Не просто совпадение, возможно: Йейтс и Введенский

I. ДВЕ КОЛЫБЕЛЬНЫЕ

 

Сказал задумчивый Фома:

«Да, женщины значение огромно,

Я в том согласен безусловно,

Но мысль о времени сильнее женщин. Да!

Споем песенку о времени, которую мы поем всегда».

Н. Заболоцкий, «Время», 1933.

 

В 1929 году в Рапалло, едва оправившись от тяжелой болезни, шестидесятичетырехлетний Йейтс начал работать над циклом стихов, который он первоначально назвал «стихами для пения» («poems for music»). Эти стихи резко отличались от прежних – они были, по его собственному признанию, «яростнее и, возможно, легкомысленнее» («wilder and perhaps slighter») Цикл был в основном завершен в 1931-м¹. Случайное словцо «возможно» из вышеприведенной фразы не случайно вошло в его окончательное название: «WORDS FOR MUSIC PERHAPS», что значит: «Слова, возможно, для музыки» (или «для пения»).Название, что и говорить, странноватое. Если еще недавно, в «Плавании в Византию», Йейтс обращался к святым и мудрецам, стоящим в божественном горнем огне, с просьбой быть его «учителями пения», то теперь его учителями, «возможно, музыки» становятся юродивые и шлюхи вроде Безумной Джейн и Тома-лунатика. Речь снова идет о беге времени, о старости и юности, сексе и смерти, амбивалентной природе человека, извечном родстве между высью и грязью. Бог своеобразно присутствует в этом цикле – не как верховный судия, а как некое эстетическое мерило, чьи главные функции: зрение и память. Все живущее – зверь, птица, рыба и человек – отражается в бесстрастном зрачке Бога, – проповедует Том-лунатик. Безумная Джейн спорит с епископом, отвергая проповеди и упреки, но и она знает: «Все остается в Боге».

Бывают чудные совпадения. В том же 1931 (или в 1930-м) году написано одно из важнейших произведений Введенского: поэма-мистерия «Кругом возможно Бог». В названии – такой же прием, что у Иейтса. Обычное у англичан название стихотворения или поэтического цикла «Слова для музыки» иронически отстраняется вводным словом «возможно» («perhaps»). Введенский исходит из стандартной христианской формулы «Бог вокруг нас» или «Всюду Бог» – и точно так же отстраняет ее шатающимся вводным словечком.

В поэме Введенского, как и в цикле Йейтса, доминируют секс и смерть. Разумеется, даже с учетом крупного шага, сделанного в «Словах, возможно, для музыки» в сторону хаоса, полуюродивым песенкам Йейтса далеко до «систематического бреда» Введенского, его распадающегося мира с горящей над ним «звездой бессмыслицы». Скорее приходит на ум Джеймс Джойс, и прежде всего фантасмагорический пятнадцатый эпизод «Улисса», происходящий в борделе, с шутовскою казнью Блума и множеством других «обэриутских» выходок. Впрочем, Джойс и Введенский – отдельная тема, столь же интересная, сколь естественная. Мне же хочется показать, что и между такими далекими по стилю поэтами, как символист Йейтс и обэриут Введенский, существуют некие соответствия, проявляющиеся иногда в почти невероятных (с точки зрения теории вероятности) совпадениях.

Сравним две колыбельные – Йейтса и Введенского. Одна из них, входящая в цикл «Слова, возможно, для музыки», есть отдельное стихотворение «Колыбельная», другая есть эпизод из поэмы «Кругом возможно Бог» и не имеет заголовка, но по жанру является именно колыбельной. Обе колыбельные не совсем обычные, ибо поются женщиной не ребенку, а любовнику. Причем стихи Йейтса восходят к ирландскому фольклору, к песне, которую поет Грайне над своим спящим возлюбленным Диармидом накануне того дня, когда ему суждено погибнуть. У Введенского песню поет Женщина некоему Носову, который является отчасти соперником, отчасти двойником Фомина («Откуда ты взяла, что здесь Носов./Здесь все время один Фомин,/это я»). Как и песня Грайне, это колыбельная в присутствии рока и гибели. В обоих случаях женщина убаюкивает мужчину не только в сон, но и в смерть. В структурном плане колыбельные Йейтса и Введенского необычайно близки. Каждая состоит из трех строф, или куплетов, по шести строк в куплете. У Введенского строфичность дополнительно подчеркивается рефреном, поэтому, хотя это место в поэме обычно печатается сплошным текстом, мы его для наглядности разделим на строфы.Колыбельная Йейтса из цикла «Слова, возможно, для музыки» (1931)

Спи, любимый, отрешись

От трудов и от тревог,

Спи, где сон тебя застал;

Так с Еленою Парис,

В золотой приплыв чертог,

На рассвете засыпал.

Спи таким блаженным сном,

Как с Изольдою Тристан

На поляне в летний день;

Осмелев, паслись кругом,

Вскачь носились по кустам

И косуля, и олень.

Сном таким, какой сковал

Крылья лебедя в тот миг,

Как, свершив судеб закон,

Словно белопенный вал,

Отбурлил он и затих,

Лаской Лиды усыплен².

Колыбельная Введенского из поэмы «Кругом возможно Бог» (1931)

Женщина спит.

Воздух летит.

Ночь превращается в вазу.

В иную нездешнюю фазу

вступает живущий мир.

Дормир Носов, дормир.

Жуки выползают из клеток своих,

олени стоят как убитые.

Деревья с глазами святых

качаются Богом забытые.

Весь провалился мир.

Дормир Носов, дормир.

Солнце сияет в потемках леса.

Блоха допускается на затылок беса.

Сверкают мохнатые птички,

в саду гуляют привычки.

Весь рассыпается мир.

Дормир Носов, дормир.

 

Несмотря на «разницу всего», бросающуюся в глаза при первом взгладе на эти тексты, уже при втором взгляде обнаруживается столько сходного в их построении, в лирическом сюжете, что стихотворение Введенского выглядит как намеренная карнавализация «Колыбельной» Йейтса. (То есть не «как», а «как бы», ибо повлиять эти стихи друг на друга не могли: совпадение дат их написания дает стопроцентное алиби)

Йейтс использует три основных мифологемы – Елена и Парис, Тристан и Изольда, Леда и лебедь. В первой строфе антураж царских палат. Парис, отрешенный от тревог повседневного мира, попадает в золотой чертог, в объятия золотоволосой Елены. У Введенского та же трансформация, эстетизация мира передается так: «Ночь превращается в вазу./В иную нездешнюю фазу/вступает живущий мир».

Во второй строфе у Йейтса мы переносимся из дворца – на поляну. Здесь растут деревья (в оригинале – кусты), пасутся животные, косули и олени.

Введенский тоже переносит нас на лоно природы. Появляются деревья (с глазами святых), а из животных – олени и жуки (которые, между прочим, тоже могут быть рогатыми: жук-олень).

1. Опубликован впервые в кн.: W. B. Yeats, Words for Music Perhaps and Other Poems, Dublin, 1932.[↩]
2. Перевод здесь и далее мой. – Г. К.[↩]