«…Мне дорого единственное слово». Из стихов о творчестве. Публикация М. А. Смирновой-Мутушевой

Александр Големба (1922 – 1979) – замечательный переводчик, подаривший русскому читателю произведения С. Цвейга и В. Гофмана, Э. Верхарна и П. Элюара, Ж. Превера и К. И. Галчинского. Переводы его точны и вдохновенны, и в этом качестве А. Големба снискал высокое прижизненное признание.

Как оригинальный поэт он был известен только узкому кругу друзей и коллег, и лишь после смерти вышла в свет книга его стихотворений «Слова любви и волшебства» (М., 1997). Составитель сборника О. Татаринова пишет: «Остается только поражаться, насколько его формальный поиск перекликается с тем, к чему приходят сейчас – да и то не часто – те молоды поэты, которым хоть сколько-нибудь доступен опыт мировой поэзии и которые включены в процесс эволюционирования форм и гармоний…»

Итак, теперь читатель может убедиться в том, какой это сильный, самобытный, пронзительный голос: дарование души и мысли сквозит в пластичной строке.

Мы отобрали из поэтического наследия А. Голембы стихи о творчестве, о слове, о литературе – неотторжимые, впрочем, в этом лирическом мире от стихов о жизни, о времени, о смерти.

 

* * *

Прозвучи, моя шальная лира,

доблестью, и лаской, и тоской!

Я рожден на улице Шекспира

в центре Украины Слободской.

 

С детства не терплю я прозы вялой,

ибо так мне завещал Шекспир, —

с улицы довольно захудалой

выступаю я в широкий мир.

 

Не хочу плутать в неточных датах,

но столетья поступь узнаю:

верно, на заре годов двадцатых

так назвали улицу мою.

 

Ах, Шекспир! Задира и проказник!

Можно ли забыть, что искони

творчество – неутомимый праздник,

что и мы ему слегка сродни?

 

Что слова приходят к пантомимам,

оглашая пестрый балаган?

В зеркальце, как смерть неумолимом,

облик свой увидел Калибан.

 

В ямбах, осязаемых и жестких,

человек творит свой правый суд.

Гамлет умирает на подмостках,

капитаны Гамлета несут.

 

Если б нам гореть такою страстью

до черты последней, до конца…

Если б нам с такой безумной властью

человечьи потрясать сердца!

 

В нас твои отрады и печали,

шар земной, летящий в тучах тьмы!

Были б мы пустыми рифмачами,

если б о тебе забыли мы.

 

Если б наше сердце не искало —

без дорог, на ощупь, наизусть —

мужества высокого накала,

слова, побеждающего грусть!

 

Пышная словесная порфира,

зашурши над каждою строкой…

Я рожден на улице Шекспира,

в центре Украины Слободской.

 

* * *

 

Памяти И. В. Лотарева

 

В столетъи беспощадных перемен, когда гнедой Пегас

просился в стойло, в поселке под названием Эст-Тойла

жил-был поэт, задира и спортсмен.

Он понимал, что Сущее – громадно и не вмещается в

масштаб

сердец, – и был он ОЭКРАНЕН ПОВСЕГРАДНО И ПО-

ВСЕСЕРДНО УТВЕРЖДЕН… (Гордец!)

Он жил в глуши меж Ревелем и Ригой, хотя писал на

русском языке; пиита, укрывавшийся в тоске

под псевдонимом

Северянин Игорь.

Мерцал июнь. Любовь не знала сна.

Российский норд уже дышал укором – он полагал конец

ученым спорам, пока форелей нежила Шексна.

Томилось время спячкою мертвецкой, и барышни жевали

мармелад, когда свершал Верлен Череповецкий

по Пернову свой гордый променад, когда свершал Бодлер

Череповецкий по Пярну свой надменный променад.

А сердце ныло, и болела грудь, и был он не кормильцем —

иждивенцем, – и, завершив не столь уж долгий путь,

поэт скончался. Таллин был под немцем.