Мена всех. О конструктивистском периоде Корнелия Зелинского

Корнелий Люцианович Зелинский (1896-1970) относится к тем литературным фигурам, говорить о которых можно, наверное, только так: «С одной стороны… с другой стороны…»

С одной стороны — один из образованнейших советских литераторов. Выпускник философского отделения Московского университета, ученик Шпета и Ильина. Критик, обладавший литературным вкусом, интуицией и писательским талантом. Теоретик Литературного центра конструктивистов, не последняя фигура поэтического авангарда 1920-х. Автор ряда интересных статей о поэзии, социологии литературы, архитектуре. Литературовед, немало сделавший для литературной реабилитации Грина в 1930-е, а в 1950-е — Есенина; поддержал Волошина, когда тот находился в тяжелейшем материальном положении (см.: [Купченко: 493]). Состоял в редколлегии «Вопросов литературы», напечатал в них в 1960-е годы немало дельных статей.

С другой стороны… Трудно найти среди советских критиков старшего поколения человека с более сомнительной репутацией.

«Просто бессовестный» (М. Цветаева). «Мерзавец» (Н. Мандельштам). «Молчалин, прикидывающийся Чацким» (Вяч. Полонский). «Замечательный негодяй» (А. Белинков). «Растленный, продажный литературовед» (Л. Лунгина)…

Удивительны не столько сами эти нелицеприятные отзывы (перечень далеко не полный). Их, в конце концов, можно было бы списать на общий дух нетерпимости, царивший в советской литературе. Даже сегодня, когда от критиков ничего не зависит и их голос едва различим в общем литературном гуле, их не особенно жалуют.

Удивительно другое — сочувственного слова о Зелинском никто из его известных современников не сказал. Даже Корней Чуковский, пытавшийся в конце 1950-х защищать Зелинского («Я не считаю Зелинского подлецом»¹), 6 декабря 1965 года, упоминая о нем, выписывает его печальное прозвище: «Карьерий Поллюцианович Вазелинский» [Чуковский: 457]. Оно (вместе с вариантом: «Карьерий Лицемерович») встречается еще в ряде дневников и воспоминаний современников Зелинского.

И сегодня — спустя почти полвека после смерти Зелинского — эта двойственность, даже полярность оценок его литературной деятельности сохраняется. С одной стороны — памфлетная статья Вячеслава Огрызко, изображающая Зелинского абсолютно беспринципным карьеристом [Огрызко]. С другой — апологетическое предисловие сына критика, Александра Зелинского, к изданному им сборнику статей и очерков отца. Здесь Зелинский представлен идеалистом, с молодости искренне и беззаветно поверившим в истинность «ленинского пути» [А. Зелинский].

Стали появляться и работы, написанные более нейтрально и объективно. Это содержательная статья Романа Тименчика, посвященная отношениям Зелинского с Ахматовой (и его отношению к ее поэзии) [Тименчик]. Или вступительная статья Данилы Давыдова к сборнику ранних, конструктивистских текстов Зелинского, буквально только что вышедшему в «ОГИ» [К. Зелинский 2015]. Опять же — «с одной стороны…» и «с другой стороны…». С одной стороны, фигура Зелинского «выделяется специфической репутацией, двойственностью судьбы, да и вообще — той крайней неоднозначностью места, которое он занимал в эпоху литературных баталий 1920-х годов, в последующей советской литературной жизни» [Давыдов: 9]. С другой — характеризуя ранний, конструктивистский период деятельности Зелинского, Давыдов пишет: «…говоря именно о теории Зелинского, мы сталкиваемся с настолько целостной и самостоятельной теорией поэтики, что поразительна ее неучтенность в нашей филологии» [Давыдов: 21].

Вообще, деятельность Зелинского как теоретика конструктивизма упоминается, как правило, в позитивном ключе — особенно с ростом интереса к авангардным поискам 1920-х². Его имя ставится в один ряд не только с именами его единомышленников по Литературному центру конструктивистов (прежде всего — Ильей Сельвинским), но и с именами Лисицкого, Родченко, Татлина³.

Осуществленное стараниями А. Зелинского недавнее переиздание большинства ранних трудов Корнелия Зелинского⁴ если не воскресило имя этого литератора, то, по крайней мере, дает возможность уточнить его место в литературной жизни 1920-х. В том числе заново поднять вопрос, насколько «авангарден» был Зелинский-конструктивист. В этом небольшом очерке я постараюсь показать, что различие между «ранним» Зелинским и Зелинским последующих десятилетий было не столь резким. И что в своих даже самых конструктивистских работах Зелинский предстает, скорее, традиционалистом, а их конструктивистская риторика вытекала из условий политической и литературной жизни, в которых он оказался, перебравшись в 1922 году в Москву…

«Как раз философы нам нужны…»

Корнелий Зелинский родился 5 декабря 1896 года в Киеве. Отец — Люциан Теофилович Зелинский, сын польского дворянина и бывшей гувернантки-немки, был инженером. Мать — Елизавета Александровна Киселева, преподавала в гимназии русский язык и литературу. Вскоре после рождения сына родители переехали в Москву. В своей беллетризованной автобиографии «На литературной дороге» (1963) Зелинский с ностальгической грустью вспоминает Москву своего детства:

В этой Москве я любил пасхальные ночи с их песнопениями, звоном и толпой заказных свечек вокруг церквей. Мы, гимназисты, любили ходить к церкви Нечаянной Радости, что находилась в Кремлевском саду, внизу у стены против дворца. Во многих квартирах, в которых мы живали, не было электричества <…> Эти квартиры, как, например, в доме Иевлевой в Зачатьевском переулке позади женского Зачатьевского монастыря на Остоженке, были самые милые. Окна квартиры на втором этаже выходили прямо в сад <…> И когда вечером я гулял мальчиком во дворе, на меня всякий раз наплывала теплая волна, когда мать зажигала свечу, ставя ее на подоконник, — это был зов домой [К. Зелинский 2014: 16-17].

Читая эти строки, ловишь себя на мысли, что их мог написать один из героев «Доктора Живаго», один из тех московских домашних «мальчиков и девочек», судьбы которых перепахала революция. «Мальчики да девочки / Свечечки да вербочки…» Трудно поверить, что именно Зелинский стал одним из наиболее активных участников травли Пастернака после выхода романа…

В 1914 году, окончив Шестую гимназию, Зелинский поступил в Московский университет на философское отделение историко-филологического факультета. Окончил его он уже в революционном 1918 году. Люциан Зелинский служил в то время инженером в Кронштадте, в Управлении кронштадтской крепости. Зелинский уезжает к отцу.

В своей автобиографии он описывает, как явился трудоустраиваться в Кронштадтский комитет РКП(б).

— Вы кто по образованию?

— Я? Философ, — ответил я деловым тоном.

— О! — воскликнул мой собеседник с полным удовольствием. — Как раз философы нам нужны. Мы посадим вас в газету, в «Кронштадтские известия» и назначим вас «статс-секретарем»… [К. Зелинский 2014: 23-24]

Итак, с осени 1918 года по весну 1919-го Зелинский работал секретарем «Известий Кронштадтского Совета». Публиковал в них и собственные статьи и военные обзоры — под псевдонимом Геншев. Недолго проработал в кронштадтском отделении РОСТА (Российского телеграфного агентства), затем, как пишет он сам, «в качестве его работника был направлен в киевское отделение» (цит. по: [Огрызко]). Перемещение довольно загадочное и никак Зелинским не поясненное.

При наступлении на Киев поляков в мае 1920-го Зелинский едет в Харьков, куда переезжает большевистское правительство Украины. Делает стремительную карьеру. Работает в Совнаркоме УССР в качестве редактора секретно-информационного отдела, а затем секретаря Малого Совнаркома УССР. Однако стать крупным советским деятелем ему было не суждено. В письме-доносе В. Ставского всесильному главреду «Правды» Л. Мехлису (2 ноября 1937 года) о Зелинском сказано: «…бывший> член партии, изгнан еще в чистку 1921 года»⁵. Речь идет о так называемой генеральной чистке 1921 года, когда численность РКП(б) сократилась почти в полтора раза. Что вменялось в вину Зелинскому? Неизвестно.

Однако дальше происходит неожиданный поворот.

11 февраля 1922 года⁶ он начинает работать в Украинском постпредстве в Москве начальником отдела секретной информации.

Каким образом Зелинского, только что «вычищенного» из партии, переводят в Москву? И каким образом сотрудник постпредства через год с небольшим становится заметной фигурой московского литературного мира?

«Когда и как Зелинский дебютировал в критике, — пишет В. Огрызко, — сейчас точно уже никто и не вспомнит. Да это и не так важно. Куда большее значение в судьбе специалиста по секретной информации имела встреча в 1923 году с Владимиром Маяковским и сотрудничество с журналом ЛЕФ» [Огрызко].

Как и когда «специалист по секретной информации» дебютировал в критике, на мой взгляд, как раз важно. И значение встречи с Маяковским тут явно преувеличено. Хотя сам критик вроде бы в своей автобиографической повести выдвигает Маяковского и ЛЕФ (ко времени написания мемуара ставшего канонизированной советской классикой) на передний план⁷.

Литературным «крестным отцом» Зелинского был не Маяковский.

Им был бывший акмеист Владимир Нарбут.

Нарбут и другие

С Нарбутом Зелинский работал еще в Харькове, где тот с апреля 1921 года возглавлял украинское отделение РОСТА — УКРОСТА и одновременно редактировал литературно-художественную газету «Новый мир»⁸. В ней, судя по всему, и произошел литературный дебют Зелинского. (Уточнить сложно, ознакомиться с архивом газеты пока не удалось.) В своих воспоминаниях сам Зелинский буквально одной строкой упоминает и о газете (не называя ее имени) и о Нарбуте: «В Харькове я работал в газете с Владимиром Нарбутом» [К. Зелинский 2014: 27]⁹.

Вероятно, молодой и энергичный сотрудник РОСТА, выпускник историко-филологического факультета Московского университета и любитель поэзии привлек внимание Нарбута. Сам Нарбут с 1922 года начинает готовиться к переезду в Москву. Бывает там наездами, хотя окончательно перебирается не раньше весны 1923 года — нужно было закончить все дела в Харькове. Однако Зелинскому, лишившемуся партбилета, задерживаться в столице Украинской республики не имело смысла. Это, видимо, и объясняет, почему в Москву он переехал на год раньше Нарбута.

Очевидно одно — перевод Зелинского в Москву был напрямую связан с переводом туда Владимира Нарбута.

В своей подробной статье о «советском» периоде биографии Нарбута О. Киянская и Д. Фельдман связывают последний с тем, что «учетно-распределительным отделом ЦК партии заведовал покровитель Нарбута> — бывший секретарь Одесского губкома С. Сырцов». Другим покровителем Нарбута назван Дзержинский [Киянская, Фельдман: 74]. Дзержинский, как полагают авторы, был в 1922-1923 годах врагом Троцкого, и Нарбут понадобился «железному Феликсу» для создания литературных «проектов» (прежде всего, издательских) в противовес литературной политике Троцкого и главного проводника этой политики — Александра Воронского [Киянская, Фельдман: 80-84].

Эта любопытная гипотеза, однако, не подтверждается фактами.

В начале 1920-х Дзержинский не был противником Троцкого — скорее, напротив, поддерживал его¹⁰. Да и в самой статье Киянской и Фельдмана приводится выдержка из записки Воронского (уже времен его конфликта с Нарбутом), где говорится, что Нарбут «сначала» сочувствовал Троцкому и Воронскому [Киянская, Фельдман: 89]. «Сначала» — это в 1922-1925 годах, когда Троцкий был еще в силе и уделял немалое внимание литературной политике. В «Красной нови», возглавлявшейся Воронским, выходят одна за другой и подборки стихов Нарбута (1922, № 4, № 5)…

Главным покровителем Нарбута — а через него и Зелинского — в этот период был Троцкий¹¹. И — главный «литературный агент» Троцкого, Воронский.

Что касается Нарбута, то он, переехав в Москву, с огромной энергией занимается издательским делом. Поднимает журнал «Гудок» (где с 1922 года начинают работать Катаев и другие одесситы, которым Нарбут покровительствовал еще в Одессе), возглавляет издательство «Земля и Фабрика», которое превращается в крупнейший издательский концерн… Не считая должностей руководителя подотдела секретариата ЦК ВКП(б), члена Центрального бюро секции работников печати, а в 1924-1927 годах — заместителя заведующего Отделом печати при ЦК ВКП(б).

Зелинский же в 1922-1924 годах продолжает числиться при Украинском постпредстве. Должность эта обеспечивала Зелинского (и его семью — к тому времени у него родился сын) средствами и жилплощадью. В остальном, судя по всему, это была синекура, и занимается Зелинский в Москве исключительно литературой. Регулярно посещает многочисленные литературные вечера, становится своим человеком в «Красной нови» Воронского и в созданном Воронским же издательстве «Круг»¹². И читает, буквально проглатывает огромное количество книг, главным образом по современной литературе. Количество источников его начавших печататься с конца 1924 года книг и статей поражает…

Но и до этих публикаций — которые хлынут с середины 20-х, как из рога изобилия, — Зелинский, как представляется, уже занимался литературной работой. Достаточно специфической, хотя в те годы и нередкой.

Сопоставим сроки. До 1922 года Александр Воронский пишет и публикует в своей «Красной нови» в основном небольшие рецензии. Но с 1922 года он начинает писать развернутые литературные портреты современных писателей. Один за другим под заголовком «Литературные силуэты» выходят его очерки о Борисе Пильняке (1922, № 4), Всеволоде Иванове (1922, № 5), Евгении Замятине (1922, № 6)… Да и количество публикаций у Воронского в 1922 году резко возрастает. Десять статей — и еще три под псевдонимом. При этом редактор «Красной нови» одновременно возглавлял редакционно-издательский подотдел Главлитпросвета при Наркомпросе, руководил издательством «Круг» и редактировал иллюстрированный журнал «Прожектор».

По всей видимости, не обходилось без литературных помощников, одного или нескольких. Фамилию одного, по крайней мере, можно назвать вполне уверенно…

Позже, став уже самостоятельно печатающимся критиком, Зелинский напишет почти о всех тех литераторах, о которых писал Воронский (с учетом изменившейся политической обстановки). Даже стиль и основные темы Зелинского, особенно его конструктивистского периода, будут совпадать со стилем и темами Воронского.

Более того. Рискну предположить, что Зелинский — через Воронского — выполнял и функции литературного помощника Троцкого. По крайней мере, одного из помощников.

Предположение, что у Троцкого в написании «Литературы и революции» (вышедшей в 1923 году в «Красной нови») такие помощники и консультанты были, уже высказывалось. Вряд ли у Троцкого было достаточно времени, чтобы перелопатить такую гору литературы по русской поэзии и прозе 1910-х — начала 1920-х годов и так свободно ориентироваться в ней. Особенно это касалось главы «Внеоктябрьская литература». Как замечает О. Клинг,

Троцкий <…> проявляет основательную осведомленность. К примеру, о Цветаевой, книга которой «Версты» вышла уже после ее отъезда в эмиграцию, мало кто знал и писал <…> Троцкому знаком альманах «Стрелец» <…>

1. Запись от 4 декабря 1958 года [Чуковский: 329]. [↩]
2. См., например, краткий и вполне сочувственный разбор историософских взглядов Зелинского-конструктивиста в известной книге Александра Гольдштейна «Расставание с Нарциссом» [Гольдштейн].[↩]
3. Именно в этом ряду Зелинский неоднократно упомянут в книге Янеза Вречко «Конструктивизм и Косовел» [Вречко] о словенском поэте-конструктивисте С. Косовеле (правда, Зелинский ошибочно назван в ней поэтом).[↩]
4. См.: [К. Зелинский 2014], [К. Зелинский 2015]. Более удачным и солидным выглядит второе издание, снабженное краткими комментариями (касающимися главным образом персоналий) и уже упомянутой вступительной статьей Д. Давыдова. [↩]
5. РГАЛИ. Ф. 1712. Оп. 3. Д. 4. Л. 46-53. Цит. по: [Документы…]. А. Зелинский, однако, пишет об отце: «Он считал себя принципиально партийным (хотя в партии не состоял никогда)» [А. Зелинский: 8]. Думается, что сведения Ставского, возглавлявшего в ту пору Союз писателей, более надежны. Это косвенно подтверждается и тем, что Зелинский никогда более не пытался вступить в партию — при этом могли «всплыть» какие-то неприятные факты о времени его первого пребывания в РКП(б). [↩]
6. Если судить по удостоверению, опубликованному в: [К. Зелинский 2014: илл.].[↩]
7. «Я тяготел к лефовцам. Маяковский мне позвонил сам после одной моей статьи…» [К. Зелинский 2014: 29]. Это относится уже ко второй половине 1923-го.[↩]
8. УКРОСТА вскоре было преобразовано в РАТАУ — Радиотелеграфное агентство Украины. О деятельности Нарбута в период его пребывания в Харькове см.: [Богомолов][↩]
9. В книге «На рубеже двух эпох» Корнелий Зелинский тоже упомянет о Нарбуте в Харькове в 1921 году. Вспомнит, как Нарбут, вернувшись из Петербурга, «привез в Харьков изящную книжку Н. Гумилева «Огненный столп»» [К. Зелинский 1962: 17]. Это первое после гибели Нарбута развернутое упоминание о нем приходится на 1959 год — год реабилитации Нарбута.[↩]
10. Как позже заявил в одном из своих выступлений Сталин, «в 1922 году <…> Дзержинский голосовал за Троцкого, не просто голосовал, а открыто Троцкого поддерживал <…> Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого» [Сталин: 214-215].[↩]
11. После переезда в Москву, пишут О. Киянская и Д. Фельдман, «Нарбут опять занялся печатью. Как раз другой его покровитель Дзержинский>, нарком путей сообщения, решал задачу реорганизации ведомственного издания — газеты ЦК железнодорожного профсоюза «Гудок»» [Киянская, Фельдман: 74]. Однако наркомом путей сообщения Дзержинский был всего полгода (с июля 1923-го по февраль 1924-го) и вряд ли, занимаясь неотложными вопросами борьбы с бандитизмом и хищениями на железных дорогах, мог еще «решать задачу реорганизации» «Гудка». Да и газета «Гудок», которую, говоря современным языком, «раскрутил» Нарбут, была изданием не наркомата путей сообщения, а ЦК профсоюза железнодорожников. А в нем ключевой фигурой по своему влиянию был опять же Троцкий, возглавлявший в 1920-1922 годах Центральный комитет профсоюзов работников транспорта (Цектран).[↩]
12. «В Кривоколенном переулке на Мясницкой с улицы был вход в редакцию «Красной нови». Там сидел Александр Константинович Воронский. Познакомился в «Круге» с Всеволодом Ивановым, Леонидом Леоновым, Павленко. В редакции «Красной нови»> встретил Сергея Есенина» [К. Зелинский 2014: 29].[↩]