Наша анкета. О чем молчим? И почему?

В N 11 за 1988 год мы опубликовали ответы критиков и литературоведов на следующие вопросы редакции журнала:

1. Уступает ли сегодня критика публицистике, и если да, то в чем и почему?

2. О чем до сих пор еще не сказали журналы, в том числе и наш?

3. О чем до сих пор молчите Вы лично?

Продолжаем публикацию (в алфавитном порядке) поступивших ответов.

Н. АНАСТАСЬЕВ

1. По-моему, тут даже вопроса нет. Очерки и статьи Юрия Черниченко и Юрия Афанасьева, Виталия Селюнина и Гавриила Попова, Юрия Карякина и Андрея Нуйкина, Николая Шмелева и Алеся Адамовича – это безусловно общественное явление. А какое критическое выступление последнего трехлетия вызвало хоть отдаленно сопоставимый интерес публики?

Отчего возник столь несомненный и, конечно, обидный для критики разрыв? Думаю, и здесь все понятно.

Публицистика прямо обращается к самым существенным вопросам нашей гражданской истории, нашей современности, нашей будущности. И спорят публицисты, тоже не размениваясь на мелочи, сталкиваются не самолюбия, не личные интересы, а взгляды и позиции: есть у нас социализм или нет его, совместима ли социалистическая экономика с законами рынка или нет? И т. д.

А в критике – говорю об общей тенденции – заметно ослабление творящей, созидательной, именно существенной мысли. Энергия расходуется на полемику по частным, в общем, предметам.

Все усиленно призывают друг друга соблюдать сдержанность и правила приличия. Призыв актуален. Но хорошо бы для начала осознать суть вопроса. Нередко создается впечатление, что под «культурой несогласия» (по удачному выражению С. Аверинцева) подразумевают всего лишь верность параграфам дуэльного кодекса. Это прекрасный кодекс. Он запрещает, например, еще с XVI века запрещает, «riposte in tertio» – «удар из-под руки». В переводе на привычный нам язык – доносительство, которое может принимать и форму публичных выступлений, притом с высоких трибун. Еще он запрещает использовать шпагу неположенной длины или пистолет неположенного калибра. В переводе на привычный нам язык – подтасовки, коварные отточия, совершенно искажающие мысль оппонента.

Речь, таким образом, идет о некоторых вполне элементарных обязательствах, которые налагает профессия. Выполнять их безусловно надо, но и сводить все дело к внешней стороне было бы неправильно. Потому, в частности, неправильно, что в таком случае и сама дискуссия (а это сейчас наиболее распространенная форма критического высказывания) превращается в совершенно ритуальное занятие.

Может, нам действительно не о чем спорить? Или по крайней мере расхождения имеют характер совершенно незначительный?

Некоторые авторы, кажется, внедряют в читательское сознание именно такую мысль. Допустим, Ф. Кузнецов затеял целую баталию вокруг того, полностью или не полностью надо пересматривать историю советской литературы. Поскольку спорил, то есть как бы спорил, критик со мною (это я употребил крамольное слово в интервью американской газете «Крисчен сайенс монитор»), показалось нужным ответить. Теперь я об этом сожалею, как сожалею о том, что в полемику по столь принципиальному вопросу ввязались впоследствии Б. Сарнов (на страницах «Огонька») и П. Карп (на страницах «Книжного обозрения»), хотя по-человечески я им, конечно, за поддержку благодарен. Сожалею же потому, что, как выяснилось, спорить просто не о чем. Как и оппоненты, Ф. Кузнецов благородно призывает к полноте представлений о нашей литературной истории. Тогда к чему весь этот шум? Чтобы убедить кого-то в собственной лояльности? Так в ней, насколько я понимаю, никто не сомневается.

Или еще. Упорно повторяют, что П. Проскурин, А. Иванов, некоторые другие сочинители, устрашая издержками гласности, всего лишь заботятся о собственном благополучии. Скорее всего так оно и есть. В самом деле, появилась «Жизнь и судьба», – и где теперь премированный бестселлер 70-х – роман «Война»? Впрочем, уверен или, во всяком случае, предполагаю, что такого рода эпопеи и впредь будут появляться, щедро тиражироваться, так что материальному благополучию авторов ничто, по-видимому, не угрожает. Но моральный ущерб, конечно, значителен, и его не возместишь ни велеречивой риторикой (с трибуны XIX партконференции Ю. Бондарев назвал А. Иванова «замечательным талантом», «крупнейшим писателем»), ни саморекламными жестами; в беседе с критиком В. Свининниковым тот же А. Иванов совершенно серьезно заявил (вернее, присоединился к заявлению собеседника), что еще в начале застойного периода бросил вызов культу личности, за что и поплатился: «именно из-за Ивана Савельева и Якова Алейникова (персонажи романа «Вечный зов». – Н. А.) года на полтора задерживался выход на экран второй части телесериала». А П. Проскурин и вовсе, похоже, утратил всякое представление о реальности и мере: если верить ему, А. Бочаров, критикуя роман «Отречение», разошелся, ни много ни мало, с мнением народным.

Все это, конечно, жалко и смешно. Можно написать фельетон. Но всерьез дискутировать – увольте. А ведь разговор идет, приводятся аргументы, оттачивается остроумие, полыхают нешуточные страсти.

По-моему, таким образом – создавая видимость проблемы – критика престижа своего не поднимет. Наоборот, у публики вполне может укрепиться уверенность, будто и впрямь мы ведем счет личным обидам.

Это тем более огорчительно, что ведь реальные проблемы существуют. Как существует реальное противостояние позиций. Именно позиций, а не амбиций. Идей, а не просто оценок. Коренных представлений о миссии литературы и литературной критики, а не журнальных группировок. Существует, только, к сожалению, слишком редко заявляет о себе с должной прямотой и принципиальностью. Впрочем, надо оговориться. Та сумма идей, которая мне лично глубоко чужда, высказывается как раз с заслуживающей уважения неуклончивостью. А вот мы, оппоненты (и я в том числе), все балагурим, уходя от спора по существу, не желая это существо замечать.

Немало откликов вызвали воспоминания М. Лобанова о журнале «Молодая гвардия» конца 60-х («Наш современник», 1988, N 4). Авторов откликов, по преимуществу иронических (всех очень позабавило сопоставление имен Александра Твардовского и Анатолия Никонова), понять можно, – сближение, разумеется, комическое. Но вот другого понять я не могу; как это Ст. Рассадин, один из оппонентов М. Лобанова, умудрился не обнаружить в данном случае «предмета для полемики»? Ведь мемуарист высказывает программные, без всякого преувеличения, положения. Что он, если отвлечься от оценок привычно грубого тона, утверждает? Он утверждает, что интернационалистской («либерально-прогрессистской» в терминологии критика) позиции «Нового мира» была противопоставлена позиция «Молодой гвардии» с ее упором на национальную исключительность.

Это чистая правда. И правда, к сожалению, то, что эта позиция нашла сторонников в широких слоях общества. Нашла и находит.

Вульгарный конформизм в духе журнала «Октябрь» двадцатилетней давности сейчас мало кого привлекает; во всяком случае – в молодежной среде, как вузовский работник могу утверждать это вполне определенно. А вот идея национальной обособленности, как бы она себя ни выражала – истерическими ли выкриками самозванных лидеров «Памяти», либо интеллектуальными эвфемизмами, как-то: «самобытность», «цельность», «народные ценности» и т. д., – эта идея, повторяю, рекрутирует все новых приверженцев. И, договаривая все до конца, именно в этом я вижу самую серьезную угрозу духовной перестройке общества.

Надеюсь, из сказанного понятно, что меня тревожит в нынешнем состоянии критики. Само собою разумеется, я говорю о критике текущей, ибо, допустим, работы академика Д. С. Лихачева – великолепный и вдохновляющий пример того, что наука и научная публицистика ясно осознают – и не стесняются говорить о том открыто – наличные идейные оппозиции. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что и в критике текущей ощущаются, хоть и неотчетливые пока, сдвиги. Скажем, в статье Н. Ивановой («Огонек», 1988, N 36) весьма точно, на мой взгляд, сказано о распространенных ныне радениях вокруг понятия «нация». Жаль только, что и в этой работе, которая могла бы иметь принципиальный характер, Н. Иванова не удержалась от иронических высказываний по поводу все тех же мелочей литературного быта.

2 – 3. На эти вопросы я, собственно, ответил, ибо все сказанное относится и к столь мне дорогому журналу «Вопросы литературы» (на который я, по понятным причинам, не могу смотреть со стороны), и ко мне лично.

Е. ДОБРЕНКО (г. Одесса)

Поскольку анкета – «прямая речь», здесь требуется искренний ответ: буду говорить без околичностей. И в самом деле, могу же я сказать открыто хотя бы о том, о чем молчу…

1. Вопрос мне кажется недостаточно четким. Во-первых, что значит «уступает»? Это когда по традиционной схеме литература отстает от жизни, критика от литературы и т. д.? Во-вторых, как критика может уступать публицистике, если она сама в значительной мере является публицистикой (именно в той мере, в какой мы отличаем критику от литературоведения, публицистику от науки)? Разумеется, таких глубоких критических работ, какие мы имеем среди экономистов (я имею в виду недавние статьи О. Лациса в «Знамени» и В. Селюнина в «Новом мире»), практически нет. Но ведь, с другой стороны, что такое, например, статья Ю. Буртина в «Октябре» – критика или публицистика? Вроде бы критика, а на деле – чистая публицистика.

В сегодняшней литературной ситуации (отражающей общий социально-идеологический фон) критика все более становится публицистикой. С той лишь разницей, что обращена она к литературе. И не в том, очевидно, дело, о чем публицистика, к какому предмету она обращена, а в том, какая позиция здесь занята, насколько она аргументированна. Вся суть именно в этом противостоянии. Речь идет даже не о литературе, экономике или сельском хозяйстве, а об общемировоззренческих проблемах. Поэтому самой логикой идей должны сойтись под одними обложками критик В. Кожинов, театровед М. Любомудров, экономист М. Антонов… А под другими обложками… Впрочем, нет нужды называть имена. И в каждом «лагере» критика публицистике «не уступает».

Вот почему вопрос о том, кто кому «уступает», должно ставить именно так: прогрессивно-демократическое или охранительное направление (думаю, не следует бояться этих определений, ибо ясно ведь, что оба направления вполне сформировались, стремятся утвердить свои идеи и идеалы, – в разговоре о литературе идет, как должно быть в критике, определение идеологических платформ).

Боюсь, что «прогрессисты» все же уступают, ибо (таковы уж «законы чести» демократов) для них важны нюансы. Именно выяснением этих нюансов разбит прогрессивно-демократический «лагерь». Иное дело в «тройственном союзе» («Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва»): здесь нет счетов между «своими», здесь единый фронт, здесь готовы наступить на горло собственной песне (как иначе можно объяснить «парадоксы вкуса» критика, который, восхищаясь Рубцовым или Распутиным, вынужден числить «своими» и Проскурина с Ан. Ивановым и Пикулем?). Но в том этическом надрыве, какой проявился в этой критике, в той истеричности, какая звучит здесь в последние годы, в ее откровенной ориентации на мифологию, а не науку, на вкус «круга», а не массового читателя (это под аккомпанемент о народности), ясно видится мне исчерпанность идей и идеалов, которые несут сегодня эти три журнала.

2. Опять-таки – какие журналы? О чем не сказала «молодогвардейская» критика или «огоньковская»?

Первые, я думаю, недостаточно четко выявили еще свои позиции. Все как-то намеками, статьями-метафорами о масонах. Ведь, скажем, совершенно ясно, о чем писал свою статью Ст. Куняев: отжившие идеи фронтовых поэтов (кстати, не отжившие это идеи для «Молодой гвардии» – она ими питается до сих пор) он критиковал именно с националистических позиций. И не идеи тут были важны, а «графа» их носителей. Глубокая критика самих этих идей невозможна на страницах «Молодой гвардии», ибо эти узкоклассовые идеи сродни узконациональным и охранительным идеям, которые отстаивает тройка наших журналов. Им противостоит новое – общегуманистическое – мышление, с иными приоритетами. А эти журналы все еще «не могут поступиться своими принципами».

Что касается критики прогрессивно-демократической, то она достаточно разнородна. Главное – слишком мало взвешенных суждений о современном литературном процессе. Едва ли не единственное исключение – статья А. Латыниной «Колокольный звон – не молитва» в N 8 «Нового мира» за этот год.

Добавлю к размышлениям А.