Осип Мандельштам между «Вечерним Киевом» и ленинградским «Резцом» (1927–1929). О реальных источниках стихов и прозы поэта

Общая ситуация в современном мандельштамоведении такова, что требует, по-видимому, возвращения к самому началу документального исследования жизни и творчества – к сбору фактического материала. А ведь, казалось бы, с биографией Мандельштама дело обстоит вполне благополучно: есть три полных собрания сочинений и писем, некоторые изданы два [О. Мандельштам 2009–2011; О. Мандельштам 2017a] и более раз, как американское издание Филиппова – Струве. Дважды увидела свет «Летопись жизни и творчества» А. Меца [О. Мандельштам 2014; Летопись... 2016]¹, и даже появилась Мандельштамовская энциклопедия (далее – МЭ) под редакцией П. Поляна (Нерлера) и О. Лекманова [Мандельштамовская... 2017], который, правда, по его словам, прекратил сотрудничество на последнем этапе работы и теперь бьет тревогу в одном из своих интервью:

– Какие проблемы стоят перед сегодняшним мандельштамоведением?

– Проблем, как водится, много. Это, во-первых, отсутствие академического издания произведений Мандельштама, потому что все собрания, которые выходили до сих пор, полны произвольных решений их составителей (некоторые из которых, похоже, возомнили себя реинкарнацией Осипа Эмильевича). Это, во-вторых, отсутствие нормально составленного и откомментированного тома воспоминаний о Мандельштаме. Это, наконец, необходимость свода имеющихся сведений о нем, первым приближением к которому, надеюсь, станут скоро выходящие из печати материалы к «Мандельштамовской энциклопедии» (подчеркну – только первым приближением) [Лекманов 2017].

Выход МЭ превзошел худшие ожидания. Поэтому ограничимся лишь ссылками на имеющуюся критическую и полемическую литературу [Шиндин 2018a, 2018b, 2018c; Кацис 2018c] и перейдем к делу.

Вопрос об академическом Мандельштаме, который периодически поднимал редактор МЭ П. Полян (Нерлер), сейчас даже не может стоять на повестке дня. Дело в том, что кризис в изучении поэтики и поэзии Мандельштама выражен в процитированных выше словах О. Лекманова– даже чисто библиографического собирания работ и сведений о конкретных стихах поэта (о прозе, статьях и рецензиях речь и не заводилась!), отражающих разумный и верифицируемый объем так называемых «подтекстов» [О. Мандельштам 2017b], нет как нет. На этом основании в МЭ статьи обо всех стихотворениях поэта просто отсутствуют, представленные там лишь сокращенными справками из книги Лекманова. По словам другого соредактора, на стихотворения поэта объема двух томов энциклопедии просто не хватило! И это при том, что комментарий к некоторым произведениям приобретает угрожающие размеры: почти 600 страниц комментария к 30 страницам «Египетской марки» [О. Мандельштам 2012], 200 страниц – к двум очеркам «Киев» объемом 6 страниц [Пучков 2015], 220 страниц лингвистического комментария к трехстраничному очерку «Холодное лето» [Бобрик 2018], начало (!) прерванного комментария аналогичного объема к «Разговору о Данте» [Левинтон, Степанова 2017] и т. д.

В ситуации, когда ПСС Мандельштама, написавшего едва три-четыре тома, с комментарием может оказаться объемом в собрание Л. Н. Толстого без комментария, остается обратиться ab ovo – к поиску сведений о Мандельштаме, пропущенных не только в любительских собраниях и хрониках, но и в мандельштамоведении в целом. И раз уж мы в 2018 году вынужденно возвращаемся в ситуацию «доподтекстного» этапа мандельштамоведения, то есть смысл провести поиск новых сведений о поэте, обнаружить, насколько это возможно, новые источники его стихотворений, тем самым предложив некоторый путь исследования жизни и творчества Мандельштама, полезный новому поколению исследователей за пределами нынешнего кризиса – после десятилетий придумывания комбинаций слов и строк, пришедших в исследовательскую голову или найденных в интернете средствами случайного поиска.

Для первого случая мы выбрали один известный мандельштамоведам, но не исследованный ими печатный орган – газету «Вечерний Киев» (1927–1929) и отсутствующий в обоих изданиях «Летописи жизни и творчества Мандельштама» [О. Мандельштам 2014; Летопись... 2016] ленинградский журнал пролетарской литературы «Резец». И раз уж мы решили идти путем полного эксплицирования нашей, впрочем, достаточно традиционной источниковедческой методологии, то необходимо объяснить, почему мы выбрали именно эти два органа советской печати конца 1920-х годов.

На протяжении последних почти 10 лет мы настойчиво исследуем проблему «Мандельштамовский Киев», которая включает в себя в качестве составной части и проблему рецепции Мандельштамом театральной жизни Киева 1920-х годов. Первоначально мы работали с киевским театральным журнальчиком-афишей «Театр-Музыка-Кино» 1926-го – начала 1927 года (название бывало и русифицировано, и украинизировано), который издавал не входящий в актуальную сферу мандельштамоведения Хаим Калманович Токарь.

Этот же человек редактировал в 1924–1926 годах киевскую «Пролетарскую правду», с которой знакомы исследователи мандельштамовского Киева, хотя то, что Токарь был ее ответственным секретарем, остается без внимания. Известна в мандельштамоведении и газета «Вечерний Киев», упомянутая однажды в письме поэта. Впрочем, достаточно того, что в газете опубликован мандельштамовский «Веер герцогини». Редактором «Вечернего Киева» был тот же Токарь! Не достаточное ли это основание, чтобы заинтересоваться фигурой этого журналиста?

Лишь в публикации Токаря [Х. Т. 1926] мы находим описание встречи С. Михоэлса и Л. Курбаса, о которой известно по одному из киевских черновиков Мандельштама. И в том же номере – статья постоянного соратника Токаря по всем названным изданиям Бориса Розенцвейга (автора известных текстов о Мандельштаме) об отъезде театра Л. Курбаса «Березоль» из Киева в Харьков, снабженная эпиграфом из стихотворения Мандельштама «Актер и рабочий» [Розенцвейг 1926].

Имея в виду, что в мандельштамовской «Летописи» отмечаются и более мелкие случаи попадания Мандельштама на страницы печати (их мы будем иногда указывать для сравнения с нашими новообретенными), разве не стоит учитывать сообщения о выходе московских журналов с упоминанием произведений Мандельштама в киевской городской афишке?

Даже этих сведений было бы достаточно, чтобы заинтересоваться Токарем и его изданиями.

Из опыта работы с русской печатью конца XIX – начала ХХ века мы знаем, что эффективно лишь сплошное прочтение соответствующего органа печати от передовицы до рекламы и хроник на последней странице. Это общеизвестно, но, кажется, не принято в нашем профессионально идеологизированном и непрофессионально-общественном мандельштамоведении. Опыт чтения подавляющего большинства работ по истории русской литературы ХХ века показывает, что материалы с 1–2-й полос газет с политическими, а не культурными новостями, с оборотов обложек журналов, с разного рода вкладок и вклеек часто просто не замечаются исследователями, что и вызывает необходимость чисто методико-методологических комментариев в нашей статье.

Разумеется, сообщения и факты, которые можно встретить в газетах, приобретают смысл лишь в том случае, если исследователь способен соотнести их со всем опытом изучения данного материала. Именно такой характер носит наш первый пример. Каждый собственно мандельштамовский сюжет будет рассматриваться ровно настолько, насколько он отражается в источнике, а остальные сведения читателю будут предоставляться в ссылках на уже опубликованные работы, которые позволяют восстановить весь контекст в полном объеме.

Осип Мандельштам и «Вечерний Киев»

1. «Мы вернемся еще, разумейте…»

Перед нами знаменитая строка из позднего стихотворения Мандельштама «Как по улицам Киева-Вия…». Исследователи давно пытались разгадать эту сомнительную макароническую фразу. Наиболее близким к ней вариантом признают находку американского филолога, усмотревшего в ней неточную цитату из 7-й главы романа «Как закалялась сталь» [де Жонж 1993].

Анализу этой мандельштамовской строки немало места посвятил украинский исследователь Мирон Петровский [Петровский 1990: 259–261], но источника ее он не обнаружил, а само стихотворение настойчиво связывал с книгой Николая Ушакова «Киев» [Ушаков 1936]. На нее же еще в 1973 году указал Н. Харджиев в примечаниях к «Библиотеке поэта»: «По сообщению Н. Я. Мандельштам, связано с воспоминаниями о пребывании в Киеве в 1919 г., во время эвакуации Красной Армии. Эти воспоминания были вызваны сборником стихов Н. Ушакова «Киев», изданным в Киеве в 1936 г.»² [О. Мандельштам 1973: 304]. Эту точку зрения попыталась поддержать И. Булкина [Булкина 2017].

Однако сама фраза никак не давалась в руки. Между тем в годовщину «Вечернего Киева» в марте 1928 года мы находим ее на второй полосе газеты в статье очень значимого для советских 1920–1930-х Михаила Кольцова, столь же значимо повторившего в заголовке название газеты «Вечерний Киев»:

Вечерний Киев! Лучше всего запомнился он, остро, четко и навсегда, когда покидали мы его душным августовским вечером девятнадцатого года. Старый Феликс Кон (курсив в цитате мой. –Л. К.), заканчивая прощальный общегородской митинг в театре, строго поднял руку и предупредил всякого колеблющегося:

– Мы уходим, но мы вернемся!

По углам явственно хихикали. Большевики наглы даже при отступлении! Они еще не ушли, а уже пугают своим возвращением. Как бы да не так! Новая, вернее, старая царская власть уже у ворот.

…Мы уходим вверх по Днепру, флотилия Полупанова, осаживая наступающего врага, поливала прибрежную полосу яростным огнем, запоздавшие части спешно грузили имущество и орудия на баржи и пароходы. Город стоял поверх зеленых холмов, он улыбался лукавой красотой древних куполов, надменно и спокойно. Войска Деникина и Петлюры, тяжело переводя дух, столкнулись под углом в предместьях прекрасного манящего города.

Предупреждение старого революционера сбылось раньше, чем через полгода. После этого вчерашний Киев еще несколько раз прищурившись продолжал> провожать отступавшие волны штыков и обозов. Но теперь – кончились усмешки и надежды старого лукавого города. Он угасает и больше не ждет уже гостей из прошлого. Новый Киев, еще молодой, но крепнущий, непобедимый, заложенными в нем началами, властвует по вечерам над медленным ходом днепровских волн. Огни труда заслоняют блеск церковных куполов. Привет новому, советскому, отдыхающему после работы и готовящему завтрашнее трудовое утро вечернему Киеву [Кольцов 1928].

Это согласуется с указанием Н. Мандельштам на 1919 год.

На таком фоне и фраза из романа Николая Островского – который, как известно, был напрямую связан с Киевом и даже заболел, как и его герой, на строительстве железной дороги в Боярке под Киевом в октябре–декабре 1921 года – с обещанием «Мы еще придем, товарищи!» начинает звучать отголоском слов Феликса Кона, явно известных всем участникам событий. Правда, стоит помнить, что в романе «Как закалялась сталь» речь идет все-таки о Шепетовке, описанной так: «…родной городишко, неказистый, грязный, с некрасивыми домиками, корявыми шоссе!», а не о матери городов русских! Но исследователи подтекстов на такие мелочи внимания не обращают.

А вот Мандельштам, будучи комиссаром харьковского Наркомпроса, именно в тот момент был вынужден бежать из Киева.

Похоже, что у этой фразы, источник которой, как будем теперь считать, нам известен, есть и еще одно продолжение. На тех самых проводах «Березоля» Курбаса из Киева в Харьков в 1926 году, где Михоэлс встретился с Курбасом, украинский режиссер произнес по-украински, а не по-русски, как в предыдущих случаях: «Ми щось повертаемось…», – но знаем мы из 25-го номера «Театра-Музыки-Кино» от Токаря эти слова не совсем в таком виде, как их услышал некто К. из «Життя и революцiя».

Здесь читаем:

«…нас утешает то, что мы с Киевом прощаемся не навсегда. Мы скоро вернемся… так как Киев и теперь культурная столица Украины, мы убеждены, что нам еще доведется когда-то работать в Киеве, столице Объединенной Украинской Советской Социалистической Республики. Поэтому я и не говорю: «Прощайте», а до «скорого свидания!» – кончает т. Курбас» [К. 1926].

Понятно, что политическая статья М. Кольцова могла привлечь внимание своими аллюзиями только на основании предыдущего опыта работы с текстами «киевского» Мандельштама. Весь контекст публикаций и републикаций см.: [Кацис 2017].

2. Вокруг «Предисловия» О. Мандельштама к «Радану Великолепному»

Второй пример, возникший в результате сплошного просмотра «Вечернего Киева», носит более специфический, если не экзотический характер. Речь идет о двух текстах франко-еврейского писателя Бернара Лекаша.

Одну из его книг – «Радан Великолепный» – Мандельштам перевел и снабдил анонимным предисловием. Этот очень своеобразный текст в 1970-е годы атрибутировал Мандельштаму Д. Сегал, а в начале 2000-х исследователь переиздал свою работу с дополнениями и текстом Мандельштама [Сегал 2004]. В 2010-х нам удалось показать, что те полторы страницы, на которых строил свою атрибуцию Сегал, действительно принадлежат поэту, а вот остальные две трети текста являют собой обзор откликов на роман во франко-еврейской печати. Поэтому-то весь текст и не был подписан [Кацис 2014].

«Радан Великолепный» был, однако, лишь одной из трех книг Лекаша, переведенных и вышедших в СССР по-русски в 1927–1928 годах. Вот два других издания: «Когда Израиль умирает» [Лекаш 1928a] и «Польша без маски» [Лекаш 1928b].

Фигура Лекаша не так уж проста. Его книга «Когда Израиль умирает» была напрямую связана с обсуждением проблемы еврейских погромов, актуализованной процессом Шварцбарда, убившего в Париже Симона Петлюру, которого тот считал лично виновным в гибели тысяч евреев и среди них своих близких. Современная исследовательница пишет о предельной актуальности книги:

Шалом Шварцбард, русский еврей, живущий в Париже, убил украинского националиста Симона Петлюру, который был ответствен за организацию погромов во время Первой мировой войны. Защищавшийся Генри Торресом, известным адвокатом с прокоммунистическими симпатиями, вышедшим из еврейской общины Бордо, Шварцбард был в конечном счете оправдан после процесса, привлекшего к себе чрезвычайное внимание. Именно в результате этого процесса случилось так, что Торрес и его соратники – включая журналиста Бернара Лекаша, с которым он путешествовал по России и Украине по местам еврейских погромов с миссией собирания фактов о них, и аргентинского журналиста Иосифа Кесселя, который эмигрировал в Париж через Россию перед Первой мировой войной, – основали Международную лигу по борьбе с антисемитизмом (перевод с англ. мой. –Л. К.) [Malinovich 2008: 100].

Именно об этой Лиге и писал «Вечерний Киев» 28 апреля 1928 года, через несколько номеров после рецензии на книгу «Когда Израиль умирает».

Б. Лекаш. «Когда Израиль умирает…» И-во Прибой.

По гранкам газет.

В Париже организована антипогромная лига. Одним из учредителей Лиги является известный журналист Бернар Лекаш. В беседе с представителем телеграфного агентства ИТО Лекаш следующим образом охарактеризовал цели и задачи Лиги.

Антипогромная Лига организована по инициативе ряда общественных организаций во главе с проф. Ланжевеном и Анри Торресом.

Толчком к организации Лиги явился процесс Шварцбарда и последние события в Румынии.

К Лиге до сих пор примкнуло 400 чел., среди них проф. Эйнштейн, Зигмунд Фрейд, Бернард Шоу, Ромен Роллан и др.

Лига будет бороться не только против уже прошедших погромов, но, главным образом, против возможности погромов в будущем.

Лига будет стремиться к увеличению силы сопротивления масс, которым угрожают погромы, и поведет пропагандистскую деятельность против травли евреев.

Лига предполагает организовать отделения во всех странах Европы и намерена созвать международный конгресс.

На фоне именно этих событий становится понятным предисловие Мандельштама к «Радану Великолепному» в части, напрямую не связанной с романом:

Обострение классовых противоречий в послевоенной Франции должно было в некоторой степени благоприятствовать антисемитской накипи в среде господствующих классов и, с другой стороны, выдвинуть новую еврейскую литературу. При этом необходимо, однако, подчеркнуть, что антисемитизм остался во Франции таким же, каким он есть и каким он был в других местах, – демагогическим оружием наиболее свирепых реакционных элементов: всех тех, кто обычно объединяется вокруг интересов крупных собственников. Антисемитская идеология встречает иногда довольно благоприятную почву среди обедневших и деморализованных слоев средних классов: разорившихся вследствие обесценения денег рантье, пощипанных налогами торговцев и впавших в нищету мелких чиновников, т. е. людей, поставляющих живой материал для фашистских организаций. Но каковы бы ни были, в будущем, перипетии классовой борьбы во Франции, антисемитизм навряд ли сыграет в ней значительную роль. Французским рабочим и крестьянам он не понятен: у него нет там никаких экономических или других предпосылок. А использование его, в качестве средневекового оружия, правой буржуазией нарушает интересы и обычаи могущественных финансовых кругов, в рядах которых евреи-патриоты шествуют рядом с католическими и радикальными банкирами [О. Мандельштам 2017a: III, 114–115].

Этот текст писался едва ли не во время процесса над Шварцбардом. И здесь, не вдаваясь в подробности, отметим, что «Вечерний Киев», в отличие от многих других советских газет, активно освещал этот процесс, в общественной дискуссии вокруг которого активную роль играл герой десятка с лишним публикаций той же газеты – В. Жаботинский, в сионистском «Рассвете» опубликовавший свои статьи о Торресе и интервью с адвокатом [Клейнер 1995].

Все это стоит помнить при осмыслении текста Мандельштама о малоинтересном, казалось бы, франко-еврейском писателе.

3. Осип Мандельштам в литературной хронике «Вечернего Киева» 1928 года

«Вечерний Киев» Х. Токаря и Б. Розенцвейга, продолжая дело «Пролетарской правды» и «Театра-Музыки-Кино», последовательно следил за книгами Мандельштама, информируя о них киевского читателя. Хотя, как мы уже сказали, «Вечерний Киев» хорошо известен в мандельштамоведении, его сообщения о творческих успехах Мандельштама, в отличие от пусть и неполного списка московских и ленинградских газет, практически вовсе не учитываются и уж во всяком случае не изучались систематически.

Чтобы не обижать только мандельштамоведение, отметим, что это же верно относительно Бабеля, Пастернака и других. Но даже если какие-то сведения и просачиваются в мандельштамовские работы, то поразительным образом не осмысляются, хотя и взывают к этому.

Вот рубрика «Среди писателей» («Вечерний Киев», 12–13 июня, с. 4): «О. Мандельштам выпустил в «Академии» сборник статей «О поэзии»».

Упоминания об этом сообщении в «Летописи» Меца нет, а его сведения о книге такие: «1928. Июня не позднее 27»! Следовательно, киевская газета оказывается точнее «Книжной летописи» (1928, № 27), назвавшей эту книгу среди вышедших 25 июня – 1 июля. Не говоря уже о том, что в очередной раз опровергнуто сообщение Н. Мандельштам, утверждающей, будто поэт привез книгу «Стихотворения» в Ялту, уехав туда 16 апреля и подарив книгу Н. Бухарину с надписью против смертной казни³.

«Вечерний Киев», уточняющий «Книжную летопись», должен быть учтен в данном случае.

А вот другое исключительно интересное и важное упоминание имени Мандельштама в не менее важном и интересном контексте – «Новые книги» от 20 августа:

Марк Тарловский. «Иронический сад». ЗИФ-1928 г., цена 85+25 коп.

Традиции Гумилева, Мандельштама и Б. Лившица усвоены М. Тарловским полностью. Конструктивизм выражается у него лишь во внедрении некоторых прозаизмов, на которые не решился бы неоклассик и в одном венке сонетов, – в форме, ставшей достоянием конструктивизма по недоразумению.

Принципам грузификации стиха венок сонетов не отвечает. Трудно найти более неэкономную и болтливую форму. Надо истратить 14 раз по 14 строк затем, чтобы все 196 строк свести к 14 строкам 15 сонета. Отличие венка сонетов Тарловского от венков сонетов Сельвинского в том, что Сельвинский деформирует классическую форму рифмовкой, Марк Тарловский же оставляет ее в старом виде.

Хотелось бы, чтобы Тарловский внимательнее относился к своей работе. Нельзя сказать – «И от хвоста живут павлины!» (Лира). Лакомка ребенок, проевший тридцать (?)коренных зубов (Колизей), достоин кунсткамеры, подобно амуру, который «из одного патрона – стреляет по троим» (Любовь и режим экономии) (курсив мой; полужирный шрифт принадлежит автору статьи. –Л. К.).

Неудобно конструктивисту говорить – «роскошный перл» (Жемчуг) или «пылаю», так как не бывает лаптей тканых, точеных и т. п.

В книге Тарловского много интересных композиционных заданий, разрешенных, к сожалению, очень неуклюже и надуманно («Лира», «Колизей», «Роза и соловей», где прекрасные первые две строфы совершенно испорчены двумя последними, «Ночная гроза» – достойна Бенедиктова). Композиционно блестяще лишь одно стихотворение, датированное 1920 годом («Желание»).

Любопытна сама мысль возродить в нашей поэзии мадригал, анакреонтическую песенку. Тарловский понял, что то и другое, как и бутафорию драгоценностей, можно дать лишь в ироническом аспекте. Но, назвав книгу «Иронический сад», оправдать заглавие он не сумел.

Книга Тарловского, несмотря на досадные ляпсусы, предчувствие большого мастерства. Пока она только обещание [Н. У. 1928].

Понятно, что подпись Н. У. принадлежит Николаю Ушакову. Сама рецензия отсутствует в «Летописи» (в обоих изданиях – лишь одна ссылка с именем Ушакова: «Ушаков 1928 19 липня «Россияне на Украини» о 1919 г.» [О. Мандельштам 2014: 150]) и еще в двух «обязательных» местах. Прежде всего – в Библиографическом указателе «Русские писатели (Поэты)» [Русские... 2009: 5–79], где случайные упоминания «Вечернего Киева» помечены знаком *, то есть газета не просмотрена de visu. У Меца (с. 241) мы встречаем имя Тарловского среди участников группы неоакмеистов, на заседание которой Мандельштам не пришел (!) в конце 1922 – начале 1923 года, в то время как более важные события, требующие упоминания, отсутствуют.

Не учтена эта статья и в большом томе стихов Тарловского [Тарловский 2009], вышедшем уже в наши дни, и даже в специальной работе о рецепции стихов поэта [Книгин 2015]. Похоже, что сам Тарловский узнал о киевской рецензии Ушакова много позже. В «Вечернем Киеве» от 26 января 1929 года рядом с объявлением о вечере Мандельштама, о котором речь впереди, помещено неожиданное письмо автора «Иронического сада»:

Письмо в редакцию.

Уважаемый тов. редактор!

Не откажите напечатать в вашей газете нижеследующее:

В рецензии на книгу моих стихов «Иронический сад», помещенной в № 184 (455) газеты, я причислен к литературной группе конструктивистов по недоразумению: никогда ни творчески, ни организационно, ни к этой, ни к какой-либо другой литературной группе не принадлежал.

С приветом М. Тарловский

Со словом «конструктивист» применительно к Тарловскому все не так просто. Из показаний поэтессы Сусанны Укше на допросе 25 июня 1927 года: «…Тарловский бывал на заседаниях и участвовал в нашем вечере в ЦЕКУБУ, но другим говорил, что себя причисляет к конструктивистам» [О. Мандельштам 2014: 212–242].

Дело в том, что в истории литературного конструктивизма было много разных периодов. По-видимому, в 1927 году Тарловский имел отношение к этому движению, и это было известно Ушакову, а вот в 1929-м положение конструктивистов становилось все более шатким, дело шло к наступившему вскоре разгрому. И теперь Тарловскому, другу и поклоннику конструктивиста Э. Багрицкого, относительная близость к этой группе была в тягость. Поэтому-то и «не принадлежал» он теперь «ни к какой группе». О верности наших предположений свидетельствует и огромный перерыв между выходом статьи и процитированным письмом. Здесь нелишне напомнить, что конструктивизм тогда называли «лефо-акмеизм»!

Но история взаимоотношений Мандельштама и Тарловского имела продолжение и за пределами рецензии Ушакова, которая стала этапом, предшествовавшим прямому высказыванию Мандельштама. В 1935 году Мандельштам в Воронеже, как известно, рецензировал другую книгу Тарловского – «Рождение родины», где, похоже, легко распознал то, о чем шла речь в рецензии из «Вечернего Киева».

Мандельштам писал: «Механистический стих Тарловского – продукт разложения и распада акмеистических приемов»⁴ [О. Мандельштам 2017a: III, 174–176]. Так что рецензия Ушакова и протестующее письмо в «Вечерний Киев» Тарловского во время пребывания Мандельштама в Киеве предлагают новый контекст для ряда позднейших эпизодов жизни и творчества Мандельштама.

4. «Вечерний Киев» 1928 года и «веревка удавленника»

В «Четвертой прозе» Осипа Мандельштама, жестко направленной против писательского сословия советского времени, хотя и имеющего дореволюционные корни, встречаются инвективы, которые, как кажется, не требуют комментария и не вызывают сомнений. Однако именно эта антисоветско-писательская направленность всей вещи мешает увидеть в ней то, что с такой легкостью и с применением не всегда проверенных на релевантность методов в чрезмерном количестве находят исследователи в подтекстах стихов Мандельштама. К «пропущенным звеньям», которыми писалась проза поэта, такого внимания нет. Поэтому все принимают на веру сказанное – в данном случае о «Митьке Благом» и «удавленнике Сереже Есенине» из «Четвертой прозы». Между тем никакого документального подтверждения слова Мандельштама не находят. Дело в том, что здесь, похоже, мы встречаемся с историко-документальным подтекстом, который имел для поэта какое-то особое значение.

Вот это загадочное место в мандельштамовской «Четвертой прозе» (гл. 8):

Есть прекрасный русский стих, который я не устану твердить в московские псиные ночи, от которого как наваждение рассыпается рогатая нечисть. Угадайте, друзья, этот стих: он полозьями пишет по снегу, он ключом верещит в замке, он морозом стреляет в комнату:

…Не расстреливал несчастных по темницам.

Вот символ веры, вот поэтический канон настоящего писателя – смертельного врага литературы.

В Доме Герцена один молочный вегетарианец – филолог с головенкой китайца – этакий ходя – хао-хао, шанго-шанго– когда рубят головы, из той породы, что на цыпочках ходят по кровавой советской земле, некий Митька Благой – лицейская сволочь, разрешенная большевиками для пользы науки, – сторожит в специальном музее веревку удавленника Сережи Есенина.

А я говорю – к китайцам Благого – в Шанхай его, к китаезам! Там ему место! Чем была матушка филология и чем стала! Была вся кровь, вся нетерпимость, а стала пся-кровь, стала – все-терпимость… [О. Мандельштам 2017a: II, 298–299]

Перед этим – рассказ о смерти армянского наркома Мравьяна, из-за чего сорвалась попытка поработать в Ереванском университете:

Если б я поехал в Эривань, три дня и две ночи я бы сходил на станциях в большие буфеты и ел бутерброды с красной икрой.

Халды-балды!

Я бы читал в дороге самую лучшую книжку Зощенки, и я бы радовался, как татарин, укравший сто рублей.

Халды-балды! Поедем в Азербайджан!

Я бы взял с собой мужество в желтой соломенной корзине с целым ворохом пахнущего щелоком белья, а моя шуба висела бы на золотом гвозде. И я бы вышел на вокзале в Эривани с зимней шубой в одной руке и со стариковской палкой – моим еврейским посохом – в другой (курсив мой. –Л. К.) [О. Мандельштам 2017a: II, 298].

А за этим куском находится начало рассказа об истории с переводом «Уленшпигеля» де Костера, в краже которого у А. Горнфельда Мандельштама обвинил не только сам переводчик, но и киевский журналист Д. Заславский, сравнивший поступок поэта с кражей чужой шубы. Отсюда настойчивое подчеркивание: и посох, и шуба –мои.

А посох в «Четвертой прозе» из стихотворения Мандельштама же – «Посох»:

Посох мой – моя свобода

Сердцевина бытия,

где, как известно,

Снега на черных склонах

Не растают никогда.

Появление «посоха» рядом с «шубой» отсылает к образу из фельетона Заславского, наиболее сильно задевшего Мандельштама. Настолько, что он даже в своем ответе обидчику построил на этом образе главный удар.

Но все это совершенно не объясняет, почему пушкинист Д. Благой вовсе не «лицейская сволочь»⁵, хотя, возможно, и не самый чистый человек. Да и с «веревкой», приписанной «Митьке Благому», не все ясно.

Есенин, действительно, по его же словам, «не расстреливал несчастных по темницам». Не занимался этим и Благой. Что же касается «музея», который создал Благой в Доме Герцена, то там никто никакой «веревки» не видел.

Более того, не знает об этом важном мемориальном артефакте и сайт по истории музея Есенина в Константинове. Более чем информированный биограф Мандельштама А. Морозов тоже ничего не говорит о «веревке», лишь сообщает о Благом:

С 1926 занимался организацией литературного музея в Доме Герцена, где был отдел памяти С. Есенина [Морозов 2002: 283].

Всего этого совершенно недостаточно для понимания занимающего нас фрагмента прозы поэта 1929 года.

1. См. рецензию и на второе издание «Летописи»: [Кацис 2018d].[↩]
2. Ср.: [Н. Мандельштам 2006: 443]. [↩]
3. См.: [Н. Мандельштам 1987: 94–95; Кацис 2015a, 2015c, 2015d]. [↩]
4. См. далее в разделе о «Резце». [↩]
5. Пушкинист Д. Ивинский предлагает исправление на «лакейская». Нам оно кажется верным, хотя в этой работе мы используем традиционное написание. [↩]