№2, 2004/Век минувший

Молоко современности и творог истории: нарратив как способ производства социализма

После двух суток лугового безлюдья и созерцания контрреволюционной благости природы Чепурный грустно затосковал и обратился за умом к Карлу Марксу: думал – громадная книга, в ней все написано; и даже удивился, что мир устроен редко – степей больше, чем домов и людей, – однако уже есть о мире и о людях столько выдуманных слов.

Андрей Платонов. «Чевенгур».

 

ИСТОРИЯ ЗАВОДОВ КАК ЗАВОД ИСТОРИИ

Тоскующему герою Андрея Платонова не дано было увидеть связи между «устройством мира» и большим количеством «выдуманных слов» о нем, хотя сам мир Платонова, будучи огромной конструкцией из слов, является блестящим свидетельством такой связи, доказательством того, что «реальность» – от «контрреволюционной» природы до «громадной книги» Маркса – есть лишь перекресток постоянно сталкивающихся и бесконечно умножающихся друг в друге конструкций «действительности». В этом контексте становится более ясной мысль Пьера Бурдье о «коллективном принципе конструирования коллективной реальности»: «Не боясь противоречия, можно утверждать, что социальная реальность является социальной функцией, основанной исключительно на социальном конструировании, и одновременно что эта реальность существует лишь постольку, поскольку она коллективно признана». Поэтому, используя какой бы то ни было «коллективно признанный» классификационный концепт, мы занимаемся одновременно дескрипцией и прескрипцией, описанием и предписанием 1.

Приложив эту дескриптивную и прескриптивную операционную логику конструирования социальной реальности к анализу классовой структуры общества, Бурдье показал, что в советском случае партия просто заменяет народ, который говорит и действует через нее. Эта группа, имея свой классовый интерес, неизбежно производит и свое искусство, в советском случае – соцреализм, о котором Бурдье писал: «Отнюдь не являясь выражением народа, это формалистическое и мелкобуржуазное искусство, по сути, заключает в себе отрицание народа. Ибо в стремлении представить его в образе обнаженного по пояс, мускулистого, загорелого,.устремленного в будущее и т. п. «народа» отразились в первую очередь социальная философия и неосознанный мелкобуржуазный идеал работников партаппарата, в котором их реальный страх перед реальным народом обнаруживается в том, что они идентифицируют себя с явно идеализированным народом с факелом в руке – светочем всего человечества». Бурдье называл это «характерным случаем подмены субъекта» 2.

Но можно сказать, что речь идет и о подмене объекта, ведь сам субъект (партаппарат, политические институции) создает свой образ и легитимирует себя через создание образа объекта – «народа». Можно далее сказать, что соцреализм не являлся «выражением народа» постольку, поскольку он был создателем этого «народа». Он был не «выражением», но «воплощением», реализацией «народа», которого вне соцреализма просто не существовало. Создавая «народ», соцреализм одновременно дереализовал социальное поле, в котором жили реальные люди.

Эта номинационно-конструктивная функция соцреализма возникла, конечно, не вдруг. Советское искусство 20-х годов занималось интенсивным производством «народных масс» и «классового сознания», а в конце 20-х – начале 30-х годов эта навязчивая идея овладевает Горьким: рабочим надо показать самих себя. Горький не устает повторять, что страна не просто «должна знать своих героев», но и что сами эти герои должны «узнать» себя, должны себя увидеть, должны получить образ своей деятельности через свою историю: «Рабочий народ должен знать все, что он делает, – он должен знать свою историю» 3.»Народ» (у Горького прежде всего «рабочий класс») узнает себя и идентифицируется с проецируемым образом. Так создаются не только «массы», «пролетариат» («производительные силы»), но и «производственные отношения», в которых новорожденный «класс» себя проявляет. Как заметил Стивен Коткин, «поддерживаемая государством игра в социальную идентификацию, как единственная доступная и обязательная форма участия в общественной жизни, оставалась всеохватывающей» 4.

Принимая во внимание то, что «классовая риторика, исходящая от общества, которое находится фактически уже вне истории (а сталинское общество – это типичный пример общества, которое не классифицируемо в терминах известных, скажем, Марксу исторических форм общества), не может восприниматься всерьез» 5, заметим все же, что новому «субъекту истории» предстояло родиться именно через нарратив о своей собственной истории. Именно в ней «класс» легитимировался и реализовывал себя как класс (а с тем легитимировалась и власть). Идея обретает у Горького форму нескольких грандиозных репрезентационных проектов. Особое место среди них занимают «История фабрик и заводов» (далее: ИФЗ), журналы «Наши достижения», «СССР на стройке» и ряд других.

Обратим внимание на редко учитываемое совпадение: реализация идеи Горького по ИФЗ началась практически одновременно с появлением в печати знаменитого письма Сталина в журнал «Пролетарская революция». Горький как будто давал материал для новой истории, тогда как Сталин – своего рода методологию, которую можно кратко обозначить так: литература вместо архива. ИФЗ и сталинские идеи переписывания истории согласно незыблемым «аксиомам большевизма» входили в турбулентную атмосферу сталинской революции практически одновременно. В своем «историческом» письме Сталин давал понять, что зараженные «объективизмом» историки-профессионалы не в состоянии заниматься таким переписыванием. Развенчание профессионализма шло параллельно и в ИФЗ. В конце концов, если историю завода может написать любой, едва грамотный рабочий, то почему учебники истории не может писать политик или государственный деятель? Неудивительно поэтому, что начинание Горького появилось одновременно с письмом Сталина о задачах истории, а было ликвидировано тоже одновременно – в начале 1938 года-с выходом в свет сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)».

Эта историческая рама является не просто фоном горьковского проекта. Дело в том, что в ИФЗ было изначально две линии: история предприятия и история большевистских организаций. Сам же Горький стремился к устранению этого разрыва, видя задачу ИФЗ (прямо по Сталину) в том, чтобы «насытить боевую теорию ленинизма фактами и углубить ее», а также «усвоить дух большевизма, его непримиримость» 6. В конце концов история партийной организации оказывалась в центре истории предприятия, затем между ними был поставлен как бы знак равенства и, наконец, история партийной организации выдвинулась на передний план, пока ИФЗ не заменилась «Кратким курсом». Подобно Сталину, Горький относился к работе профессиональных историков с большим скептицизмом, а их желание работать с архивом называл ересью 7. Как писателю материал (документы, мемуары) был интересен ему в качестве сырья для книг («Мне кажется, что всякий сырой материал не надежен до поры, пока он не превратится в фабрикат», – писал он своему помощнику по ИФЗ Н. Шушканову 8).

Важность горьковского начинания подчеркивалась его статусом: оно было освящено специальным постановлением ЦК и включением в его руководящие органы Лазаря Кагановича, Павла Постышева, Андрея Андреева, Николая Бухарина, Льва Мехлиса, Авеля Енукидзе, Алексея Стецкого, Александра Косарева. Горький называл ИФЗ «энциклопедией нашего строительства в динамике» 9. Но вернее было бы назвать ее настоящим заводом по выработке самого дискурса строительства «класса» и «социализма». Тут ведь была не столько дореволюционная история (она у «российского пролетариата» была совсем коротка), сколько именно советская. Так что мы имеем дело с нарративом о современности (в самый разгар индустриализации).

Горького беспокоила сугубо классовая подоплека происходящего в стране: на глазах шло резкое изменение социальной структуры и без того слабого рабочего класса, его резкое окрестьянивание. В статье «Напишем историю борьбы рабочего класса» Горький писал: «На фабрики, на заводы, в рудники и шахты влезает деревенский человек, – человек, разум которого еще не работал, не привык работать и который оброс толстой корой древнейших церковных суеверий, предрассудков, предубеждений» 10. В рабочий класс входило «мещанство», которое принесло с собой «мелкобуржуазные частнособственнические интересы» и одновременное растворение и вымывание рабочего класса (в связи с «выдвижением» и уходом на пенсию старых рабочих), текучесть кадров, резкое падение и без того низкого качества производства, трудовой дисциплины, культуры труда и т. д.

Своим проектом Горький возрождал пролеткультовские иллюзии, которые культивировал в своих кружках РАПП и которые оставались популярными в общественном сознании конца 20-х – начала 30-х годов. В самом деле, если возможна пролетарская литература, живопись, музыка, театр, то почему невозможна пролетарская история? Открыто выступив против историков- профессионалов, Горький исходил из классовых задач, которые он ставил перед ИФЗ. Раньше, объяснял он рабочим, «история писалась учеными-специалистами так же, как церковники сочиняли жития святых, – история писалась для укрепления веры в право командующих классов руководить судьбой и работой трудового народа. Теперь настало время, когда вы, товарищи, создавая новую историю, сами должны писать ее силой той же руки и того разума, которые поставили вас хозяевами огромной и богатейшей страны» 11. При этом Горький больше всего заботился о том, чтобы в ходе работы над ИФЗ развивалось «классовое сознание пролетариата». Он ведь видел в ИФЗ «не только историю труда рабочего класса», но и, поскольку авторами были сами рабочие, «историю его самовоспитания» 12. Совершая свой «великий перелом» и поворачивая «влево», Сталин видел прямую политическую выгоду в подыгрывании подобным настроениям.

Но ИФЗ – это еще и история борьбы с историей. Это история, как бы отыгранная назад: как будто под обложкой исторического романа находился «роман о современности». Все историческое вытесняется и заменяется здесь современностью, «нашими достижениями» (кстати, секретариат ИФЗ находился в одной из комнат редакции «Наших достижений»), история последовательно заменяется литературой. Можно, конечно, говорить о принципиальной невозможности исторического нарратива в формативное для сталинизма время (1931 – 1938 годы: последствия коллективизации, голод, индустриализация, Большой Террор). В 1935 году Леопольд Авербах, к тому времени уже отстраненный от ИФЗ и работавший на Урале, писал Горькому, что поскольку ИФЗ «немного сейчас хиреет», неплохо заменить ее «серией мемуаров об индустриализации, наглядно демонстрирующих актуальность Исторического материала» 13. Знаменательное признание: молоко современности никак не сворачивалось в творог истории.

К знаменитым оруэлловским лозунгам типа «Правда – это ложь» и «Мир – это война» можно было бы добавить еще один: «История – это современность». «Большевикам не нужна «история» ради «истории», не нужна история, превращенная в мертвое; аполитичное повествование о днях минувших: это было бы пустым гробокопательством», – учил авторов ИФЗ Шушканов, повторяя тезис вождя о «гробокопательстве»14, ведь «творится живая история второй пятилетки – новые задачи, свои темпы, свое напряжение, новые и новые победы социализма. Автор истории заводов должен поспевать за движением истории», – требовал он15. «»История заводов» должна смотреть не только назад, но и вперед»16, – утверждал он вслед за Кагановичем, который полагал, что «наша история есть программа <…> героической борьбы»17. История как программа, история, за которой нужно «поспевать»… Так она понималась не только вождями, литераторами и чиновниками, но и самими авторами-рабочими: «Наш завод – последний из построенных автозаводов. Он самый молодой в мире. Но молодость завода уже требует своей истории. В наши дни двухлетие – это исторический период <…> Наши автомашины ускоряют весь темп жизни нашей Советской страны, наши моторы и комбайны убыстряют реконструкцию сельского хозяйства <…> История нашего завода – это сложнейшая эпопея <…> Автозавод может дать пищу для творчества десятка писателей, поэтов, музыкантов и художников. Он может и должен быть запечатлен во всех формах литературного творчества и искусства» (из письма парткома Горьковского автозавода 29 октября 1932 года Горькому) 18.

Характерно, что образцовой для ИФЗ была объявлена «История Московского метрополитена». Это не была, конечно, история. Молодой тогда писатель Г. Медынский работал над «Историей метро» на основе дневников (не мемуаров!), поскольку «легче и целесообразней ловить современность, чем восстанавливать ее как историю»19. А на самом Метрострое был лозунг: «Надо фиксировать сегодняшний день сегодня, чтобы потом не разыскивать его в воспоминаниях и архивах»20. Медынский вспоминал: «Я понимал свою задачу рабочей пчелки, собирающей нектар с буйно расцветающей вокруг меня жизни»8. Обозревая плоды этой «пчелиной работы», даже Горький иногда поддавался сомнениям. «…Не слишком ли усердно мы приучаем людей любоваться самими совой?» – спрашивал главный редактор «Наших достижений» вождя комсомола Косарева 21.

Между тем горьковский проект породил реальную проблему: заводские редакции ИФЗ получили огромное количество архивных материалов, разительно отличающихся от будущей концепции «Краткого курса». Кроме того, возрастала сама роль архивов (тогда как Сталин всячески принижал их значение и говорил об «архивных крысах»). В то же время история завода писалась и читалась рабочими. Однако противоречие процесса и результата было столь разительным, что современный исследователь горьковского начинания вынужден признать: «Единодушие в рабочем классе начала 30-х гг. – миф, усердно насаждавшийся официальной пропагандой, в том числе в книгах по истории предприятий. Но в том-то в числе прочего и заключалась уникальность горьковского начинания, что на уровне истории конкретных фабрик и заводов эта мифологизация осуществлялась буквально на глазах, казалось, ее можно даже схватить и пощупать. Действительно, по собранным заводским активом документам и первоначальным вариантам рукописей ясно проступала одна история предприятия, но в немногочисленных вышедших из печати книгах она была уже совсем иной» 22.

Итак, из-за очевидной неконтролируемости источниковой базы книг по ИФЗ (архивы, вечера воспоминаний и т.п.) началось торможение проекта, сопровождавшееся расцветом производственного романа, то есть собственно литературы, – никакой иной нарратив о «пролетариате» и «социалистическом строительстве» оказался просто невозможным. Вот почему производственный роман нельзя понять без ИФЗ (так же как историко-революционный роман и фильм нельзя понять без горьковской же «Истории гражданской войны»). В то же время сами эти «исторические» проекты были важными ступенями становления советской метаистории – сталинского «Краткого курса». «»История заводов», – писал Н. Шушканов, – не груда занимательных фактов, не самотек рабочих воспоминаний, вылившийся в книгу, не сборники случайного материала, не сумма тех или иных фактов, подобранных по произвольным принципам <…>»История заводов» есть последовательное и связное изложение диалектического процесса становления и борьбы нашей партии, процесса классовой борьбы пролетариата за власть, за социализм» 23.

ИФЗ задумывалась как совершенно оригинальный проект, отталкивавшийся от европейской, прежде всего немецкой, модели жанра «заводской монографии», так называемой Betriebsmonografie. Этот жанр был отвергнут, потому что в нем «происходит апология капитализма» и он не раскрывает «производственных отношений», а напротив, скрывает их. В противовес этому советская модель книги по ИФЗ задумывалась прежде всего как «показ» старых и новых, социалистических «производственных отношений». Неприемлемой поэтому оказалась практиковавшаяся ранее «фетишизация машины, подмена машиной активной творческой роли рабочего» 24. Рассматривая какую- то непринятую рукопись о Магнитострое, Шушканов указывал на нее как на отрицательный пример того, как не надо писать для ИФЗ, поскольку «автор видит, и то очень плохо, машины, дома, руду, уголь, но не видит новых общественных отношений, не видит коммунистических форм труда, не видит строителей социализма» 25. Здесь он только следовал за самим Горьким, который писал рабочим Уралмаша – авторам книги «Дела и люди механического цеха», – что ИФЗ пишется для того, «чтобы показать, как процесс труда влияет на обыкновенного человека, преобразует его в человека-социалиста, и как он в свою очередь влияет на процессы труда, все более удачно и легко организуя производство и труд и все культурнее делая условия своей жизни» 26.»История заводов» должна была превратиться, согласно Горькому, в «историю советского пролетариата», в «историю социализма в Стране Советов». Иначе говоря, история заводов превращалась в чисто литературное предприятие по «показу нового человека», «нового отношения к труду» и т. д.

Последовательно антиисторический – именно репрезентативный – характер проекта по ИФЗ в особенности проявился в требовании «художественно обработанного, картинного, ясного и понятного текста, а не собрания сырых материалов» 27, с которым главная редакция обращалась к авторам. Осуждая их за «пассивное отношение к материалам, к архивным делам», организаторы ИФЗ требовали «полноценного, последовательно художественного выражения всего богатства научного содержения <…>»История заводов», работающая на одном из ответственнейших тематических участков советской литературы, может во многом помочь ей преодолеть отставание, овладеть методом социалистического реализма, требующим подлинного знания жизни, ее большевистского понимания и показа» 28.

ИФЗ все глубже входила составной частью в собственно эстетический, литературный проект. «С одной стороны, она должна была поменять «эстетические нормы». «У нас сейчас эпоха ломки старых эстетических критериев и выработки новых, – писал Авербах. – Людям, воспитанным на старой эстетике, материал новой действительности всегда кажется нехудожественным. История фабрик и заводов как раз и приносит такой новый материал, который логикой своей требует иных средств художественного оформления и композиции» 29. С другой стороны, под напором этого «нового материала» перестройке подлежали не только традиционные литературные жанры, но сама природа литературы. «Нам нужны такие книги по истории фабрик и заводов, которые были бы документом культурной революции, высокими произведениями социалистической художественной литературы. Такую историю не вложить в рамки традиционного семейного или авантюрного романа <…> поскольку мы говорим не о простой беллетризации материала, а о его действительно художественной обработке, постольку мы ставим перед собой гигантскую задачу создания нового героического эпоса, постольку наша работа по истории фабрик и заводов не может не оказаться одним из важнейших моментов дальнейшей перестройки советской литературы», – утверждал Авербах 30.

В этом вчерашний лидер РАПП лишь продолжал прежнюю «линию на показ героев». «Показ заводов в их историческом развитии, показ роста, формирования, революционной практики этих цитаделей большевизма <…> что это такое, как не показ героев революционной борьбы, героев социалистичекого труда?» 31 В этой связи указывалось, что вся работа РАПП по показу ударников, по показу героев пятилетки должна быть неразрывно связана с работой по созданию ИФЗ 32. Рапповцы понимали, что «колоссальное значение начатого по инициативе Горького дела для нас, для художественной литературы, заключается в том, что мы в результате нашего включения во всю работу по созданию «истории заводов» обязательно получим романы, рассказы, повести, получим художественную литературу о заводах» 33. Это было предсказание рождения метажанра советской литературы – производственного романа.

То обстоятельство, что проект ИФЗ изначально прошел горнило РАПП, имело формирующее значение для его последующего развертывания (не только в том смысле, что после разгона РАПП все рапповское руководство во главе с Авербахом оказалось «пристроенным» Горьким в редакциях ИФЗ). Обычно обращают внимание на идеологические аспекты рапповских теорий, не видя их эстетических импликаций. В лозунге «показа героев» ключевыми были не «герои» (как многие полагали), но именно «показ». «Задача художника вовсе не заключается в том, чтобы привести анкету ударника, – объяснял в докладе на активе МАПП 15 февраля 1932 года, всего за несколько недель до разгона РАПП, И. Макарьев. – Задача заключается в том, чтобы художественно раскрыть данные анкеты. Задача заключается не в том, чтобы дать голый результат героизма. Задача заключается в том, чтобы показать самый героизм<…> причем показать его художественно, чтобы он вставал во плоти и крови» 9. Мало что изменилось и после разгона РАПП. Спустя годы критика продолжала утверждать, что «наш пролетариат хочет знать свою историю во всем ее красочном многообразии. Он требует, чтобы ему показали живых людей» 34. Рапповский «живой человек» был тенью «показа», а сам «показ» продолжал оставаться главной целью ИФЗ. Приветствуя выход первой книги по ИФЗ «Люди Сталинградского тракторного», критика отмечала: «Литературная ценность книги в том, что в ней не только рассказывается, но ярко, образно показывается наша действительность» 35.

Обретая «историю», несуществующий «пролетариат» на глазах обретал плоть и кровь. «Художественно»-репрезентационное «содержание» проекта вылезало из всех щелей. Уже само Постановление ЦК ВКП(б) об издании «Истории заводов» от 10 октября 1931 года начиналось со слов о необходимости в этих книгах «дать картину…» и описывать «изменение отношений на заводе после революции, изменение типа рабочего, ударничество, соцсоревнование и подъем производства за последние годы»36. Эта картинно-рекламная функция серии получила развитие в следующей инструкции главной редакции ИФЗ «Как писать историю заводов»: «описание организации, перестройки, реконструкции завода на новых, социалистических началах, плановость работы, хозрасчет, реконструкция, новые формы управления и контроля, рабочее изобретательство, рост коммунистических форм труда, ударничество, соцсоревнование, герои труда, промфинплан и встречный, удешевление продукции, рост зарплаты» и т. д.; требовалось также показать «многообразный процесс ленинской культурной революции, гигантский рост всего рабочего класса: создание рабочей интеллигенции как процесс уничтожения противоположности между физическим и умственным трудом <…> новые формы быта, семьи, бытовые коммуны, новые формы общественных отношений, новое в положении женщин…» 37. Эта смесь саморекламы с производственным очерком в конце концов вошла в генетический код советского романа.

Ключевым здесь оставался призыв к «правдивому показу». Постоянным мотивом во всем, что касалось ИФЗ, оставался прокламируемый отказ от какой бы то ни было «лакировки и идеализации действительности». Требуемую картину «действительности» мог дать только соцреалистический мимесис. В книге С. Лапицкой «Быт рабочих Трехгорной мануфактуры» читаем о предмете особой гордости автора книги – построенной в начале 30-х годов новой фабричной столовой, роскошная обстановка которой описывается особенно тщательно: «Венские стулья, пальмы, цветы, белые халаты персонала… Изменилось и отношение подавальщиц к посетителям… В столовой уделяется больше внимания разнообразию меню: мясные дни здесь чередуются с рыбными и вегетарианскими. Обеды доступны по цене» 38. Побывав летом 1930 года на заводе им. Лепсе, Н. Крупская пришла в ужас не только от производственного травматизма и отсутствия медпомощи («Работницы перевязывают друг другу руки грязной марлей!»), но прежде всего от рабочей столовой на Ткацкой улице, где кормились рабочие не только этого, но и других ближайших заводов (всего на 7 тыс. человек): «Столовка производит самое тяжелое впечатление <…> Общее впечатление какого-то стойла. Извиняюсь за резкость, но надо называть вещи своими именами <…> Рабочие жалуются на то, что выдают невероятную бурду. И это в Бауманском районе, который считается одним из лучших» 39. И это в Москве, добавим мы; и это для Крупской (можно не сомневаться, что для нее все-таки место посещения было представлено в наилучшем виде); нетрудно себе представить, как выглядела рабочая «столовка» в провинции, куда не захаживала вдова Ленина.

Приведенный пример не следует рассматривать как свидетельство «лжи». Напротив, он – доказательство «глубокого изучения жизни». В конечном счете посетители «столовки» (они же – читатели) получали урок оптики. Перед нами – феномен, описанный Михаилом Рыклиным в связи с «метродискурсом» (который являлся частью ИФЗ, куда входила и «История метро»): этот дискурс был «интереснее романа своего времени, видимо, потому, что наиболее грандиозные вымыслы проходили в эту эпоху через подвергшуюся полной дереализации «жизнь»». Наиболее функциональным был тогда не язык фикции (роман, картина, симфония), а объявленная упраздненной история, то, что когда-то претендовало на статус «жизни». Оторванная от истории жизнь становится художником, создает полотна, от которых исходит невыносимый для обычного глаза свет: «Жизнь наша – величайший мастер кисти». Возможности отдельного художника воплотить этот невыносимый коллективный свет, это «немеркнущее солнце», естественно, ограничены, как и его право на самоидентичность перед лицом бесконечно светящихся феноменов» 40.

Именно в этом контексте следует рассматривать наполнение «стойла» вербальными венскими стульями, пальмами и цветами. Но нужно видеть и функциональный аспект этого дискурса. Он «создает впечатление, что ведет борьбу за некие идеалы (коммунизм, мировая революция, ликвидация социального неравенства), между тем как война является единственным способом его существования. Призыв, мобилизация, чрезвычайное положение являются нормальным режимом работы этой речи. В известном смысле в ней нет ничего чрезвычайного, но только более развитая субъективность способна постичь эту патетику как нечто временное и увидеть источник пафоса в ее необычайной хрупкости. Метродискурс – это такая логика событий, которая заблаговременно избавляется от субъекта, разрушает пространство созерцания» 41.

Предельными по чистоте примерами создания «большого нарратива», заблаговременно устраненного субъекта и возникающего в результате новой оптики «созерцания»»социализма» являются по-своему противоположные и едва ли не самые известные первые книги по ИФЗ «Были горы Высокой» и «Люди Сталинградского тракторного» (далее: ЛСТ). Первая основана на монтаже воспоминаний сотни жителей рудника разных поколений. Имена и характеры повествователей заслоняются в ней историческим нарративом. Если и существовала «история российского пролетариата», то искать ее нужно было именно здесь: Высокогорский рудник был самым старым из уральских рудников (его разработка началась в 1721 году, когда Петр Первый отдал его Демидову, а в 1725 году был основан Тагильский металлургический завод). Книга «Люди Сталинградского тракторного» состоит из трех десятков рассказов участников строительства, людей разных специальностей – от директора завода до разнорабочего, от вчерашнего батрака до американского инженера – с сохранением их индивидуальности. Причем сама «история» завода настолько коротка (несколько лет), что фактически перед нами не исторический нарратив, но повествование о сегодняшнем дне. Задача обеих книг – создание некоей новой исторической оптики. В «Былях»»сегодня» (тяжелая жизнь рудника, полная насилия и бедности) выдается за «вчера», одновременно самое «вчера» конструируется как свалка «сегодня»: там находится не только то, что якобы не пришло в «сегодняшний день», но «остается» и все то, что не идет в «завтра» (следы которого видны уже сегодня). В ЛСТ, напротив, «завтра» (Америка) выдается за «вчера» (капитализм): технологически Америка – это «завтра», социально она – «вчера» и потому не попадает в «сегодня». «Сегодня» остается за СССР. Советское «сегодня» моделируется «от обратного». Итак, нам предстоит рассмотреть две основные стратегии сборки настоящего.

 

ТИРАНИЯ ПРОШЛОГО И СБОРКА НАСТОЯЩЕГО:

НАРРАТИВ И ВРЕМЯ В «БЫЛЯХ ГОРЫ ВЫСОКОЙ»

Среди множества участников огромного горьковского предприятия была скромная поэтесса серебряного века Мария Шкапская (до революции ее камерной поэзией восторгались Блок, Кузмин, Гумилев, а Флоренский ставил ее выше Цветаевой и Ахматовой). В бескрайнем горьковском архиве сохранились ее письма Горькому во время работы над очередным томом ИФЗ. В апреле 1934 года она писала: «История наша <…> заставляет не только понять, но и поверить нашему революционному прошлому» 42. Вряд ли говорит здесь Шкапская о себе самой. Ей, пережившей революцию в России (после многих лет жизни в Париже), вряд ли легко было убедить себя в верности изображаемой картины «революционного прошлого». Создаваемая ею «история» если и помогала что-то «понять», так разве что сам феномен «веры», которая приходит в результате «понимания» (цель предприятия была сформулирована ею довольно верно: нужно было не только «понять»это«прошлое», но и «поверить» в него). Это требовало огромной работы над «памятью», чем, собственно, и занимались писатели в горьковском проекте.

В своем выступлении на втором пленуме правления Союза советских писателей в марте 1935 года Шкапская рассказала о случае со старым рабочим, который описал революцию как нечто совершенно неорганизованное, хотя сам в ней (в отличие от Шкапской) участвовал:

  1. Bourdieu P. Practical Reason: On the Theory of Action. Stanford: Stanford University Press, 1998. P. 66.[]
  2. Ibidem. P. 251.[]
  3. А. М. Горький и создание истории фабрик и заводов. Сб. документов и материалов. М., 1959. С. 29.[]
  4. Коткин С. Говорить по-большевистски // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период. Самара: Изд. Самарского университета, 2001. С. 277.[]
  5. Рыклин М. Эманация иллегальности: бюрократия за пределами закона // Бюрократия и общество. М.: Философское общество СССР, 1991. С. 215.[]
  6. А. М. Горький и создание истории фабрик и заводов. С. 36.[]
  7. Там же. С. 48.[]
  8. Там же.[][]
  9. Там же. С. 28.[][]
  10. Правда. 1931. 7 сентября.[]
  11. А. М. Горький и создание истории фабрик и заводов. С. 29.[]
  12. Там же. С. 205. Далеко не все, конечно, разделяли горьковский идеализм. Так, Леопольд Авербах, бывший правой рукой Горького в ИФЗ, прямо говорил о том, что главное – сам процесс, а вовсе не результат: «Массовое писание отнюдь не означает массовое написание. Напишут книги далеко не все те, кто будет принимать участие» ( Авербах Л. Может ли быть история заводов научной и художественной? // Сб. Рабочие пишут историю заводов. Под ред. М. Горького и Л. Авербаха. М.: ОГИЗ, 1933. С. 49).[]
  13. Цит. по: Журавлев С. В. Феномен «Истории фабрик и заводов»: Горьковское начинание в контексте эпохи 1930-х годов. М.: Ин-т российской истории РАН, 1997. С. 70.[]
  14. Рабочие пишут историю заводов. С. 113.[]
  15. Шушканов Н.»История заводов» создается // Год восемнадцатый. Альманах 6. М., 1935. С. 378.[]
  16. Шушканов Н. Указ. соч. С. 376.[]
  17. Там же. С. 378.[]
  18. А. М. Горький и создание истории фабрик и заводов. С. 98.[]
  19. Цит. по: Журавлев С. В. Указ. соч. С. 104.[]
  20. Там же. С. 108.[]
  21. Там же. С. 113.[]
  22. Журавлев С. В. Указ. соч. С. 165 – 166.[]
  23. Шушканов Н. Больше внимания «Истории заводов» // На литературном посту. 1932. N 4. С. 20.[]
  24. Ан. Л-ин. Как не надо писать историю завода // На подъеме (Ростов-на-Дону). 1931. N 12. С. 173.[]
  25. Рабочие пишут историю заводов. С. 125.[]
  26. А. М. Горький и создание истории фабрик и заводов. С. 222.[]
  27. Рабочие пишут историю заводов. С. 17.[]
  28. – Симхович М. Художественные проблемы истории заводов // Рост. 1934. N 23 – 24. С. 55.[]
  29. Рабочие пишут историю заводов. С. 44.[]
  30. Там же. С. 45.[]
  31. Македонов А. Покажем историю рабочего класса // Наступление (Смоленск). 1931. М» 10. С. 61.[]
  32. О показе героев пятилетки: Резолюция пленума правления РАПП по докладу Ив. Макарьева // Там же. С. 5.[]
  33. См.: Макарьев И. О художественном показе героев труда. М., 1932. С. 12.[]
  34. Никитин Ник. Шестнадцать заводов // Книга и пролетарская революция. 1934. N 5. С. 120.[]
  35. Котин Б. Люди Сталинградского тракторного // Сталинград. 1933. N 5 – 6. С. 40.[]
  36. Рабочие пишут историю заводов. С. 7.[]
  37. Рост. 1931. N 24. С. 16, 17.[]
  38. Лапицкая С. М. Быт рабочих Трехгорной мануфактуры. М., 1935. С. 169 – 170.[]
  39. Цит. по: Журавлев С. В. Указ соч. С. 165.[]
  40. Рыклин М. Пространства ликования. Тоталитаризм и различие. М: Логос, 2002. С. 84.[]
  41. Рыклин М. Указ. соч. С. 90.[]
  42. А. М. Горький и создание истории фабрик и заводов. С. 125.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2004

Цитировать

Добренко, Е. Молоко современности и творог истории: нарратив как способ производства социализма / Е. Добренко // Вопросы литературы. - 2004 - №2. - C. 25-67
Копировать