№5, 2003/Век минувший

Ложная беременность

Эпитет «авангардистский» всегда был оценочным: к концу 20-х годов в нем слышался подозрительный комплимент, потом он был запрещен, а когда вновь возник в 60 – 70-е годы, то стал знаком возрождения русской прозы. На исходе XX века говорить о творчестве Б. Пильняка, например, или И. Эренбурга без слов «авангардистский», «экспериментальный» было уже просто неприлично.

Но мы трезвеем.

Если в 90-е годы авторы взахлеб писали об авангардистской поэтике, например, И. Эренбурга, то сегодня даже в хвалебных рецензиях проскальзывают другие нотки. «Надо было свершить невероятное, – пишет о переизданной антологии Эренбурга 20-х годов «Портреты русских поэтов» С. Арутюнов, – из прекраснодушного русского интеллигента претвориться в советского, писателя, не лишившись ни приоритетов, ни изначальных свойств! Смирить модернистское воображение, твердой рукой взнуздать конструктивистские порывы и скачки декадентства. Чтобы дожить и увидеть, правда ли это хваленое великое завтра или ток молодой крови <…> за все плативших из собственного кармана и этим гордых» 1.

Эренбург в мемуарах «Люди, годы, жизнь» и сам писал, » что он не раз менялся и «давил» себя, в том числе и художественно. Все это делалось, считает рецензент, чтобы «выжить» (слово это, на его взгляд, «программное» у Эренбурга). Он сочувствует писателю – трудное, мол, это дело: «на выживание надо было решиться, как на подвиг, изначально поняв – репутации несдобровать» 2.

Илью Эренбурга до конца его дней – и позже – сопровождала репутация писателя-экспериментатора, авангардиста по художественным и эстетическим взглядам. Не меньше разговоров было и по поводу его излишней политической гибкости, у одних вызывавшей недоумение, у других – брезгливость. Был он в советское время фигурой заметной, амбициозной, с легким налетом либерализма («либерал-государственник», – походя говорит о нем Т. Бек 3). Сегодня легко бросить в него камень. Но думается: вот и времена изменились, и много воды утекло с тех далеких пор – и когда в 20-х страсти кипели, и когда в 60-х молодые хватали стариков за грудки, требуя к ответу: как случилось, что выжили, и почему, и зачем… А мы все топчемся на одном и том же месте: для нас все равно, что защищать, что обвинять, – и сочиняем политические загадки с давно известными ответами.

Но не можешь отделаться от сомнения: неужели Эренбург, рано вписавшийся в круг европейского авангарда, и впрямь петлял потому, что хотел «выжить»? И где он имитировал их «топорные фразы, будто рубя на-гора постановление»? Зная тексты Эренбурга, я что-то этого не припомню. Не более ли прав был Вл. Ходасевич, писавший в 1938 году, что советские писатели служат власти не за страх, а за совесть? 4Но тогда что же происходило внутри писателя – с его художественной совестью?

Но бывают и другие заходы к писателям со столь же переменчивой судьбой, мучительными для них самих падениями и взлетами, которые сегодня вызывают недоумение. Так происходит с Борисом Пильняком. «…Лапидарный слог, музыкальность, «монтажный» принцип соединения разнородного материала, фабульно-сюжетная разорванность» 5, – пишет А. П. Ауэр. Все это, кажется, не оставляет сомнений в принадлежности Пильняка к такому героическому, подзабытому, лишенному, правда, конкретных очертаний, но почетному явлений), каким был (и остается) авангард 20-х годов в сознании многих читателей и критиков.

Имена Эренбурга и Пильняка часто сближали в 20-е годы, говоря об экспериментах в революционной литературе 6. Потом Пильняка вынужденно забыли, потом, когда он был реабилитирован политически, чрезмерно вознесли как художника, и вот уже, как мы видим, его опять числят по ведомству «авангардистской эстетики» 7, что по нашим временам почти что орден. Но роман «Голый год» сегодня уже в архиве литературы: студенты-филологи и то читают его по обязанности.

Обо всем этом я говорю не для того, чтобы пересматривать репутации писателей. Но с течением времени стало ясно, что революционная литература – по гамбургскому счету – авангардистского романа не создала («революционная», то есть та, что отождествила себя с социокультурной революционной ментальностью). Именно этот феномен, это явление, этот факт определенно представляют для нашего современника интерес: вопреки инерции этот интерес эстетического свойства.

 

  1. Арутюнов С. Илья Эренбург. Портреты русских поэтов // Вопросы литературы. 2003. N 1. С. 356.[]
  2. Арутюнов С. Указ. соч. С. 354.[]
  3. Бек Т. Давид Самойлов. Поденные записи // Вопросы литературы. 2003. N 1. С. 352.[]
  4. Ходасевич Владислав. О советской литературе // Ходасевич Владислав. Собр. соч. в 4-х тт. Т. 2. М., 1996. С. 420.[]
  5. Ауэр А. П. О поэтике Бориса Пильняка // Б. А. Пильняк. Исследования и материалы. Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 1. Коломна, 1991. С. 4.[]
  6. Сам Эренбург, наверное, удивился бы сближению этих имен: он не раз повторял (в 1922 году и др.), что Пильняк ему «не «чужд» и «не «далек», а просто неинтересен»(Попов Вячеслав, Фрезинский Борис. Илья Эренбург: Хроника жизни и творчества (в документах, письмах, высказываниях и сообщениях прессы, свидетельствах современников). Т. I. 1891 – 1923. СПб., 1993. С. 244).[]
  7. Скобелев В. П.»Голый год» Б. Пильняка и «Пролетарий» Н. Степного (к изучению поэтики русского романа первых послереволюционных лет) // Скобелев В. П. Поэтика русского романа 1920- 1930-х годов: Очерки истории и теории жанра. Самара, 2001. С. 69.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 2003

Цитировать

Белая, Г. Ложная беременность / Г. Белая // Вопросы литературы. - 2003 - №5. - C. 57-90
Копировать