«Необыкновенная история» (Душевная драма Гончарова в свете психологических открытий Достоевского)

Статья входит в том «Литературного наследства»»И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования», подготовленный ИМЛИ РАН при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (редакторы тома: С. А. Макашин и Т. Г. Динесман).

После первой публикации «Необыкновенной истории» в 1924 году, которая давно уже стала библиографической редкостью, это произведение полностью ни разу не переиздавалось и даже в Собрание сочинений И. А. Гончарова (1980) вошло в значительно сокращенном виде. Для тома «Литературного наследства» полный текст «Необыкновенной истории» заново научно подготовлен по рукописи (вступительная статья и публикация Н. Ф. Будановой). Цитаты приводятся по этому изданию.

(Душевная драма Гончарова в свете психологических открытий Достоевского)

«Это неправдоподобно, похоже на сказку! – скажут, может быть, в ответ на это. Да, неправдоподобно, но справедливо. Мало ли невероятного случается на свете…»»Может быть, скажут, что я, говоря это все, брежу, так сказать, в нервном раздражении и сочинил глупую историю»; «разыгралась надо мною целая огромная трагикомедия неприятностей, грубых и тонких шуток, всевозможного зла». «За что: что и кому я сделал, сидя у себя мирно в углу?»»Забывали, что подвергать такой пытке живой организм – просто мерзко, что это похоже на какой-то разбой и грабеж – против личности, посягательство на свободу, собственность, здоровье, покой, на все права человека!»»Бог знает, каким надо быть психологом, чтобы угадать что-нибудь в такой нервной натуре!»

Кто это говорит? Кажется, мы слышим голос героя Достоевского, униженного, обездоленного и настолько одинокого, что он ищет понимания и сострадания у какого-то неведомого, но необходимого ему слушателя. Но это голос И. А. Гончарова, автора «Необыкновенной истории». Число таких примеров можно значительно увеличить, переписав большую часть печальной исповеди Гончарова, поскольку она во многом написана в духе и стиле Достоевского.

Проблема эта, однако, еще не ставилась. Более того, «Необыкновенная история» вообще очень мало привлекала внимание как литературное произведение и преимущественно рассматривалась как человеческий, биографический документ. Исследователь творчества Гончарова В. Недзвецкий в заключение комментария к публикации сокращенного текста «Необыкновенной истории» пишет: «Необыкновенная история» – ценнейший документ биографического характера, значительно пополняющий наши знания о сложной духовной природе, взглядах, симпатиях и антипатиях одного из крупнейших реалистов минувшего столетия» ¹, хотя он же отмечает «романичность»»Необыкновенной истории»: «Персонажи» разрабатываются, как центральные герои романов, посредством психологического анализа, приобретают объемность, тенденцию к самодвижению» (VII, 427). Тем не менее со времени первого появления в печати «Необыкновенной истории» в 1924 году и до сих пор внимание исследователей по преимуществу сосредоточено на главной проблеме, которая задана самим содержанием исповеди Гончарова: имел ли писатель основания обвинять Тургенева в плагиате? Адресуясь к будущему читателю, сам Гончаров побуждает его заняться именно этим вопросом: «-Где же правда: кто прав, кто виноват? <…> Вот вы, читатель, и разберите все это!» Сетуя на то, что еще не нашелся умный и прозорливый критик, который «может разобрать, где настоящий оригинал, где подделка», Гончаров надеется на объективных историков литературы в будущем.

Исследователи убедительно показали, что скрупулезное сопоставление текстов «Обрыва», о замысле которого подробно рассказывал Тургеневу Гончаров, и тургеневских романов дает основание полностью отвергнуть подобные подозрения как несправедливые и болезненные. Публикуемая в гончаровском томе «Литературного наследства» статья Н. Будановой, обобщая все сделанное в этой области, развивает тезис о том, что элементы сходства, которые можно обнаружить между романами Тургенева и Гончарова, лежат в сфере типологических особенностей жанра русского реалистического романа на том этапе его исторического развития. Интересные тонкие наблюдения о «гончаровской школе Тургенева» и шире – об особенностях «гончаровско-тургеневского романа 50-х годов» находим в работе В. Недзвецкого «Конфликт И. А. Гончарова и И. С. Тургенева как историко-литературная проблема» ².

Что же касается вопроса о «плагиате», то его, видимо, следует считать окончательно решенным, и трудно представить себе, что какие-либо новые разыскания смогут поколебать такое убеждение.

Теперь представляется существенно важным обратиться к рассмотрению «Необыкновенной истории» как литературного произведения, притом самого крупного произведения Гончарова 1870-х годов и всего позднего периода его творчества.

«Необыкновенная история» в жанровом отношении тоже явление необычное. Это и мемуарный очерк («памятная заметка», по слову Гончарова) с четким определением претензий к сопернику, с прямой апелляцией к читателям будущего, и публицистическое изложение общественных взглядов писателя, более стройное и полное, чем когда-либо прежде, и главным образом – взволнованная исповедь измученной души Гончарова. Все эти стороны произведения внутренне связаны и образуют тот литературный феномен, каким явилась «Необыкновенная история» в творчестве Гончарова и художественной прозе XIX века.

Переходя к содержанию «Необыкновенной истории», следует заметить, что если подозрения Гончарова относительно интриг лукавого и лживого соперника, коварно похитившего плоды его трудов и вдохновенья, кажутся неправдоподобным, безумным вымыслом, то в исповеди Гончарова есть другая, отнюдь не вымышленная, а подлинная реальность. Эта реальность – страдания самого повествователя, страдания, которые длятся долгие годы, поминутно отравляют существование, отнимают радость творчества. Неизбывная душевная боль Гончарова, бессильные попытки ее преодолеть, забыть, смириться, а потом – новая волна подозрений и мучений – вот что составляет главное содержание произведения, определяет развитие сюжета и композицию: постоянное, упорное возвращение на круги своя.

Неожиданно Гончаров, и как человек, и как художник, привыкший к спокойной и размеренной жизни, был ввергнут в водоворот невероятных, фантастических событий (так он сам их воспринимал). Писатель, склонный к исследованию «обыкновенной» действительности, сделался автором и героем истории необыкновенной. Сам того не подозревая, он попал в мир, близкий Достоевскому.

В самом начале «истории» Гончаров пишет: «Героем ее будет одна личность – Тургенева, в отношениях со мной». Смысл этой горькой иронической фразы в том, что, по убеждению автора, Тургенев является главным действующим лицом интриги, инициатором и инспиратором злых козней против него, причиной всех несчастий больного, обездоленного писателя. Тургенев обрисован остро сатирически, никаких попыток всерьез проникнуть в его душевный мир Гончаров не предпринимает, нарушая свой постоянно утверждаемый эстетический принцип изображать действительность «sineira» (без гнева). В статье «Лучше поздно, чем никогда», написанной в 1879 году и воспринятой современниками как «литературная исповедь» ³, Гончаров отмечал: «Прибавь я к этому авторское негодование, тогда был бы тип не Волохова, а изображение моего личного чувства, и все пропало бы. Sineira – закон объективного творчества» (VIII, 129). На эту же тему несколько ранее, 11 февраля 1874 года, Гончаров писал Достоевскому: «Ваш же священник-ухарь очерчен так резко и зло, что впадает как будто в шарж… Вы священника изображали уже не sineira: здесь художник уступил место публицисту».

В «Необыкновенной истории» Тургенев изображается отнюдь не «без гнева», он изобличается средствами памфлета, во многом напоминающими пародийный образ Кармазинова в романе «Бесы», написанном за несколько лет до того (то же упоение своей европейской известностью, то же стремление быть обаятельным и обольстительным при полном равнодушии ко всему, кроме собственной персоны, тот же сладкий голосок). Но романа Достоевского, судя по собственным признаниям Гончарова, он не читал.

Центральным героем «Необыкновенной истории», изображенным со всей глубиной психологического анализа, стал несомненно сам автор. Для внимательного читателя переписки Гончарова, начиная с 1860 года, такой образ автора и сам тон повествования не могут казаться неожиданными.

В течение пятнадцати лет постепенно и подспудно вызревала в письмах тема «печальной исповеди».

История конфликта Гончарова и Тургенева известна, отметим лишь некоторые психологические моменты, важные для нашей темы.

После чтения Тургеневым «Дворянского гнезда» в кругу литературных друзей, которое огорчило Гончарова, он поначалу еще не был сосредоточен на этом переживании, тем более что корректуры «Обломова» отвлекали его внимание. Отношения с Тургеневым продолжали оставаться дружескими. 4 декабря 1858 года Гончаров сообщает Л. Толстому: «Мы теперь ходим каждый день к Тургеневу: у него «бронхит» – и не шутя». И далее: «Тургенев тоже нарушает молчание. 1859 год обещает некоторое возрождение чистого вкуса: дай Бог, чтобы это была светлая година не для одних только крестьян».

Еще 30 января Гончаров, погруженный в свои дела, настроен благодушно по отношению к Тургеневу, искренне готов порадоваться его успеху: «Тургеневская повесть, делает фурор, начиная от дворцов до чиновничьих углов включительно… – сообщает он В. П. Боткину. – Сегодня мы обедали у Тургенева и наелись ужасно по обыкновению» (VIII, 257, 258). Казалось, ничто не предвещало грозы, которая разразилась сразу же по прочтении Гончаровым «Дворянского гнезда» в первом номере «Современника».

Письмо Гончарова Тургеневу от 28 марта 1859 года – результат продолжающегося душевного потрясения и, как видно, неприятных объяснений, происходивших недавно: «… я убежден в том, в чем сам убедился, что вижу и знаю, что меня удивляет, волнует и заставляет поздно раскаиваться, и мне свидетельства свидетелей не нужно. Наш спор был тонок, деликатен и подлежал только суду наших двух совестей». «…Вы, по Вашим словам, «может быть, невольно, а не сознательно впечатлительны», – едко замечает Гончаров. И заканчивает он угрожающе: «…если меня что-нибудь приятно или неприятно взволнует, поразит etc., я глубоко проникаюсь мыслью или чувством, враждой или (не ненавистью только, я не могу ненавидеть, тут у меня и упорства нет), намерением и – будто против воли несу свою ношу, упорно и непреклонно иду до цели, хотя бы пришлось и потерпеть. Ох, не раздразните меня когда-нибудь и чем-нибудь». Конечно, до «цели», которой в результате оказалась «Необыкновенная история», было еще очень далеко, и вряд ли в тот момент автор письма прозревал эту цель, но не отсюда ли начинается движение к последней повести Гончарова?

После вспышки Гончарове кого гнева в письме к Тургеневу отношения несколько наладились, хотя иронический тон остался: «…проводили и Тургенева, – пишет Гончаров П. В. Анненкову 20 мая 1859 года, – этого милого всеобщего изменника и баловня. Теперь, вероятно, он забыл всех здешних друзей, до Ореста включительно, и радует тамошних, которые с появлением его, конечно, убедились, что, кроме их, у него никогда других не было в уме: в такой степени обладает он этою мягкою магическою привлекательностию. Но Вы знаете это лучше меня, Вы, пользующийся его в самом деле особенною симпатиею, насколько он только способен обособиться в этом отношении». Так накапливаются гончаровские характеристики и детали в образе Тургенева, которые позже перейдут в «Необыкновенную историю».

Попытки Гончарова смириться с первым острым разочарованием в Тургеневе, подавить душевную боль, воспринять «Дворянское гнездо» как эпизод, который не будет иметь продолжения в плане «заимствований», – все эти попытки резко обрываются после чтения «Накануне».

3 марта 1860 года Гончаров отправляет Тургеневу гневное письмо, тон которого – ирония, переходящая в сарказм. Он возвращает автору его новое произведение, заявляя, что прочитал лишь сорок страниц: «Дочитаю когда-нибудь после, а теперь боюсь задержать: у меня есть другое дело». Ироническая характеристика Тургенева как человека и писателя – «зерно», из которого прорастает многое в образе Тургенева, появившемся в «Необыкновенной истории»: «Мне очень весело признать в Вас смелого и колоссального… артиста.., как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе. Ваш искренний и усердный ценитель И. Гончаров». Приписка к письму имеет уже открыто оскорбительный характер: «Не забудьте как-нибудь прислать мой носовой платок: извините, что напоминаю; Вы такой рассеянный и забывчивый».

Характерная черта самого Гончарова по отношению к Тургеневу – искренность. Прежде он искренне любил его, восхищался им, теперь не намерен сдерживать и скрывать своего разочарования. Он тяжело переживает не только то, что Тургенев воспользовался плодами его творческого труда, но и то, что так мог поступить именно Тургенев, близкий его приятель, человек, которому он всецело доверял. В его сознании закрепляется мотив обманутого доверия, превращения друга в соперника и врага. Преодолеть это восприятие происшедшего, которое прочно сложилось у Гончарова, не смогло и известное решение «третейского суда» 29 марта 1860 года (в составе П. В. Анненкова, А. В. Дружинина, С. С. Дудышкина и А. В. Никитенко). Кстати сказать, общая направленность вывода, сделанного «судом», отчасти предвосхищает позднейшие (столетие спустя) типологические исследования: «Произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны» ⁴. Эти оправдания и извинения не убедили и не успокоили Гончарова, его душевная боль то утихала, то обострялась от малейшего толчка. Возобновление отношений с Тургеневым было в значительной мере внешним. По письмам Гончарова близким друзьям, и прежде всего С. А. Никитенко, видно, как безутешен он был в горьком одиночестве, как бесконечно возвращался к своей навязчивой идее: «Вон Тургенев страдает тем, что ему не из чего создавать, а если заведется у него материален, даже черпнет его откуда-нибудь – он уже не затрудняется строить» (VIII, 293-294); «Вы правы, я часто возвращаюсь к своему bкte noire⁵, к Тургеневу. Это нехорошо, но что же мне делать: пока не выживет во мне какое-нибудь чувство свой срок и свой период, я киплю желчью, я непримирим, зато когда оно отыграет свою роль, тогда и следа ему нет» (VIII, 297). Но это чувство Гончарова до конца его дней и, как можно судить по письмам, даже после смерти Тургенева все еще продолжало играть свою роль.

За полтора десятилетия до «Необыкновенной истории» в письмах Гончарова как бы разрабатываются ее основные мотивы. И хотя вряд ли возможно относить этот период к истории создания произведения, его психологической предысторией письма несомненно являются: «Нет, Софья Александровна, не зернышко взял он у меня, – полемизирует Гончаров с корреспонденткой, – а взял лучшие места, перлы и сыграл на своей лире; если б он взял содержание, тогда бы ничего, а он взял подробности, искры поэзии, например, всходы новой жизни на развалинах старой, историю предков, местность сада, черты моей старушки – нельзя не кипеть»; «борьба тогда и возникает, когда у Вас отнимают то, что Вам принадлежало, что Вам дали, что Вы считали своим» (VIII, 319).

Особенно значительно для понимания «тургеневской темы» у Гончарова письмо к С. А. Никитенко из Киссингена 4/16 июня 1869 года, поскольку здесь он подробно говорит не только о своих претензиях к Тургеневу, но анализирует собственное душевное состояние. «Я очень приуныл здесь, но с приездом Стасюлевичей у меня стало как-то немного поживее на душе, просто потому, что я с ними в этот год коротко познакомился и у меня с ними нет никаких даже намеков на все те обстоятельства, которые отравили мне жизнь». Подобные обстоятельства Гончаров называет фантасмагорическими. Считая мнительность своим природным наследственным недугом, он готов согласиться, что она часто вводит в заблуждения, хотя убежден: для его заблуждений и преувеличений всегда существуют реальные основания. Бесстрашно признает Гончаров себя серьезно больным человеком, но предпочитает говорить не о душевной болезни, а о нервном расстройстве. Гончаров считает свою болезнь неизлечимой. Он пишет о «страшном усилии над собой», которое должен был сделать, чтобы дописать «Обрыв» (именно потому, как следует понять, что Тургенев лишил писателя творческой радости, «обобрав» его роман).

В этом же письме возникает и другая важная тема. Гончаров сообщает, что знакомый священник отец Гавриил уже второй год побуждает его к смирению: «Простите всем, смиритесь, и вам простится». – «Очень рад, от всей души – но кому простить, перед кем и как смириться – скажите только, – отвечал я, – и я первый протяну руки, и во мне не останется ничего злого и недоброго, и дайте мне какую-нибудь гарантию, что ничего подобного не повторится!» Странно читать слова о смирении при непременной гарантии, что зло не повторится, у мыслителя, наделенного глубоким религиозным чувством, каким был Гончаров. Но боль и обида, терзавшие Гончарова, были слишком сильны и через много лет, вместе с мучительными размышлениями о необходимости и невозможности смирения, перешли в «Необыкновенную историю»: «Далее слышу возражения и вопросы, стоя перед Вашим судом, читатель. – «Хорошо, пусть будет так: но если ты был так ребячески прост, что сам руками отдал свои мысли, образы и всю картину с рамкой, то делать уже нечего: покорись и молчи <…> Смирись: ведь ты веришь и поклоняешься Христу, и поступи по-христиански: прости и терпи!» – «Ничего бы я не желал так, как этого! – отвечаю я. – Но ни Тургенев, ни другие не дают мне сделать этого <…> Хотя «мертвии срама не имут», но я не желаю все-таки взять на себя перед будущим поколением бремя чужого стыда и зависти! У меня довольно и своих пороков!» И далее, уже в заключение: «<…> есть нечто выше правды – это забвение и прощение сделанного зла. С какой радостью удовлетворил бы я этой потребности сердца:

1. И. А. Гончаров, Собр. соч. в 8-ми томах, т. VII, М., 1980, с. 458. Далее ссылки на это издание – в тексте.[↩]
2. См.: «И. А. Гончаров (Материалы юбилейной Гончаровской конференции 1987 года)», Ульяновск, 1992, с. 71-75.[↩]
3. См.: Г. Данилевский, Литературная исповедь И. А. Гончарова.-«Голос», 13 (25) июля 1879 года.[↩]
4. «И. А. Гончаров в воспоминаниях современников», Л., 1969, с. 79. [↩]
5. ненавистному человеку (франц.).[↩]