Михаил Пришвин и Макс Штирнер. Философский контекст творчества

Тема влияния идей немецкого мыслителя и теоретика индивидуалистического анархизма Макса Штирнера¹ на Михаила Михайловича Пришвина — одна из еще не раскрытых сторон творчества писателя² и, в частности, его мировоззренческой позиции в повести «Мирская чаша» (1922), где он стремится изобразить те поистине тектонические сдвиги бытия крестьянской России, к которым привел Октябрьский переворот. Кроме того, такая постановка проблемы поможет проследить, как философские концепты воплощаются автором в ткань повествования, определяя особенности сюжета и поведение героев.

Как известно, для русских революционеров марксизм был теорией, провозглашавшей бесклассовый коммунистический уклад общества высшей стадией исторического развития и конечной целью общественного прогресса. Поэтому после захвата власти большевики сразу же принялись воплощать в жизнь учение Маркса о государстве. Для этого, по мысли Ленина, необходимы: «1) Отмена частной собственности, 2) закон о социализации и 3) коллективизация»³. Смысл ленинского курса по отношению к деревне станет более понятен при учете того обстоятельства, что социализация земли означала ликвидацию завоеваний крестьянства в ходе революции. «Основной закон о социализации земли» 19 февраля 1918 года отменил собственность крестьян на землю, поставив перед сельскими Советами задачу «развития коллективного хозяйства в земледелии, как более выгодного в смысле экономии труда и продуктов, за счет хозяйств единоличных»⁴.

Так, уже через три месяца после Октября большевизм отнял землю у крестьянства, объявив ее собственностью государства, что и стало юридическим основанием ленинского курса на коллективизацию сельского хозяйства, которую позже завершил Сталин.

Однако наперекор советской пропаганде, объясняющей переустройство России претворением в жизнь марксизма, Пришвин стремится показать, что сущность большевистского преобразования русской деревни по принципу коммуны можно понять не столько через Карла Маркса, сколько через идеолога анархизма Макса Штирнера, у которого «о коммуне все сказано и все предсказано»⁵. Выходец из мелкопоместной среды, теснейшим образом связанный с крестьянством и сам хлебопашеством зарабатывавший пропитание для семьи, Пришвин сразу же обратил внимание на коренные противоречия коммунизации села. Он записывает в Дневнике в конце августа 1918 года:

Коммуна молотит <…> Посмотрел, как молотят: где у нас человек был один, теперь три, и мы по двугривенному платили, а тут по шесть рублей в день. Солому тут же из-под молотилки увозят кто куда, и зерно выходит сырое, зеленое. Покачал я, как старый хозяин, головой, улыбнулся, смотрю, все смеются вокруг меня.

— На какого хозяина, — спрашиваю, — вы так работаете?

— На Ивана Ветрова, — отвечают, — у нас один теперь хозяин: Иван Ветров⁶.

Очевидно, что причиной такого отношения к урожаю для коммунаров-крестьян стало их отчуждение от результатов своего труда, а без личного интереса, считает писатель, вряд ли стоит рассчитывать на успех.

Именно этот вопрос о несовместимости интересов коммуны и индивида обсуждает в «Мирской чаше» главный герой Михаил Алпатов с огородником Иваном Афанасьевичем Крыскиным. Последний замечает: «…ежели говорят: «Брось соху и мы тебе дадим паровой плуг», то как я поверю в высшее без видимости плуга. То же самое и про старого нашего Бога, я оставлю Его, а общего не окажется. Слов нет, коммуна — это очень хорошо, а перешагни через эту щель!» Так, выражая позицию автора, простой крестьянин заявляет о невозможности из ничего создать все, чтобы перепрыгнуть из капитализма через щель-пропасть настоящего в коммунизм.

Смысл слов крестьянина-огородника становится более понятен в контексте дневниковых записей Пришвина, из которых ясно, что речь идет о сопоставлении идейных позиций Маркса и Штирнера. Настоящее, размышляет писатель, — это узкая щель между прошлым и будущим, и, хотя советская власть обещает преобразить землю, пустить трактора и фабрики, совершенно невероятно, что большевики-марксисты, подобно Штирнеру, заявлявшему: «В основу своего дела Я положил Ничто»⁷, сумеют так же, как и великий анархист, из ничего создать все и, минуя настоящее, перепрыгнуть из прошлого в будущее. Пришвина закономерно обуревало сомнение в творческих способностях этого метафизического Ничто, поскольку ясно, что из Ничто не рождается ничего. «У нас сейчас нет ничего, все создается постепенно, как же мы из ничего сделаем паровые плуги? — полемически вопрошает писатель. — Мы сейчас берем готовое, созданное прошлым, и в то же время отрицаем прошлое, а нового ничего не создаем <…> «Коммуния — кричат, — коммуния», — хорошее дело, слов нет, хорошее, а поди перешагни к ней через щель!»⁸

Ситуация онтологической беспочвенности большевизма, намеренного из ничего создать все, и призрачное бытие оторванных от реальности слов сатирически обыгрываются уже в первой главе «Мирской чаши» — в задающей тональность всей повести сцене, когда гармонист настраивается на «московский лад и хор деревенских девушек учится усердно выпевать: «Кипит наш разум возмущенный»». И читателю понятно, почему «особенно им трудно дается «с интернационалом воскреснет род людской»», ибо действительно невозможно представить наглядно метафизику перевоплощений, постоянно повторяемую в припеве: «Кто был ничем, тот станет всем».

Когда мы пытаемся понять произведение искусства, то важно обращать внимание не только на словесное выражение идейно-художественного содержания, но и на выражаемые с помощью интонационного строя повествования имплицитные смыслы, которые создают особое внетекстовое звучание, когда «произведение как бы окутано музыкой интонационно-ценностного контекста»⁹. Более детально влияние на народное сознание эмоционально-ценностного контекста большевистской идеологии, то есть звучание той самой «музыки революции», которую воспел Александр Блок, раскрыто Пришвиным в дневниковой записи 1919 года:

Лева поет «Интернационал»: «Кто был ничем, тот станет всем». В этих словах замысел: творческое Ничто переходит во Все и становится Богом. Сочинитель песни был метафизиком¹⁰.

Далее в Дневнике рассказывается, как летом 1918 года, когда писатель крестьянствовал в унаследованном от матери небольшом имении Хрущево под Ельцом, сельский «вор Васька Евтюхин как председатель Комитета бедноты стал осуществлять метафизическое Ничто, ставшее Всем», и как это комбедовское «Все» решило обратить Пришвина в «Ничто», объявив его подлежащим уничтожению буржуем. И вот уже картофель в имении выкапывают деревенские бабы, а спросишь кого, почему, ответят: «Теперь это ничье»¹¹.

Так марксистская метафизика, мудреными словами предлагавшая «экспроприировать экспроприаторов»¹², чтобы путем классового насилия превратить «Ничто во Все», становилась идейным оправданием бандитизма и грабежей. Не случайно Ленин по поводу критики своего знаменитого лозунга «грабь награбленное» недоуменно говорил: «…как я к нему ни присматриваюсь, я не могу найти что-нибудь неправильное, если выступает на сцену история. Если мы употребляем слова экспроприация экспроприаторов, то почему же здесь нельзя обойтись без латинских слов?»¹³ Однако вся беда была в том, что врагов-«экспроприаторов» Ленин видел повсюду: вся «мелкобуржуазная стихия — стихия мелких собственников и разнузданного эгоизма — выступает решительным врагом пролетариата <…>

1. Макс Штирнер (наст. имя — Каспар Шмидт, 1806-1856). Основное философское сочинение — «Единственный и его собственность» (1845). [↩]
2. Среди более 2000 источников в библиографическом указателе литературы о творчестве М. Пришвина за период с 1908 по 2013 год нет ни одной статьи, посвященной теме «Пришвин и Штирнер». См.: Михаил Михайлович Пришвин: Библиографический указатель / Сост. Н. В. Борисова, З. Я. Холодова. Иваново: ЛИСТОС, 2013. Нет ссылок на Штирнера в статьях о Пришвине ни в энциклопедических изданиях, ни в учебниках по истории русской и советской литературы. [↩]
3. Ленин В. И. Материалы к проекту Программы РКП(б) // Ленин В. И. Полн. собр. соч. в 55 тт. Т. 38. М.: Политиздат, 1963. С. 407.[↩]
4. Декреты Советской власти. Т. 1. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г. М.: ГИПЛ, 1957. С. 408. [↩]
5. Пришвин М. М. Дневники. 1918-1919. М.: Московский рабочий, 1994. С. 249.[↩]
6. Там же. С. 153. [↩]
7. Штирнер М. Единственный и его собственность. СПб.: Азбука, 2001. С. 430. [↩]
8. Пришвин М. М. Указ. соч. С. 227, 229. [↩]
9. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 369. [↩]
10. Пришвин М. М. Указ. соч. С. 259. [↩]
11. Там же.[↩]
12. Маркс К. Капитал // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения в 50 тт. Т. 23. М.: ГИПЛ, 1960. С. 773.[↩]
13. Ленин В. И. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г. // Ленин В. И. Указ. изд. Т. 36. С. 269.[↩]