Метод и система эстетики

1. «АКАДЕМИЗМ» И «ЭМПИРИЗМ»

Начну со спора между А. Лебедевым и В. Разумным. Замысел (а не умысел, как это кажется В. Разумному!) статьи А. Лебедева совершенно ясен. Автор хочет ответить на вопрос: что необходимо сделать, чтобы наша эстетическая наука поднялась на новую, более высокую ступень своего развития. Именно отсюда (а не из заведомого желания нарисовать «мрачную, прямо-таки удручающую картину состояния эстетической мысли в СССР», как об этом пишет В. Разумный) возникает у А. Лебедева критический пафос. Без неудовлетворенности достигнутыми результатами, основанной на желании новых успехов, никакое творчество немыслимо, потому что творчество несовместимо с успокоенностью, зазнайством, самолюбованием. Заявлять по поводу такой критики, а тем более когда эта критика непосредственно касается работ В. Разумного, об очернении «состояния эстетической мысли в СССР» – прием не из лучших¹. Разговаривать нужно серьезно.

Конечно, в статье А. Лебедева не все «сбалансировано». В ней нет тех длинных перечислительно-комплиментарных списков, которые есть в статье В. Разумного. Ну что же, это говорит только о том, что автор не думал о «защищенности» своей статьи от людей, которые прочтут ее тенденциозно. Но это вовсе не говорит о непонимании Лебедевым известных серьезных успехов в развитии нашей науки. Он пишет: «…необходимо было достигнуть более высокого уровня в развитии навыков научного мышления, чтобы сделалась очевидна недостаточность этих навыков». Это принцип движения каждой науки, на каждом новом этапе ее развития. Василий Теркин в подобных случаях говаривал: «Не гляди, что на груди, а гляди, что впереди».

Что же касается успехов нашей эстетики, то, конечно же, они реальны и ощутимы. Однако важно понять, к какому новому этапу в развитии нашей эстетической мысли подводят эти успехи. Основные недостатки наиболее ощутимы там, где эти недостатки наиболее обнажены.

И здесь А. Лебедев, поставив правильно «диагноз», не сумел, как нам представляется, предложить верное, действенное «лекарство». Мы склонны видеть слабость статьи А. Лебедева в этом, а не в «мрачности» рисуемой им картины.

«Академизм» и «эмпиризм» являются теми очень характерными болезнями нашей эстетики, избавившись от которых, она сможет сделать серьезный шаг вперед. Можно согласиться с А. Лебедевым, что в талантливых работах Л. Столовича пока что дает себя знать «академическая» оторванность от большого конкретного материала искусства. Присутствие этого материала «в снятом виде» не заменяет его глубокого теоретического анализа. Очевидно, можно было бы найти авторов, у которых «академизм» превращается в схоластику, в пустую умозрительность. Но не в подборе фактов тут дело. Важно то, что верно обозначена определенная тенденция, определенная опасность. И то, что у этой Опасности есть более «законные», более яркие и более крайние представители, чем серьезно работающий Л. Столович, не меняет дела.

Другую ошибку А. Лебедев видит в работах В. Разумного. Здесь, к сожалению, трудно предварить критику признанием некоторых достоинств, и А. Лебедев прямо говорит о беспредельном царстве эмпиризма в работах В. Разумного. Сам В. Разумный считает, что критика его работ «не является объективной, отражающей действительное их содержание. Более того, многое в ней основано на произвольном толковании как текста книг, так и взглядов автора». Вместе с тем В. Разумный говорит, что А. Лебедев, критикуя его, занимается «копанием в частностях» и не ведет речь о главном. Странно получается: свои собственные взгляды В. Разумный называет «частностью», ибо их неверное толкование есть «копание в частностях». Не будем придираться и сочтем это за случайную оговорку обиженного критикой автора. Но разве произвольное толкование текстов книг и взглядов автора опровергается обвинениями в очернении всей советской эстетики в целом?!

А. Лебедев восстает против безнадежно устарелых дилетантских работ, в которых «болтология» заменяет методологию. В. Разумный отрицает верность критики его работ, он считает, что А. Лебедев «произвольно толкует». Когда человек ошибается и упорствует в своей ошибке, приходится набираться терпения и снова доказывать очевидное.

Вовсе не для того, чтобы лишний раз уязвлять самолюбие автора, а для того, чтобы заставить его самокритично взглянуть на свой труд (в статье В. Разумного нет и тени самокритики), приведу только один пример.

В. Разумный пишет: «Вот простой и крайне убедительный пример – потрясающий по силе эмоционального воздействия рассказ великого гуманиста А. М. Горького «Девочка» (приводим его полностью, ибо почти невозможно перевести на язык понятий то впечатление, которое вызывает в нашей душе этот рассказ)…» ². Далее в тексте книги В. Разумного следует цитата – целый рассказ М. Горького! А после рассказа – «анализ»: «Чем, как не этической позицией художника-гуманиста, великого человеколюба, можно объяснить тот факт, что этот страшный рассказ не подавляет, не обескураживает, а наоборот – пробуждает активное возмущение гнусным миром насилия и надругательства над человеческой личностью и духовно вооружает на борьбу со всеми его проявлениями!» ³.

Это ли не дремучий эмпиризм?! Право же, трудно себе представить даже самую возможность столь разительного несоответствия обильного «конкретного материала» и его анализа, сводящегося к выражению восторга по поводу силы эмоционального воздействия рассказа. Ведь ни фраза, предваряющая цитату из Горького и вводящая ее в текст книги, ни фраза, завершающая цитирование, которой кончается не только весь разбор, но и вся глава, не имеют ничего общего даже с подобием теоретического анализа конкретного материала!

2. ИСТОРИЗМ МЫШЛЕНИЯ КАК ФОРМА СВЯЗИ ТЕОРИИ С ПРАКТИКОЙ

«Эмпиризм» и «академизм» грозят отрыву эстетики от практики. Каков же выход? В ответе на этот вопрос мы расходимся и с А. Лебедевым, и с В. Разумным. Что предлагает А. Лебедев? Ссылаясь на авторитет Луначарского, он предлагает в первую очередь «основывать эстетическое исследование не только на данных социологии, но и на материале некоторых естественно-научных дисциплин» (стр. 160). Во-вторых (в этом пафос всей статьи А. Лебедева), он считает необходимым теснее связать эстетическую теорию с практикой.

Ни первое, ни второе суждения А. Лебедева не указывают выхода из тех затруднений, о которых он пишет» Первое суждение способно дать весьма частный эффект, ибо оно пригодно при разработке лишь некоторых проблем эстетики (восприятие искусства, процесс художественного творчества и др.). Второе пожелание, глубоко верное, слишком обще и потому не имеет методологического значения.

Конечно, теория с практикой должны быть связаны! Кто с этим спорит? Но как конкретно это сделать? Вот в чем вопрос. И именно на этот важнейший вопрос не дает ответа статья А. Лебедева, сильная в своем «разрушительном» пафосе, но слабая своим созидательным, конструктивным началом. И здесь на помощь исследователю эстетики должен прийти тот теоретический инструмент, который выкован был в горниле диалектико-материалистического мышления Маркса – Энгельса – Ленина. Это принцип историзма. К сожалению, все существо и значение этого принципа понимается еще не всеми нашими эстетиками.

В своей статье «Проблемы подлинные, проблемы мнимые» В. Разумный пишет: «…только теоретическое рассмотрение прекрасного (равно как и других столь же общих эстетических категорий), система логических «заключений» результативны. Абсолютизация же «критического анализа» частных фактов как универсального метода эстетического исследования на поверку оказывается самым дурным типом эмпиризма, более того, отказом от эстетики как методологической основы художественной критики» («Вопросы литературы», 1960, N 12, стр. 96).

В. Разумный, очевидно, не понимает, что возможен такой тип теоретического мышления, в котором теоретическое исследование вовсе не противоположно «критическому анализу» частных фактов. Глубокое понимание искусства, открытие законов его развития возможны лишь на основе диалектического подхода к творчеству, когда современное состояние искусства и его законы будут поняты как ставшие, образовавшиеся, исторически возникшие, а его будущее состояние как становящееся, исторически возникающее и образующееся в современном художественном процессе. Другими словами, осмысление законов литературы, рассмотрение категорий поэтики литературы социалистического реализма невозможно вне исторического подхода к ним.

Эстетика не может стать современной наукой, находящейся на уровне развития других областей человеческого знания, не проникнувшись историзмом. Ныне теория, по словам В. И. Ленина, стала «исторической теорией» ⁴.

Современный этап развития наук характеризуется проникновением во все области знания исторического подхода к явлениям. «Историзм как общий принцип исследования пронизывает современное научное мышление. Он захватывает все новые и новые отрасли знания. Причем процесс совершается на наших глазах: науки, которые еще вчера не могли даже думать о «своем» предмете, как об изменяющемся во времени, развивающемся, сегодня становятся историческими в самом широком и одновременно самом строгом смысле этого слова». В этот процесс неизбежно должны быть вовлечены и теория литературы и эстетика.

Историзм в эстетике и теории литературы ныне стал тем узлом, в котором накрепко переплелись воедино все основные проблемы этих наук.

Буржуазные теоретики не раз атаковали марксистский историзм. Характерны, например, в этом отношении нападки Карла Поппера на марксистский метод. Поппер третирует этот метод, презрительно именуя его «историцизмом». «Бедность» и несостоятельность «историцизма», по мнению Поппера, заключаются в том, что он «делает своей основной задачей исторические предсказания», основанные на открытии законов и общих тенденций исторических изменений⁵.

Буржуазной идее «остановившегося времени», застывшего в вечной неподвижности непознаваемого хаоса и столь же антинаучной идее абсолютной текучести, сплошного потока времени марксизм во всех сферах науки противопоставляет идею историзма.

Принцип историзма предполагает соблюдение трех важнейших условий: во-первых, это рассмотрение явлений в их развитии; во-вторых, выявление связей данного явления с другими и, наконец, изучение истории в свете опыта современности, использование исторически высших форм в качестве ключа для понимания исторически низших.

Марксистская диалектика учит, что логическое есть «исправленное» отражение исторического, берущее наиболее важное, наиболее характерное в нем. Логическое – это историческое, очищенное от случайностей.

У Маркса историческое есть проверка логического, история – критерий истинности теории. Этого диалектического взаимоотношения исторического и логического следует добиваться и в эстетике. Современной эстетике и теории литературы необходим историзм, но не абстрактный, а пронизанный конкретностью, необходимы «конкретно-всеобщие» положения, вбирающие в себя опыт историк; литературы и искусства.

Конечно, принцип историзма вовсе не является универсальной отмычкой. Ф. Энгельс характеризует его как руководящую нить исследования. Пользуясь этой руководящей нитью, можно получить «…разъяснение процесса развития, который заключает в себе ряд последовательных фаз» ⁶.

В трудах классиков марксизма-ленинизма историзм из общего взгляда на явления действительности превратился в научный метод.

Но в чем же дело? Существуют диалектико-материалистический метод и внутри него важнейший принцип историзма, существуют блестящие образцы применения этого метода в трудах классиков марксизма-ленинизма. Почему же не взять, да и не применить все эти достижения к теории литературы, к эстетике?

Все дело в том, что у каждой науки есть свой специфический предмет и особое содержание. Именно в силу специфичности предмета эстетики у ее метода есть свои особенности. Принцип историзма вырастает изнутри самой эстетики как потребность более глубоко и истинно рассмотреть ее предмет. Это процесс теоретического взросления и возмужания эстетики. А такой процесс, как и всякий процесс роста, болезнен и протекает во времени. Историзм мышления нельзя ввести декретированием, его можно только воспитать, развить.

В нашем литературоведении немало примеров яркого историко-теоретического мышления. Можно в этом плане упомянуть последние работы Д.

1. Кстати сказать, В. Разумный в своей новой книге «О природе художественного обобщения», полемизируя с общественной концепцией эстетического и с ее «вредоносными» носителями, обвиняет всех чохом и голословно в «отрыве от практики современного социалистического искусства» и в очернении Чернышевского, который якобы превращается в работах многих советских авторов в «теоретика в духе немецкого идеализма». По-видимому, все, кто не согласен с В. Разумным, обязательно что-либо или кого-либо очерняют. Этот прием полемики, давно отживший и ничего общего с научным спором не имеющий, становится «универсальным» в работах В. Разумного.[↩]
2. Восхитительное обоснование необходимости привести рассказ целиком!. Как жалко, что В. Разумному не попала под руку «Война и мир» Л. Толстого, мы бы имели прекрасное переиздание этой книги, ибо «почти невозможно перевести на язык понятий то впечатление…»[↩]
3. См. В. А. Разумный, Этическое и эстетическое в искусстве, «Искусство», 1959, стр. 60 – 62.[↩]
4. В. И. Ленин, Сочинения, т. 4, стр. 175.[↩]
5. См. К. Popper, La misere de l’historicisme, Introduction, 1956, p. XV.[↩]
6. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVII, стр. 610.[↩]