Неисчерпаемые возможности реализма

Из всего наследия М. Горького наибольшие нападки в буржуазном литературоведении вызывают выступления по вопросам литературы, особенно выступления 30-х годов. Это легко понять. Во-первых, в 30-е годы писатель сделал в этой области больше, чем за всю предыдущую жизнь. Нельзя не поражаться богатству и многообразию содержания его статей, бесед, речей, писем, – достаточно вспомнить горьковский доклад на Первом съезде советских писателей, развернувший широкую и целостную концепцию развития русской и мировой литературы, доклад, в котором, между прочим, сказано, что «роль буржуазии в процессах культурного творчества сильно преувеличена, а в области литературы – особенно сильно…» ¹. Во-вторых, одной из главных тем этих выступлений Горького был социалистический реализм, а изменить отношение к этой теме буржуазные литературоведы не могут, не перестав быть буржуазными литературоведами.

В определении творческого метода передовой литературы XX века буржуазных литературоведов не устраивает ни одно из составляющих его слов – ни «социалистический», ни «реализм». Почему им неприятно слово «социалистический» – ясно само собой. Не составляет тайны и причина их неприязни к слову «реализм». С того момента, как буржуазия пришла к власти, она отвернулась от реалистического искусства, боясь его правдивости, его критицизма, его стремления доходить до корня, до сути явлений. Буржуазия стала говорить тогда о необходимости «оптимизма», о том, что художники должны принимать и украшать, даже «героизировать» действительность. Когда же на авансцену истории вышел революционный рабочий класс и родилось его искусство, проникнутое подлинным оптимизмом и подлинно героическим пафосом, буржуазия стала поощрять художников, выражающих чувства подавленности и отчаяния, за то, что они все больше порывали с реализмом и все дальше уходили от реальности, становившейся слишком беспокойной и бурной. Некоторые из этих художников искренне ненавидели буржуазию, но поскольку они не верили в возможность разрушить установленный ею порядок, изменить безумный и страшный мир и поскольку они заражали этим неверием других, их творчество оправдывало вывод, сделанный Горьким еще в 90-е годы: «…Декаденты и декадентство – явление вредное, антиобщественное, – явление, с которым необходимо бороться» ².

Впрочем, факты отрицательного отношения буржуазных идеологов к реалистическому искусству и более или менее поощрительного к различным формам декаданса – общеизвестны. Сложнее другое: понятие «реализм» вызывало и вызывает сомнения у некоторых выдающихся и, бесспорно, передовых писателей нашего времени. Эти писатели настороженно относятся поэтому и к определению «социалистический реализм», принимая его лишь наполовину: они отстаивают социалистическую направленность революционного искусства, но считают, что оно не обязательно должно быть в XX веке реалистическим. По их мнению, наш век принес с собою новые творческие принципы, которые если и не совсем «отменяют» реализм, то, во всяком случае, отодвигают его на второй план. Тем самым отодвигаются на второй план суждения Горького о литературе, его эстетика. Тем самым его художественное наследие рассматривается лишь как памятник прошлого, а не как движущая и направляющая сила сегодняшнего литературного процесса. В лучшем случае горьковское «начало» при таком подходе оценивается как одна из тенденций современной литературы, уступающая своими новаторскими возможностями другим тенденциям, другим «началам».

Я хочу взять для примера суждения одного из моих любимых поэтов – Пабло Неруды. Недавно, к 50-летию Великого Октября, он написал яркую, проникнутую революционной страстью статью «Творческая интеллигенция и революция». В этой статье есть мысли, которые высказаны в порядке спора и сами вызывают на спор. Говоря о «новой литературе, ярчайшим представителем которой явился Владимир Маяковский», Пабло Неруда замечает: «50 лет жизни, 50 лет упорных дискуссий относительно целей искусства, 50 лет больших разногласий лишь упрочили верность интеллигенции делу мировой революции. Вопрос о форме и методах по-прежнему будет предметом дискуссий. Для многих реализм Максима Горького явился одним из самых совершенных видов новеллистики предреволюционного и революционного периода. Другие считают, что самые смелые поиски в области искусства не противоречат социальной роли, искусства, художника, писателя или поэта в обществе. Между этими двумя величайшими тенденциями нашего века – реализмом и экспериментализмом – развернулся грандиозный спор. Этот спор, демонстрирующий неисчерпаемые богатства различных подходов, проблем и возможностей, является одним из последствий Октябрьской революции» ³.

В том, что сказано Пабло Нерудой о двух тенденциях передового искусства XX века, есть своя правда. Но мне кажется, что эта правда относится больше к тем путям, которыми шли или идут многие художники к этому искусству, чем к нему самому. Одни шли или идут к нему от критического реализма, другие – от различных модернистских течений. И действительно, эти два пути можно отнести к важнейшим тенденциям искусства XX века; по этим путям, совершая близкие по характеру переходы (разумеется, с отличиями, вызванными индивидуальным своеобразием, национальными традициями, переживаемым историческим этапом), двинулись многие писатели, которых мы сегодня с полным правом причисляем к представителям социалистического реализма. Был ли у них исходным пунктом критический реализм или какое-либо модернистское течение (футуризм, символизм, экспрессионизм, сюрреализм и т. д.) – от этого зависел подход писателей (в решающие, переломные моменты их развития) к проблеме классического наследия, к проблеме формального экспериментаторства и к другим проблемам. Разноречия между Горьким и Маяковским первоначально возникли именно на этой почве (другое дело, что затем добавилось немало наносного, придавшего их творческому спору драматический, мучительный для них обоих характер). Не надо, однако, думать, что существование разных путей к социалистическому реализму создало лишь разноречия, лишь трудности. Оно принесло и большую пользу, став одним из источников поразительного многообразия нового искусства, редкостного богатства его исканий, подходов, приемов, форм.

Мой спор с Пабло Нерудой начинается с вопроса о том, как надо определять тенденции, течения, искания в передовом искусстве нашего века. Я не могу согласиться с тем, что две «величайшие тенденции» этого искусства можно называть «реализмом и экспериментализмом». Прежде всего нельзя так резко противопоставлять традиции Маяковского традициям Горького, – нельзя по одному тому, что Горький, его творчество, его художественные открытия значили очень много и для Маяковского, и для всех тех художников, пути которых были близки к пути поэта. Но дело не только в этом: наименования, данные Пабло Нерудой разным творческим тенденциям, несправедливы по отношению к каждой из них. Разве тем, кого Неруда назвал «эксперименталистами», был чужд реализм? Маяковский решительно возражал против такого взгляда, он говорил: «И мы реалисты, но не на подножном корму…»А разве те, кого Неруда отнес к реализму, не экспериментировали, разве для них не были характерны «самые смелые поиски в области искусства»?

Я сейчас обращусь в этой связи к творческим исканиям Горького, но прежде скажу несколько слов о том, какое значение имеют в искусстве различные наименования, термины, определения. Известно, что Стендаль считал себя романтиком, а Пушкин называл «Бориса Годунова» романтической драмой, в то время как Байрон всячески открещивался от понятия «романтизм». Известно и то, что наше литературоведение, опираясь на весь опыт литературы XIX столетия, сейчас уверенно относит Стендаля и автора «Бориса Годунова» к величайшим реалистам, а Байрона – к величайшим романтикам. Следует ли из этого, что литературные термины и определения лишены объективного значения? Нет, из этого следует другое – то, что их значение раскрывается не сразу. Тот факт, что не все передовые писатели нашего времени принимают определение «социалистический реализм», сам по себе не бросает тени ни на это определение, ни на этих писателей. Он говорит лишь о необходимости учитывать при оценке подобных фактов весь литературный опыт эпохи и весь ее исторический опыт.

Горький начал свой творческий путь как пламенный романтик и одновременно как зрелый, глубокий реалист. В отличие от ряда его предшественников, реалистов первой половины XIX столетия, его творчество не имело «чисто» романтического начала. «Мой спутник», «В степи», «Скуки ради» и многие другие рассказы свидетельствовали о том, что молодой писатель имел право горячо выражать солидарность со «старым смелым и благородным девизом реализма» ⁴. Характерно и то, что для него самыми крупными авторитетами в области современной литературы были уже тогда Лев Толстой и А. П. Чехов. Правда, бывало и так, что реализм – как руководящий творческий принцип современного искусства – вызывал сомнения у Горького и даже как бы отвергался им. Однако это было не на раннем этапе, не в 90-е годы, а позднее, в моменты, имевшие для Горького важное переломное значение. Таких моментов у него было три, и к ним следует присмотреться, потому что они проливают свет не только на творческие искания родоначальника социалистического реализма, но и на сегодняшние споры о социалистическом реализме и о реализме вообще. Поучительно разобраться в том, почему после каждого из таких моментов реализм в творчестве Горького не ослабевал, а усиливался и углублялся, приобретая такие новые черты, без учета которых сегодня уже нельзя говорить об отношении современного передового искусства к реализму.

Сомнение в том, сохранит ли в новое время реализм свое прежнее значение, Горький впервые высказал на рубеже двух веков. К числу самых «ходовых» цитат принадлежат слова Горького из его письма к Чехову, написанного в январе 1900 года: «Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм. И убьете Вы его скоро – насмерть, надолго. Это форма отжила свое время – факт!.. Право же – настало время нужды в героическом: все хотят возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и, как только она это начнет, – жизнь прикрасится, т. е. люди заживут быстрее, ярче» ⁵. Приводя эти слова, мы обычно оговариваемся, что их не следует понимать буквально, что Горький говорил о смерти не всякого реализма, а только старого, критического, и что появившиеся вслед за этим горьковские произведения знаменовали не конец реализма, а начало его нового этапа, подъема его на новую идейно-эстетическую высоту. Нельзя, однако, не задуматься над следующими вопросами. Разве о старом, критическом реализме можно было тогда говорить, что «эта форма отжила свое время»? Этой «форме» предстояла еще долгая жизнь и в русской, и во всей мировой литературе, жизнь интересная, плодотворная, насыщенная новыми исканиями, продолжающимися (если говорить о мировой литературе в целом) до наших дней. Что же касается горьковских произведений 900-х годов, в которых реализм не только не умер, а приобрел новые замечательные качества, то хотя первые из этих произведений – пьесы «Мещане» и «На дне» – отделял от цитированного письма к Чехову очень небольшой промежуток времени, они принадлежали уже к другому этапу творчества Горького, когда он не только не призывал к «прикрашиванню» действительности, но считал, что искусство должно, «не страшась, изображать суровую правду жизни такой, какова она есть!» ⁶.

Последуем этому мудрому правилу и отдадим себе отчет в том, что сомнение Горького в жизненности реализма было именно сомнением в жизненности реализма. Ощущая острее, чем какой-либо другой художник слова, необходимость революционных перемен во всей жизни, Горький не был уверен в способности реализма сыграть в новом веке такую же ведущую роль, какую он сыграл в прошлом. Вспомним, что писателя в тот момент обуревали и другие сомнения. Несмотря на то, что это был момент бурного роста его популярности, он стал сомневаться в своем будущем как писателя. Сравнивая себя с мчащимся паровозом, он писал 1899 году А. П. Чехову:

1. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 27, стр. 302.[↩]
2. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 23, стр. 125.[↩]
3. »Проблемы мира и социализма», 1967, N 10, стр. 26. [↩]
4. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 23, стр. 187.[↩]
5. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, стр. 113.[↩]
6. Там же, стр. 284.[↩]