Уважение к минувшему
Н. К. Телетова, Забытые родственные связи А. С. Пушкина, Л., «Наука», 1981. 176 с.
Автор книги о малоизвестных родственных связях Пушкина, его генеалогическом древе, Н. Телетова руководствовалась в выборе темы кардинальными для поэта суждениями о месте человека в исторической жизни своего народа, о тех основаниях и истоках, на которых стоит и которыми питается культура.
Тема эта – одна из сквозных у Пушкина.
В размышлениях Пушкина об истории всегда чувствуется личный, биографический оттенок, заметный даже тогда, когда о себе, своих предках и истории России он прямо не пишет.Интересен в этом отношении набросок статьи Пушкина «О Байроне и о предметах важных», помеченный 25 июля 1835 года. Помимо заметок о биографии Байрона, в нем сказано: «Говорят, что Байрон своею родословной) дорожил более чем своими творениями. Чувство весьма понятное! Блеск его предков и почести… возвышали поэта: напротив того, слава, им самим приобретенная, нанесла ему… мелочные оскорбления… предавая имя его на произвол молве» 1.В сочувствии Байрону явно, прежде всего, почти не скрытое авторское волнение. Первый русский поэт главным образом не может найти сочувствия себе, шестисотлетнему дворянину, оказавшемуся в странном положении камер, юнкера, терзаемому мелочными придирками, мелочной опекой, язвимому недостойной его имени молвой.Пример Байрона для Пушкина вновь становится важным, провиденциальным, расшифровывающим собственную его судьбу.
Развивая тему, Пушкин возвращается к началу жизни Байрона, пишет о семейных условиях, формировавших его характер. С уверенностью, недоступной постороннему наблюдению, Пушкин замечает: «Первые годы, проведенные лордом Байроном в состоянии бедном, не соответствовавшем его рождению, под надзором пылкой матери, столь же безрассудной в своих ласках, как и в порывах гнева, имели сильное продолжительное влияние на всю его жизнь» (VI, 370).
Здесь выплеснут наружу личный жизненный опыт Пушкина, образ Надежды Осиповны витает над этими строками.
В заключительных абзацах наброска Пушкин, внешне совсем отстраняясь от текста, через третье лицо, выделяет, прежде всего, наследственные черты характера Байрона. Получившийся, выражаясь современным языком, генотип по меньшей мере аутентичен пушкинскому: «Мур справедливо замечает, что в характере Байрона ярко отразились и достоинства и пороки многих из его предков: с одной стороны, смелая предприимчивость, великодушие, благородство чувств, с другой – необузданные страсти, причуды и дерзкое презрение к общему мнению» (VI, 371).
Для Пушкина очень существенно было детерминировать личность в истории, так сказать, «домашним образом». В этом он видит достоинство и современного ему искусства. В заметке «О романах Вальтера Скотта» он пишет: «Главная прелесть романов Walter Scott состоит в том, что мы знакомимся с прошедшим временем не с enflure2 французских трагедий – не с чопорностию чувствительных романов – не с dignité3 истории, но современно, но домашним образом…» (VI, 269).
Важно при этом, что чувство живой связи с прошедшим у Пушкина не является следствием враждебного отношения к настоящему. Пушкин прекрасно знает о старинном «невежестве русских бар» (VI, 270), а о юношеском своем увлечении Байроном замечает: «Изо всех моих подражаний Байрону дворянская спесь была самое смешное» (VI, 267).
«Конечно, есть достоинства выше знатности рода, – пишет Пушкин, – именно: достоинство личное, но я видел родословную Суворова, писанную им самим; Суворов не презирал своим дворянским происхождением» (VI, 296 – 297).
Пренебрежение прошлым, потеря исторической памяти для Пушкина, прежде всего, есть знак ущербности бытия современного, расписка в беспомощности и неполноценности.
«Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости…» – говорит он (VI, 323).
Мысль эта присутствует у Пушкина постоянно, ибо выражает одну из его основных нравственных установок, определяет сферу жизненно важных интересов поэта: «…Неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности» (V, 402). «Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим» (VI, 296).
Книга Н. Телетовой обнажает перед читателем тот, действительно забытый, пласт русской истории (XVIII века по преимуществу), который для поэта был полон актуального жизненного содержания. Исследователь справедливо пишет об отношении Пушкина «к генеалогии как части истории» (стр. 5). Она реконструирует ту линию генеалогического древа поэта, которая не была еще предметом скрупулезного изучения в пушкинистике. В тех же случаях, когда автор книги обращается к материалам известным, он значительно уточняет и дополняет их.
Так дополнена, например, одна из первых родословных Пушкина, составленная мужем его сестры, Н. Павлищевым, в 1851 году. Н. Телетова приходит к обоснованному выводу, что Н. Павлищев в своей таблице выделяет лишь те ветви генеалогического древа поэта, которые в XVIII и XIX веках оставались на виду. Он ищет связей в первую очередь с особами титулованными. Из анализа Н. Телетовой выясняется, что даже, невинные или бессознательные пробелы в освещении пушкинской родословной могут вести к недопониманию, если не к искажению, пушкинской точки зрения на историю. Ведь как раз бесчестье старых русских фамилий вызывает особенное негодование Пушкина, когда он говорит о XVIII веке, веке аннинских, елизаветинских и екатерининских временщиков. И в то же время для Пушкина, в отличие, скажем, от славянофилов, XVIII век – век творческий. Толчок, данный ему Петровской эпохой, пересиливает все, что поступательное движение века нивелирует и нейтрализует. Твердость Пушкина в этом вопросе знаменательна: Петр I уничтожал и унижал русскую знать ничуть не меньше своих преемников. Повешен им был и один из пушкинских прадедов.
Историософию Пушкина создает постоянное напряжение между двумя полюсами – личностным и государственным. Эти полюса даны как бы самой пушкинской генеалогией. С одной стороны – Рюриковичи, с другой – появившиеся в России лишь в петровское время Ганнибалы. Наиболее родовитые из предков, Ржевские, в XVIII веке с арены государственной жизни исчезают, наименее родовитые, в лице А. П. Ганнибала и его старшего сына Ивана, занимают важные позиции.
Обширные главы книги посвящены этим ветвям генеалогического древа поэта.
С такой полнотой, как в книге Н. Телетовой, родословная Ржевских до сих пор исследована не была. Собственно говоря, вообще никаких специальных исследований на эту тему не существует. Автору удается составить подробное родословие той ветви рода Ржевских, которая ведет прямо к Пушкину (одна из его прабабушек урожденная Ржевская).
Обратимся к открытиям, имеющим непосредственное отношение к пушкинскому творчеству (собранный материал, очевидно, и здесь не исчерпан). В основном они касаются «Арапа Петра Великого» и «Езерского».
Один из главных персонажей первого прозаического сочинения Пушкина – Гаврила Афанасьевич Ржевский. Н. Телетова прямо сближает его с конкретным историческим лицом – Юрием (Георгием) Алексеевичем Ржевским, прапрадедом поэта. Анализируя ревизскую сказку Ржевского за 1721 год, исследовательница приходит к любопытному выводу: «В полном соответствии с ревизской сказкой дается картина жизни Ржевского у Пушкина» (стр. 94). Реальным лицом в романе оказывается и «Татьяна Афанасьевна, старшая сестра хозяина, сердечно им уважаемая» (V, 24), как пишет Пушкин. Н. Телетова выяснила, что это старшая сестра Ю. А. Ржевского Татьяна, в замужестве Репнина.
Разумеется, Пушкин простым фактографом никогда не был. Но внимание к действительному происшествию, к личностям с именем и фамилией – следствие реалистического отношения к исторической данности – одна из определяющих черт его повествовательной манеры. Поэтому так важен фактически достоверный комментарий к его сочинениям.
Все это Н. Телетова прекрасно понимает. Завершая разговор о пушкинском герое, она пишет: «Можно говорить, что прообразом Гаврилы Афанасьевича был помимо Юрия в некоторой мере и его отец Алексей. Таким образом, и здесь происходит слияние реальных лиц в одном вымышленном персонаже. Это подтверждается в черновике, когда Пушкин пишет, что Ржевский «служил окольничим еще при ц<аре> Федор<е> Алексе<евиче>». Действительно, в самом конце этого царствования стал окольничим Алексей Ржевский» (стр. 101 – 102).
Что же касается поэмы «Езерский», то, по словам Н. Телетовой, «в свете анализа родословия Ржевских история Езерского раскрывается почти построчно, хотя Пушкин прозрачно, но зашифровывает фамилию Ржевских, сохраняя, однако, родовое имя – Иван» (стр. 105). Несколько увлекательных страниц посвящены далее исторической расшифровке текста этой незаконченной поэмы.
Любопытны и другие сближения истории рода Ржевских с пушкинским творчеством и жизнью. Так, прототип «пиковой дамы» Н. П. Голицына оказывается кузиной бабушки Пушкина М. А. Ганнибал, а последний прижизненный портрет поэта написал его дальний родственник со стороны Ржевских И. Л. Линев.
Интерес Пушкина к роду Ржевских Н. Телетова связывает и с непосредственными его историческими занятиями. По ее мнению, «в «Истории Петра» обращает на себя внимание то обстоятельство, что отбор материалов для своего труда Пушкин ведет так, что те же материалы могут быть использованы и для биографии его предков – Ржевских в частности» (стр. 103). Утверждение это серьезное. Поэтому здесь необходим дополнительный анализ – фамилия Ржевских в «Истории Петра» дана только раз, и упоминание в ней мест, где служили Ржевские, может оказаться случайностью.
С несколько иной точки зрения, но также интересен раздел книги «Новое о прадеде Ганнибале», он привлекает внимание обилием новых или впервые приведенных полностью документов. Целиком, без пропусков и искажений, опубликованы, например, такие тексты, как «Прошение А. П. Ганнибала императрице Елизавете Петровне» 1742 года и «Воспоминания П. А. Ганнибала», рассказами и бумагами которого так интересовался Пушкин. Большую ценность представляет обширное рукописное посвящение, сделанное прадедом поэта 23 ноября 1726 года императрице Екатерине I на двухтомном учебнике по геометрии и фортификации, подготовленном им к печати, но не изданном. Автограф этот никогда раньше не публиковался.
Не менее ценен и другой документ – духовная А. П. Ганнибала, составленная в день его 80-летия в Суйде 13 июля 1776 года. В отрывках это завещание уже было опубликовано самой Н. Телетовой в 1978 году. В книге дан полный текст. Он позволяет, помимо прочего, установить круг людей, близких Ганнибалу в поздний период его жизни. Н. Телетова утверждает, что лица, «руку приложившие» к этому документу, вообще единственные известные нам теперь близкие Ганнибалу люди: «Нет ни одного упоминания ни в каких материалах о друзьях прадеда поэта, о круге его знакомых, тем ценнее названные в подписи под духовной имена» (стр. 154). Это, конечно, сильное преувеличение. О близости Ганнибала к кружку А. П. Волконской писалось достаточно, в том числе в известной книге М. Вегнера «Предки Пушкина», на которую Н. Телетова дважды ссылается.
Из новых сведений о Ганнибале, полученных путем сопоставления опубликованных, но не имевших хождения в пушкинистике материалов, особенно интересны данные о его появлении в России. Н. Телетова опровергает распространенную версию, по которой Ибрагима привез в Россию из Турции Савва Владиславич Рагузинский. Оказывается, прадед Пушкина был тайно сухопутным путем вывезен из Турции через Молдавию и Валахию. Доставлен он в Россию вместе с двумя другими арапчатами (один из них был его старшим братом). Сам Рагузинский вернулся из Турции тогда же, но морем.
Новые сведения о Ганнибале помогут в комментировании как пушкинских художественных произведений, так и его «Истории Петра». Например, у Пушкина написано, что Петр находился в 1705 году в Вильне с 15 по 31 июля Н. Телетова обращает внимание на два письма царя из Вильны, помеченные 9 июля, и на пометы, сделанные им там же на докладе от 3 августа. Таким образом, кстати, подтверждается дата крещения Ибрагима Петром в Вильне – 13 июля 1705 года.
Уточнены в книге подробности и дата расставания Ибрагима с царем во Франции (Пушкин считал, что его прадед попал туда не в свите Петра, а был им послан для обучения самостоятельно). Перед отъездом Петра из Парижа 9 июня 1717 года его питомец получил сукно и парчу на платье и жалованье до конца года. В связи с этим, мало обоснованным является предположение Н. Телетовой о том, что Ибрагим поступил во французскую армию, «спасаясь от нищеты» (стр. 137). Исследовательница основывается на письмах Ибрагима из Франции в Россию кабинет-министру А. В. Макарову, живописующих его нищету. Однако в те времена в общении с людьми власть имущими жалобный, униженный тон посланий был своего рода стилистической эпистолярной нормой. Гораздо более интересно другое свидетельство прадеда Пушкина – его письмо, хранящееся в архиве Меншикова. 27 июня 1727 года он писал светлейшему князю из Казани: «Его императорское величество… приказал мне словесно, дабы я присматривал обхождение при войсках французских…» Сюжет весьма интересный.
Изобилует информацией еще одна глава книги, отпочковавшаяся от общего исследования рода Ржевских, – глава о бабушке поэта Марии Алексеевне, внучке Ю. А. Ржевского. В ней, хотя пока и без подробностей, раскрываются очень существенные родственные связи Пушкина с выдающимися людьми эпохи, начиная с П. Чаадаева и кончая главнейшими участниками декабристского движения. Приводя известную фразу Пушкина из письма Вяземскому от 14 августа 1826 года – «повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна» (IX, 222), – Н. Телетова делает правдоподобное умозаключение: «Слово «братья» воспринималось в общечеловеческом смысле. Не теряя этого значения, оно приобретает и дополнительный, конкретный характер, будучи отнесено непосредственно к кузенам Пушкина – З. Г. Чернышеву, Муравьевым, Муравьевым-Апостолам, Лунину» (стр. 59).
Жаль, что в книге есть некоторые мелкие неточности и опечатки. Так, например, Никита Юрьевич Трубецкой, о котором Пушкин упоминает в «Езерском», назван в исследовании Юрием Юрьевичем (стр. 9), московский дом Пушкиных в Немецкой слободе, куда они в 1808 году переселились, к особняку Бутурлиных не «примыкал» (стр. 40), Наталья Васильевна Голицына была дочерью не Василия Борисовича, а Василия Михайловича Голицына (стр. 88), во время стрелецких бунтов Ржевская выдает замуж дочь за Репнина, зятя, а не «тестя» (стр. 102 – 103), отец первой жены А. П. Ганнибала Андрей Диопер был принят на русскую службу в 1698 году, а не век спустя (стр. 115), А. П. Ганнибал в 1727 – 1730 годах «на положении безвестного ссыльного крепостного» не был (стр. 144; подчеркнуто мною. – А. А.)…
Книга «Забытые родственные связи А. С. Пушкина» вводит в пушкиноведение новый обширный исторический материал, уточняет,, а кое-где исправляет многие известные труды в этой области, к ней будут обращаться все, кто серьезно занимается изучением жизни поэта и ее преломлением в пушкинском творчестве.
г. Ленинград