Писать о Зощенко…

А. Старков, Юмор Зощенко, «Художественная литература», М. 1974, 160 стр.

Писать о Зощенко – заманчиво, увлекательно, интересно. Но отнюдь не легко. Если даже считать, что уже преодолены барьеры заблуждений, рассеяны превратности, отодвинуты домыслы, сопровождавшие замечательного юмориста почти на всем его творческом пути, то осталось еще много сложных и нерешенных вопросов, касающихся разных сторон его художественной системы.

А. Старков в своей книге «Юмор Зощенко» базируется на том, что уже принято и доказано нашей критикой в последние годы. Он отчетливо осознает ту грань, которая отделяет автора от рассказчика в зощенковских новеллах, и то жизненное пространство, на котором рассказчик соединяется с героем. Старков, как и его ближайшие предшественники, считает зощенковский сказ важнейшей формой сатирической типизации, эффективнейшим средством морального и эстетического воздействия на читателя. Он ставит своей задачей показать, как рождалась стилевая манера писателя, в чем своеобразие и сила его юмора.

Его интересует, например, эволюция сказа – те внутренние изменения, которые в ходе созревания авторского стиля претерпел языковой и художественный арсенал писателя. Старков замечает, что поначалу сказ выступал у Зощенко как «форма обращения к читателю», как «художественная имитация монологической речи, организующей повествование» (стр. 21). В дальнейшем функция сказа усложняется, он превращается в средство самохарактеристики рассказчика. Потом сказ все теснее срастается с сюжетом, который становится еще одним средством раскрытия личности повествователя и героя. Одновременно все более отчетливо выявляется отношение автора к герою, совершается «переход от сказа обобщенно-личного к сказу конкретно-личному» (стр. 43), переход, связанный с воссозданием в произведениях Зощенко определенного социального типа. И наконец, отказ от циклизации новелл вокруг фигуры конкретного рассказчика, переход, как мы бы определили, к безличному сказу.

Естественно, эволюция сказа – это не просто становление творческой манеры и не просто смена приемов. Это прежде всего рост и формирование художника, углубление его взгляда на жизнь, эволюция героя и изменение функции рассказчика. Так что здесь – корень понимания всего того, на чем зиждется своеобразие художника, его способность по-своему видеть и открывать читателю мир.

Линия эта, довольно тщательно прочерченная в книге, может считаться авторской заявкой на решение главных вопросов, с которыми связано изучение творчества Зощенко-новеллиста. Заявка эта вполне правомерна; доводы, на которых она основана, убедительны; но конкретная периодизация творчества Зощенко, реальная оценка произведений, особенно тех из них, которые относятся к первой половине 20-х годов, заставляют вступить с автором в спор.

А. Старков считает, что «позиция беспристрастного наблюдателя свершающихся перемен, нарочитый объективизм в отборе художественного материала в немалой степени предопределили характер первых литературных опытов Зощенко» (стр. 18), – и с этим можно согласиться, если говорить только о первых пробах пера, да и то не о всех. Но дальше критик весьма произвольно расширяет поле действия своей характеристики. Он заявляет, что та же позиция и тот же объективизм «в какой-то мере наложили отпечаток и на дальнейшее творчество будущего сатирика», и конкретизирует это так: «Уход от разработки социальной тематики в сферу узко личных отношений и быта, трактовка происходящих событий в самом широком «общечеловеческом» плане, – все это характерно не только для таких рассказов, как «Любовь», «Война», «Рассказ о попе», «Лялька Пятьдесят», но в известной мере и для «Рассказов Назара Ильича господина Синебрюхова», и для первых повестей Зощенко». В конечном счете, по Старкову, лишь во второй половине 20-х годов и в первой половине 30-х Зощенко вырастает в оригинального мастера-реалиста, создающего произведения, от которых все его прежние рассказы и повести отделяет «дистанция огромного размера».

Вот тут-то и необходимо разобраться.

Первые два из перечисленных выше рассказов – «Любовь» и «Война», – хотя и принадлежат к раннему периоду творчества Зощенко и во многом отличаются от его «типовых» юмористических новелл, все же обнаруживали в нем талант зоркого наблюдателя и недюжинного рассказчика. «Мы были покорены необыкновенным даром писателя сочетать в тонко построенном рассказе иронию с правдой чувств», – писал К. Федин о самых ранних произведениях Зощенко. Не беремся уверять, что слова эти относятся к рассказам «Любовь» и «Война», но твердо известно, что оба эти произведения были положительно оценены М. Горьким, который отобрал их для альманаха «1921», о чем свидетельствует писанный Алексеем Максимовичем план этого, к сожалению, не состоявшегося издания. В том же горьковском проекте значится рассказ Зощенко «Старуха Врангель», о котором в дневниковой записи юмориста, датированной 1921 годом, можно прочесть: «Ал. Макс. читал «Старуху Врангель». Понравилось. Я был у него. Он все время читал выдержки и говорил, что написано блестяще». И далее (из той же записи): «Очень понравилась Ал. Макс. «Рыбья самка» ¹.

Если, таким образом, заявление А. Старкова о дефектах раннего творчества Зощенко нуждается в известных оговорках, то решительно не подходят к его характеристике «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» и особенно юмористические новеллы 1923 – 1925 годов (с объединены в сборниках тех лет – «Разнотык», «Рассказы», «Веселая жизнь» и др.).

Рассказы Синебрюхова, – несомненно, новый и важный этап в творческом развитии Зощенко. Впервые писатель ополчился здесь против мещанства, разоблачая его изнутри. Отставной солдат Назар Синебрюхов повествовал о забавных случаях, происходивших с людьми, которые старались приспособить свою заскорузлую мещанскую психику к условиям революционной эпохи. В литературу одновременно вошли и рассказчик, и все его герои. Цикл этот, опубликованный в 1922 году, привлек всеобщее внимание к себе и к имени автора, Горький в статье, опубликованной в бельгийском журнале «Disque vert», знакомя читателя с литературной молодежью Советской России, указал: «Значителен Михаил Зощенко, автор оригинальной серии «Рассказов г. Синебрюхова»… он нашел свой стиль, свои слова…» ² По рекомендации Горького один из рассказов этого цикла – «Виктория Казимировна» – был переведен на французский (журнал «Disque vert») и итальянский (журнал «Russia») языки.

Что уж и говорить о новеллах 1923 – 1925 годов, где Зощенко выступил во всеоружии своего колоритного, острого, исполненного жгучей иронии сказа, клеймившего обывательскую пошлость, приспособленчество и ложь. Вряд ли к ним можно применить слова насчет «объективизма в отборе художественного материала», «ухода от разработки социальной тематики» и т, п., даже если пользоваться этими определениями «в какой-то мере».

А. Старков квалифицированно и умело анализирует приемы комизма в зощенковской прозе. Эти страницы его книги убедительны, интересны. Достойное внимание уделяет он и повестям Зощенко 20-х годов – мимо них, увлекаясь рассказами, иногда проходят наши исследователи. В «Сентиментальных повестях» он отмечает появление новой маски: на смену городскому и полугородскому мещанину приходит сомневающийся интеллигент. Сей персонаж, конечно, духовный брат обыкновенного мещанина, но вносит нечто новое в раскрытие нравственных и социальных явлений эпохи. Особенно любопытны здесь проводимые критиком параллели с героями, знакомыми нам по сочинениям Гоголя («Шинель») и Достоевского («Господин Прохарчин»), а также с персонажами некоторых произведений советской прозы (Кавалеров, Васисуалий Лоханкин). Надежным основанием для этих параллелей является факт пародирования зощенковским героем (рассказчиком повестей) произведений русской классики, посвященных «маленькому человеку». Интересен в книге Старкова также разбор более поздних сочинений Зощенко («Возвращенная молодость», «Голубая книга»).

Но и по поводу этого материала хотелось бы сделать замечание. В юморе Зощенко почти на всем протяжении его писательского пути звучал не только лишь голос насмешника, ирониста. Пробивались в нем и скорбь и грусть глубоко озабоченного человека, обладающего чувствительным характером и легко ранимой душой. Мы говорим здесь, разумеется, не о рассказчике, а о самом художнике, авторе этих рассказов. Лирическая интонация, чеховское переживание неустроенности бытия, горестное сознание того, как портят нашу новую жизнь духовная скудость и нравственное убожество отсталых людей, – все это неотъемлемые качества той эмоциональной атмосферы, которая создана в произведениях юмориста. Едва ли не впервые с особой силой дали себя знать эти моменты в повестях, перейдя затем в его рассказы и в произведения позднейших лет. К сожалению, эта сторона творчества Зощенко, о которой Горький писал: «Такого соотношения иронии и лирики я не знаю в литературе ни у кого…» ³ – недостаточно прояснена в книге А. Старкова.

«Юмор Зощенко» – содержательная, ценная книга. В изучение творчества выдающегося советского юмориста она вносит свои мотивы. Но решения, предлагаемые автором, не всегда бесспорны, и здесь поле деятельности для будущих исследователей остается открытым.

г. Ленинград

1. План альманаха «1921» хранится в Архиве А. М. Горького. Дневник М. Зощенко – у его вдовы В. В. Зощенко. Суждение Федина о ранних рассказах писателя цитируется А. Старковым, стр. 13 – 14.[↩]
2. «Горький и советские писатели. Неизданная переписка», «Литературное наследство», т. 70. М. 1963, стр. 562.[↩]
3. »Литературное наследство», т. 70. стр 159. [↩]