О жанре поэмы «Василий Тёркин». «Попятное» движение от сказки к мифу

Известно, какое значение придавал А. Твардовский определению жанра «Василия Теркина». В статье «Как был написан «Василий Теркин»» он признавался:

Жанровое обозначение «Книги про бойца», на котором я остановился, не было результатом стремления просто избежать обозначения «поэма», «повесть» и т. п. Это совпало с решением писать не поэму, не повесть или роман в стихах, то есть не то, что имеет свои узаконенные и в известной мере обязательные сюжетные, композиционные и иные признаки. У меня не выходили эти признаки, а нечто все-таки выходило, и это нечто я обозначил «Книгой про бойца». Имело значение в этом выборе то особое, знакомое мне с детских лет звучание слова «книга» в устах простого народа, которое как бы предполагает существование книги в единственном экземпляре. Если говорилось, бывало, среди крестьян, что, мол, есть такая-то книга, а в ней то-то и то-то написано, то здесь никак не имелось в виду, что может быть другая точно такая же книга. Так или иначе, но слово «книга» в этом народном смысле звучит по-особому значительно, как предмет серьезный, достоверный, безусловный¹.

Это признание свидетельствует о том, что подразумевается некая книга, наделенная сакральными признаками, книга, восходящая своими корнями к архаическим народным представлениям, запечатленным в народном эпосе, героическом и сказочном.

Это соответствовало задаче создания предельно обобщенного образа солдата, которую ставил перед собой Твардовский: «…жанр моей работы определился для меня как некая летопись не летопись, хроника не хроника, а именно «книга», живая, подвижная, свободная по форме книга…» (с. 265). Об этом же, то есть о стремлении к предельной степени обобщенности, говорит и желание автора отделаться от сюжетности:

Еще одно признание. Примерно на середине моей работы меня было увлек-таки соблазн «сюжетности». Я начал было готовить моего героя к переходу линии фронта и действиям в тылу у противника на Смоленщине. Многое в таком обороте его судьбы могло представляться органичным, естественным и, казалось, давало возможность расширения поля деятельности героя, возможность новых описаний и т. д. Глава «Генерал» в своем первом напечатанном виде посвящена была прощанью Теркина с командиром своей дивизии перед уходом в тыл к врагу. Были опубликованы и другие отрывки, где речь уже шла о жизни за линией фронта. Но вскоре я увидел, что это сводит книгу к какой-то частной истории, мельчит ее, лишает ее той фронтовой «всеобщности» содержания, которая уже наметилась и уже делала имя Теркина нарицательным в отношении живых бойцов такого типа. Я решительно повернул с этой тропы, выбросил то, что относилось к вражескому тылу, переработал главу «Генерал» и опять стал строить судьбу героя в сложившемся рабочем плане (с. 266).

Об этой черте произведения Твардовского говорил и Г. Степанов: перед нами — «книга «без начала, без конца», «без особого сюжета», поскольку автор считает, что «на войне сюжета нету» <…> «Книга про бойца» обладает всеобщностью значения и содержания, причем не только фронтового, как об этом писал Твардовский, но и общенародного, отразившего уклад жизни и человека в нем с его коллективным сознанием, взглядами на мир, психологией, отношением к себе и к другим, обостренным чувством ответственности «За Россию, за народ и за все на свете»»². При этом Степанов прекрасно продемонстрировал, как достигается эта всеобщность за счет «преодоления герметичности языка поэзии, его обособленности от общенародного языка, доказывая плодотворность воздействия живой языковой среды на художественную речь и на литературный язык в целом»³; он даже говорит об отразившемся в книге «космическом холоде военной зимы и ночи»⁴, который ощутил поэт.

Достигнутая «всеобщность» образа отнюдь не мешает тому, что под пером Твардовского возник образ глубоко индивидуализированный, обладающий неповторимым складом личности, образ человека меняющегося, чья эволюция проходит перед глазами читателя, как об этом очень убедительно пишет В. Гречнев: «Дело в том, что «собирательность» или «обобщенность», если только к этому в основном сводится понимание Теркина, не обогащает, а обедняет его характер, ибо индивидуальность всегда богаче, именно с нею в первую очередь связано своеобразие и многогранность человеческой личности, неисчерпаемость и бесконечность ее содержания <…> у Василия Ивановича Теркина своя особая биография, свой взгляд на мир и на войну, свой неповторимо особенный внутренний облик»⁵. Следовательно, Твардовскому удалось добиться органического слияния индивидуального и всеобщего, что не в последнюю очередь способствовало небывалому успеху поэмы у читателей.

Думается, что одним из важнейших средств достижения этого результата было использование Твардовским в поэме фольклорно-мифологических образов и мотивов, присутствие которых в конечном итоге определило и ее композицию.

Прежде всего речь идет о самом герое, его качествах, которые не просто создают типический образ, а вызывают ассоциации с героем волшебной сказки, воплощающем, по словам Н. Ведерниковой, «народные представления о справедливости, доброте, истинной красоте; в нем как бы сконцентрированы все лучшие качества человека, благодаря чему образ героя становится художественным выражением идеала»⁶. Даже внешний облик героя поэмы, о котором сказано:

Теркин — кто же он такой?

Скажем откровенно:

Просто парень сам собой

Он обыкновенный⁷.

Впрочем, парень хоть куда.

Парень в этом роде

В каждой роте есть всегда,

Да и в каждом взводе.

1. Твардовский А. Т. Василий Теркин. Книга про бойца. М.: Наука, 1976 (серия «Литературные памятники»). С. 260-261. В дальнейшем цитаты из этого издания приводятся непосредственно в тексте с указанием на страницу в круглых скобках.[↩]
2. Степанов Г. В. Поэма Твардовского «Василий Теркин» // Степанов Г. В. Язык. Литература. Поэзия. М.: Наука, 1988. С. 153-154. [↩]
3. Там же. С. 159. [↩]
4. Там же. С. 162.[↩]
5. Гречнев Вячеслав. Поэмы Твардовского «Василий Теркин» и «Дом у дороги» // Гречнев Вячеслав. О прозе и поэзии XIX-XX вв. СПб.: Соларт, 2009. С. 357. [↩]
6. Ведерникова Н. М. Русская народная сказка. М.: Наука, 1975. С. 42.[↩]
7. Характерно, что прообраз Василия Теркина, появившийся как герой стихотворных фельетонов и занятных картинок с подписями, печатавшихся в газете Ленинградского военного округа «На страже Родины», вначале наделен был Твардовским совсем иным внешним обликом: «Вася Теркин? Кто такой? / Скажем откровенно: / Человек он сам собой / Необыкновенный <…> Богатырь, сажень в плечах, / Ладно сшитый малый…» (курсив А. Твардовского).[↩]