Письма о «Гамлете». Публикация Валентины Козинцевой и Евг. Пастернака.

Публикуемая переписка Григория Козинцева и Бориса Пастернака связана с театральным событием двадцатилетней давности. В 1954 году режиссер осуществил постановку с Гамлета» в переводе Б. Пастернака на сцене Ленинградского государственного академического театра имени А. С. Пушкина (бывшего Александрийского). Заглавную роль исполнял артист Б. Фрейндлих, декорации – Н. Альтмана, музыка – Д. Шостаковича.

Хотя в письмах режиссера и поэта-переводчика речь идет о деталях и подробностях, относящихся именно к этому спектаклю, – содержание переписки выходит за рамки одного театрального факта. Обсуждая частности, Г. Козинцев и Б. Пастернак высказывают взгляды и по более широким вопросам – об отношении к наследству, о характере перевода, о поэтическом строе драмы.

Тема Шекспира – в полном смысле коренная для них обоих. Достаточно вспомнить хотя бы только книгу «Наш современник Вильям Шекспир» Г. Козинцева («Искусство», М. – Л. 1962) и «Заметки к переводам шекспировских трагедий» Б. Пастернака («Литературная Москва», Гослитиздат, М. 1956).

Конечно, каждый художник смотрит на автора «Гамлета» по-своему, и в известном смысле можно сказать, что у каждого – свой Гамлет. Однако, читая переписку, ясно видишь, что ее участники разговаривают друг с другом о Шекспире на одном языке. Один может не соглашаться с собеседником, но и оспариваемая точка зрения ему понятна, не отвергается «с порога».

Т. Козинцев пишет Б. Пастернаку о «характере образного мира трагедии, где и психология героев, и развитие людей, и картины жизни – все это неотделимо от поэтического выражения, от энергии стиха, от сгущения сравнений, от интонации» (10.XI.53). В таком понимании шекспировской трагедии как неразрывного единства идейно-образного мира и поэтического выражения – вплоть до мельчайших художественных «клеточек» – сходятся оба, режиссер и поэт.

Правда, в одном случае Б. Пастернак как будто от этого отступает: он благословляет постановщика на то, чтобы «перекраивать» текст. Однако и этот совет он аргументирует ссылкой на проникновение в скрытый замысел, в «существо разыгрываемого действия» (27.X.53). Г. Козинцев, поблагодарив, обещает сделать «все возможное, чтобы этим разрешением воспользоваться только в самых необходимых случаях» (10.XI.53).

Когда же режиссер сообщил автору перевода, что он решил исключить из «Гамлета» линию Фортинбраса (26.II.54), – это пришлось Пастернаку не по душе: он ответил, что привык к шекспировскому финалу, считает его естественным (4.III.54).

Уместно напомнить, что в своей известной кинопостановке «Гамлета» Г. Козинцев снова вернется к Фортинбрасу.

Так что в итоге, при всех отлетах фантазии и мысли, оба участника переписки утверждают глубокое уважение к целостному и «неделимому» тексту подлинника.

Много глубоких и метких суждений находим мы в переписке по вопросам поэтического перевода. Особенно интересен с этой точки зрения впервые публикуемый пастернаковский перевод 74-го сонета. Поэт признается, что он сделан вчерне (4.IV.54). Знакомство с этой первой редакцией перевода показывает, что автор стремился быть почти скрупулезно близким к подлиннику. Это лишь первая ступень, – на следующей переводчик как бы оторвется от буквальной точности и придет к более глубокой, более свободно понимаемой достоверности. Знакомство с перепиской Г. Козинцева и Б. Пастернака помогает еще раз убедиться в том, как ошибаются сторонники «только буквального» или «только вольного» перевода, не видящие, что путь к свободе переводчика все время контролируется единым образно-словесным строем подлинника.

Обратим внимание еще на одну важную тему, затрагиваемую в переписке, – особенности драмы как жанра, своеобразие шекспировской трагедии.

В письме от 20.X.53 Б. Пастернак сопоставляет произведения «Фауст» и «Гамлет». Во втором случае, по его словам, – «от объективной, реалистически разыгрываемой на сцене пьесы Шекспира требуется совершенно иная понятность, иной вид, иная мера понятности.

Тут исполнители обращаются не ко мне, а перекидываются фразами между собой».

Речь идет о единстве шекспировской пьесы, при котором читатель не может соотносить со своим восприятием роль персонажа вне его связей, контактов, столкновений – речевых и действенных – с другими героями. Казалось бы, общая особенность драмы получает здесь особое преломление.

В то же время Пастернак пишет, что смотрит на добрую часть драматического текста как на «распространенную ремарку» написанную автором для того, чтобы ввести исполнителей как можно глубже в существо разыгрываемого действия» (27.X.53). Мы уже отмечали спорность совета «перекраивать» текст. Однако в письме, где этот совет дается, есть и другая сторона – взгляд на часть драматического текста как на распространенную ремарку. Не следует истолковывать это определение буквально. Верно понятое, оно позволяет лучше ощутить всю наивность ходячего представления: в пьесе, мол, роль автора сведена к ремаркам типа «входит», «убегает» и т. д. В действительности же позиция автора, его отношение, оценка героев, – все это раскрывается в драме, но иными путями, чем в прозе: более скрытно, без прямых характеристик. Впрочем, в драме XX века роль автора в самом тексте становится намного активней и более непосредственно выявленной.

Сказанным не исчерпывается, конечно, содержание публикуемой переписки. Мы отметили лишь некоторые из затрагиваемых вопросов.

Г. КОЗИНЦЕВ – Б. ПАСТЕРНАКУ

Уважаемый Борис Леонидович!

Хочется написать Вам, что я приступил к постановке «Гамлета» в Ленинградском академическом театре им[ени] Пушкина и что огромное удовлетворение получаем мы все, работая по Вашему переводу.

Спектакль пойдет в начале будущего года. Декорации будут Н. Альтмана.

Очень хотелось бы с Вами повидаться и посоветоваться. Не может ли случиться, что Вы будете в Ленинграде? Если бы Вам случилось приехать сюда, не откажите в любезности сообщить.

Еще раз хочу поблагодарить Вас за Ваш прекрасный труд.

Привет и самые лучшие пожелания —

Г. Козинцев.

Ленинград, Малая Посадская улица, 4-а, кв. 2

тел В-283-41

[5.X.53]

Б. ПАСТЕРНАК – Г. КОЗИНЦЕВУ

20 окт. 1953

Глубокоуважаемый Григорий Михайлович!

Благодарю Вас за ласковое письмо и приятное известие. Нет, в Ленинград я приехать не предполагаю. Кто будет играть Гамлета? Когда я смотрел кинофицированного Ревизора, я подумал, что Гамлета, наверное, хорошо бы сыграл молодой и замечательный Ваш ленинградский Горбачев.

На случай, если Вы ставите пьесу по синенькой книжке, изданной в 1951 г[оду] «Искусством», посылаю Вам выправленный экземпляр. Далек от мысли забивать Вам этим голову, но к сведению лица, которому Вы поручите заботу о тексте, сообщаю. Имеется несколько моих редакций Гамлета. Возвращаться от прилагаемой, 1951-го года, к какой-нибудь из более ранних, не имеет смысла. Но это изложение опережено новым вариантом, напечатанным дважды: в книге «Вильям Шекспир, трагедии, школьная библиотека, Детгиз, 1951 г.» и в книге «Вильям Шекспир, избранные произведения, Гослитиздат, 1953 г.», это надо иметь в виду на случай, если у Вас и исполнителей возникнут трудности или недовольства по поводу отдельных мест текста. Может случиться, что в другой редакции им найдется удовлетворяющая Вас замена. Я сам не знаю, какую из этих версий выбрать<…>.

Между тем я слишком хорошо всегда за этими работами сознавал следующее. Для произведения, подобного Фаусту, обращающегося со страницы книги или со сцены ко мне, читателю или зрителю, достаточно, чтобы оно было понятно мне, чтобы я его понимал. От Объективной, реалистически разыгрываемой на сцене пьесы Шекспира требуется совершенно иная понятность, иной вид, иная мера понятности.

Тут исполнители обращаются не ко мне, а перекидываются фразами между собой. Тут мало того, чтобы я понимал их, тут мне требуется уверенность, наглядная зрелищная очевидность, что они с полуслова понимают друг друга.

Эту легкость, плавность, текучесть текста я считал всегда для себя обязательной, этой, не книжной, но в сторону, в пространство отнесенной сценической понятности всегда добивался. И меня всегда мучило и раздражало, когда эту необходимую беглость и непроизвольность речи, далеко еще не достигнутую даже и моими переводами, мельчили, задерживали и дробили из посторонних и временных соображений <…>.

Еще раз спасибо. Всего лучшего.

Ваш Б.