Оставь герою сердце

Читатель сначала читает книгу, потом делает выводы. Оказывается, можно поступить наоборот. «Интерес к… повести «Неизвестный солдат», – пишет Л. Финк, – возник у меня под впечатлением рецензии А. Бека… Вывод А. Бека…

требует немедленно обратиться к тексту повести, чтобы проверить (курсив всюду мой. – А. Р.)… Это и заставило меня немедленно приняться за чтение повести, тем более что комментарии самого А. Бека и насторожили и встревожили». Вот как, нас читают, чтобы «проверить».

Настороженность и встревоженность – не слишком хорошие помощники для проверки книги. Обязательно почувствуешь «себя обязанным поделиться некоторыми соображениями».

Каковы эти некоторые соображения?

«Огромная общественная опасность, – пишет Л. Финк, – таится в том ситуационном решении проблемы, которое Вы предложили нам… Крош сделал своей соучастники Зою Краюшкину… Они сделали уступку чужим принципам, точнее, чужой беспринципности, а такие уступки, даже самые малейшие, чужды советскому народу, воспитанному в духе ленинизма».

Чьи это чужие принципы, ясно из абзаца, начинающегося словами: «На Западе гибкая совесть буржуазных идеологов…»

В заключение сообщается, что в повести таятся «огромная общественная опасность».

От этой терминологии на меня повеяло днями моей юности.

Поэтому отвечаю.

«Общеизвестно, что сокрытие правды от врага – норма поведения советского человека», – утверждает Л. Финк.

Это неверно. Сокрытие правды не норма и не может быть нормой. Сокрытие правды – исключение. От врага скрываются тайны, секреты, но тайны, секреты – обстоятельства исключительные, они не являются нормой нашей жизни.

Если мы предложим окруженному врагу сдаться во избежание лишнего кровопролития и он сдается – мы сохраним ему жизнь: кровь врага – тоже кровь, слово, данное врагу, – тоже слово. Под честное слово в революцию мы отпускали на свободу царских генералов и министров, мы верили, что честное слово имеет абсолютное значение, мы не считали ложь нормой ни для себя, ни для врага.

«В условиях нашего общества, – пишет далее Л. Финк, – вряд ли типична такая ситуация, при которой выбор в пользу человечности требует отказа от правды».

«Вряд ли типична»! То есть возможна, но не типична. Тогда о чем спор? Разве писатель не имеет права на «не типичную» ситуацию?

Князь Нехлюдов – присяжный заседатель в суде над Катюшей Масловой, которую он в свое время соблазнил и по вине которого она и стала проституткой. Чем типична такая ситуация? Присяжные заседатели, как правило, судят соблазненных ими девушек?

Ситуация, использованная Толстым, кстати, имевшая место в действительности (сюжет А. Ф. Кони), не только не типична, она уникальна, что не помешало ей стать сюжетом реалистического романа.

Разве типична ситуация «Мертвых душ»? Так сплошь и торговали мертвыми душами на Руси во времена крепостного права? Однако на основе такой не типичной ситуации Гоголь создал характеры, типичные и до настоящего времени (например, Собакевич).

Почему же запрещать советским писателям использовать не типичные ситуации?

А потому, возразит критик, что в приведенных примерах нет ситуаций, связанных с сокрытием истины.

Читатели, вероятно, помнят такой эпизод в «Войне и мире». Поручик Телянин украл у Денисова кошелек. Прямодушный Николай Ростов объявил об этом командиру полка. Командир полка ответил, что Ростов лжет.

Ситуация как будто ясная. Поручик Телянин – вор, командир полка – укрыватель, Ростов – честный разоблачитель. Однако так думают не все. Привожу разговор Ростова с штаб-ротмистром Кирстенем:

«- Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб-ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты… Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк?.. Так, что ли по-вашему? А по-нашему, не так… Замарать полк вам ничего! – Голос штаб-ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «Между павлоградскими офицерами воры!» А нам не все равно… нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, бог даст приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка!..

И штаб-ротмистр встал и отвернулся от Ростова.

– Правда, чорт возьми, – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Ростов, ну!

Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.

– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка… да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени, не, все равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!..

– Вот это так, граф, – поворачиваясь крикнул штаб-ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.

– Я тебе говорю, – закричал Денисов, – он малый славный». Будь при этой сцене Л. Финн, он доказал бы Николаю Ростову, что штаб-ротмистр и Денисов толкают его на «сокрытие истины», и, следовательно, они «вдохновители», и, склоняясь на их доводы, Ростов разделяет «чужие принципы, точнее, чужую беспринципность», и во всем этом таится «огромная общественная опасность».

Все это скажет критик, не употребит он только слова честь.

А надо бы! Нельзя забывать! Со школьной скамьи мы презираем ябед, хотя они обычно ратуют за правду и не желают скрывать истину.

Я помню некоторые школьные повести, где возвеличивались мальчики и девочки, разоблачающие перед учителями шалости своих товарищей. Эти герои и эти книги забыты, и слава богу, – они воспитывали доносчиков.

Если мой больной друг обречен, я могу скрыть от него правду.