина Гебль» начиналась сценой встречи и прощания Анненкова с Полиной в парижском кабачке.[↩]