Перед трудным экзаменом

Литература XVIII века в целом читается сейчас с трудом. Не обладая для нас непосредственно воспринимаемым художественным обаянием, свойственным классике XIX столетия, она в то же время лишена и завораживающей экзотичности древнерусской словесности, где сама историческая дистанция превращается в эстетический феномен. Разумеется, есть и исключения: некоторые оды Державина, фрагменты фонвизинского «Недоросля», отдельные страницы карамзинской прозы и, может быть, еще несколько произведении вполне способны восхищать и сегодня. Но в целом даже самые убежденные восемнадцативечники, среди которых я числю себя, вынуждены признать, что читательский потенциал дорогих их сердцу текстов невелик. Мне довелось быть издателем автора этого периода, вызывавшего по понятным причинам наибольший читательский интерес, – Баркова. Думаю, что теперь, когда его произведения легко доступны, каждый может убедиться, какая это, в общем, скукотища. И все же я думаю, что исследователь XVIII века вполне может заинтересовать сегодня и студенческую и читательскую аудиторию.

Дело в том, что словесность этого периода погружена в общий историко-культурный процесс и по существу не может быть из него вычленена. Пуповина, связывающая литературу с породившей ее эпохой, здесь еще как бы не обрезана. С точки зрения эстетической завершенности, по Бахтину, это, конечно, несовершенство, но если в духе старого доброго времени искать в литературе не художественных высот, но воплощения политических, социальных, идейных и культурных коллизий, то недостатки могут обернуться достоинствами.