На задворках «Воплей»

Оглядываясь назад, я вспоминаю время, когда многочисленные подписчики «Вопросов литературы», с нетерпением ожидавшие очередной номер, знакомились с ним в странной последовательности. Поспешно листая, а то и вовсе игнорируя такие важнейшие идейно-теоретические работы, как «Ответственность художника» или «О национальной самобытности писателя», небрежно скользя взглядом по рецензиям и обзорам, разоблачающим предвзятость буржуазного литературоведения, читатели устремлялись к тем страницам журнала, что находились в самом конце книжки. Там, в разделах «Литературная жизнь» или «В архивах и книгохранилищах», помещались набранные мелким шрифтом заметки, мини-публикации, реплики, отзывы, письма и другие материалы, насыщенные конкретикой – неизвестными сведениями, вновь открытыми именами, перепечатками из дореволюционных газет и т.п. А в разделе «Среди журналов и газет» содержались ценнейшие порой сведения о публикациях в советской провинциальной печати. Здесь не было общих слов, «установочных» формулировок и набивших оскомину трескучих фраз о «высокой идейности» и «новых горизонтах».
К числу таких читателей принадлежал и я. Занимаясь темами, которые в советское время не были запретными, но имели неблагополучную репутацию (поэты Серебряного века, литературные связи с Западом), я выискивал в нашей периодике и буквально собирал по крупицам данные об авторах и событиях, о которых умалчивали отечественные энциклопедии и справочники. Разделы «Литературная жизнь», «Среди журналов и газет», «В архивах и книгохранилищах» содержали именно то, чего так болезненно недоставало: конкретной и достоверной информации.
Журнал «Вопросы литературы» – дитя оттепели. После 1956 года в стране возникла потребность в правде. Одним из великих достижений оттепели было раскрепощение – разумеется, в рамках передовой идеологии – исторической и, соответственно, историко-литературной науки. Историки, а за ними – историки культуры (далеко не все), начали ставить во главу угла не идеологические схемы, а конкретные факты; появился и был в ходу термин «конкретное литературоведение». Заметно возросла роль таких аспектов литературоведческой работы, как текстология, комментирование, библиография, публикация архивных материалов. В советской печати запестрели заголовки «Обратимся к фактам», «Из реки по имени факт» и т.п. И журнал «Вопросы литературы» подхватил и поддержал эту тенденцию, имевшую в то время – хотя и не последовательно выраженный – общественно-политический оттенок.
Конечно, линия, выбранная журналом, проявлялась гораздо явственней в статьях, реабилитирующих забытые и «трудные» имена (К. Н. Леонтьева, В. В. Розанова, Адорно, Шпенглера, маркиза де Сада и др.), – большинство читателей моего поколения до сих пор ассоциирует «Вопросы литературы» именно с теми пионерскими публикациями. И нельзя не признать: это был действительно прорыв, расширение культурного пространства, искусственно суженного в советское время, возвращение в Серебряный век и Западную Европу. Однако этим ярким статьям – бесспорно, лучшим в то время – недоставало той «архивной новизны» и «поэзии факта», которыми дышали подчас задворки.
Приведу выборку, сделанную мной за 1976 – 1986 годы – последнее доперестроечное десятилетие (перечень, разумеется, не полон: общее число «сокровенных» публикаций за все застойные годы представляет собой, по-видимому, трехзначную цифру):
«Феодосийский литературно-артистический кружок» (В. Купченко; 1976, N 4); «Новое о Бабеле» (У. Спектор; 1986, N 8); «Что таят литературные коллекции…» (К. Рудницкий; 1977, N 4; заметка посвящена собранию Л. Турчинского); «Забытая статья М. Бахтина» (Ю. Гельперин; 1977, N 6); «Письма Корнея Чуковского» (Н. Щербанов; 1977, N 8); «Малоизвестное интервью Анны Ахматовой» (С. Дедюлин; 1978, N 7); «Забытые статьи Мандельштама» (С. Рейсер; 1979, N 4); «Дневниковая запись К. Чуковского об И. Анненском» (И. Подольская; 1979, N 8); «Николай Клюев и Анна Ахматова» (Л. Швецова; 1980, N 5); неизвестная внутренняя рецензия О. Мандельштама (С. Коваленков, П.