Литературная почта Карла Радека

Европейский революционер, политик с явно авантюрной жилкой, марксистский идеолог, умевший менять ориентиры, сообразуясь с обстоятельствами времени и места, публицист и достаточно циничный острослов, наконец, литературный критик, Карл Бернгардович Радек (Собельсон; 1885 – 1939) свободно говорил и писал по-польски, по-немецки и по-русски. Он родился во Львове, с юности участвовал в революционном движении, состоял в социал-демократических партиях Польши, России, Австро-Венгрии и Германии, был делегатом международных социалистических конференций, включая знаменитую Циммервальдскую, и к моменту приезда в Россию в апреле 1917 года (вместе с Лениным в пресловутом пломбированном вагоне) имел репутацию эрудита, знатока европейских дел и вместе с тем человека как бы не вполне серьезного. После захвата власти большевиками Радека определили служить на ниве международной политики – в НКИДе. В 1918 году вместе с Бухариным и Раковским его нелегально направляют в Германию для подготовки там революции; в феврале 1919-го немцы арестовывают Радека и до декабря держат в берлинской тюрьме Моабит, – об этом Радек подробно и живо рассказал в книге «Немецкий ноябрь» (М., 1927). Вернувшись в Россию в романтическом ореоле¹, он становится членом Исполкома Коминтерна, секретарем Коминтерна и авторитетным экспертом Политбюро в области международной политики.

В 1923 году, с возникновением в Германии очередной революционной волны, Радека вновь командируют туда, на сей раз – с Ларисой Рейснер. Об этой их поездке, об участии it Гамбургском восстании ходили легенды. (По одной из них – я слышал ее в 1973 году от А. В. Эйснера, – Лариса Ргйснер ехала с документами польской графини, а Радек – один из вождей Коминтерна – сопровождал ее в качестве секретаря². Надо думать, не только в Раскольникове, но и в Радеке причина уничтожения могилы Рейснер, – ничего не: забывавший Сталин воистину достал Ларису из-под земли.) Радековский посмертный портрет Ларисы Рейснер исполнен большевистской риторики; он свидетельствует о хорошем знании подробностей ее биографии и, увы, содержит мало мемуарного («В сентябре (1923 г.) она приходит ко мне с просьбой помочь ей выехать в Германию… Ларису тянуло туда. Тянуло сражаться в рядах германского пролетариата и приблизить его борьбу к пониманию русских рабочих. Ее предложение меня очень обрадовало… Но в то же время я чувствовал, что ее поездка в Германию – бегство от неразрешенных сомнений» ³ ).

В 1919 – 1924 годах Радек – член ЦК РКП(б). В политических дискуссиях 1923 – 1924 годов он – сторонник Л. Троцкого (особенно в критике Сталина за провал германской революции). Политически эта позиция оказалась проигрышной, и Радек лишился постов в ЦК и Коминтерне. С 1925 года он – ректор Университета народов Востока имени Сунь Ятсена и в эти годы много занимается литературной работой. В 1927 году вышли два тома его «Портретов и памфлетов»; они открывались патетическим посвящением, набранным на целую страницу: «Памяти незабвенного друга Ларисы Михайловны Рейснер. Борца и певца пролетарской революции книгу эту посвящаю. Карл Радек. Москва. Кремль» ⁴. Успех «Портретов и памфлетов» в левой интеллектуальной среде был и политический, и литературный⁵.»Сохранив в разговоре сильный иностранный акцент, Радек научился писать по-русски с редким совершенством», – воспроизводит мнение этих кругов А. Орлов⁶.

Разговорчивый, остроумный, внешне демократичный, много и на разных языках читавший, Радек с уходом в оппозицию не только не утратил авторитета и контактов в писательской среде, но и стал фигурой по-человечески более привлекательной, в то же время сохраняя определенное влияние на политическом небосклоне (влиятельность оппозиции – «большевиков-ленинцев» – ушла в песок не сразу, как не сразу ее деятели поняли окончательность своей политической смерти в стране, где исполнение директив «верха» неукоснительно осуществлялось партийной бюрократией; контуры этой властной пирамиды проницательные оппозиционеры уже видели, но в необратимость ситуации еще старались не верить).

На известной фотографии празднования пятилетия «Красной нови» (1927 год) Радек вместе с А. К. Воронским запечатлен в окружении И. Бабеля, Б. Пильняка, В. Полонского, В. Вересаева, А. Эфроса, Ф. Гладкова, М. Герасимова и др.

Главной темой Радека-публициста оставалась политика; художественная критика как таковая не слишком привлекала его. Свое выступление на совещании в ЦК РКП(б) по вопросам художественной литературы 9 мая 1924 года Радек так и начал: «Я… не литератор… и подхожу к вопросу с точки зрения общественной, которая нас здесь наиболее интересует» ⁷. Но и десять лет спустя, начиная доклад на Первом съезде советских писателей, он повторил: «Я не работаю в области художественной литературы. Вопросы художественной литературы входят в орбиту моего внимания лишь как часть картины мира» ⁸. Не эстетические, а политические аспекты литературы занимали Радека (такова, например, его эмоциональная статья о Ремарке). Состоянию современной русской литературы в ту пору Радек посвятил, кажется, только одну статью – «Бездомные люди» («Правда», 16 июня 1926 года). Поводом для нее послужило самоубийство Андрея Соболя 7 июня 1926 года⁹. Оно напомнило Радеку тяжело пережитые: им недавние «удары судьбы-природы» (9 февраля того же года не стало Л. Рейснер, а 15 марта – Д. Фурманова). «Такая смерть, – писал Радек об этих потерях, – кажется бессмысленной игрой враждебных нам, непонятных сил. И, не будучи в состоянии понять их закономерности, мы не можем осмыслить этих потерь». Однако не эти потери, а именно самоубийства Есенина и Соболя вызвали резонанс в стране, и Радек, по-видимому, уловил общественную реакцию на эти самоубийства, относившую их на счет власти. Радек не вспомнил в своей статье, что подписи Есенина и Соболя стояли под обращением группы писателей к совещанию в ЦК но художественной литературе (9 мая 1924 года), в котором он принимал участие. В этом обращении напостовское, поощряемое властью, отношение к работе писателей-попутчиков было аттестовано как недостойное ни литературы, ни революции. Через два года литературная ситуация никак не стала лучше. Характерно, что даже такой лояльный к режиму писатель, как Борис Лавренев, в написанном, но неотправленном письме в «Красную газету» высказывался без обиняков: «Ряд писательских смертей, последовавших одна за другой в течение краткого срока (Ширяевец, Кузнецов, Есенин, Соболь), привели меня к твердому убеждению, что это лишь начало развивающейся катастрофы, что роковой путь писателя в тех условиях жизни-творчества, какие существуют сегодня, неизбежно ведет к писательскому концу. Жить и работать для создания новой культуры, сознавая себя в то же время едва терпимым в государстве парнем, над которым волен безгранично и безнаказанно издеваться любой финотдельский Акакий Акакиевич, любой управдом, любой эксплуататор-издатель, жить в такой обстановке и творить «культуру» невыносимо тяжело, душно, страшно»¹⁰. Это написано о временах, впоследствии названных «вегетарианскими»; власть аппарата тогда еще не стала тотально неограниченной.

В самоубийствах Есенина и Соболя Радек увидел «симптом недуга литературы», но не власти. Если Троцкий, посвятивший Есенину прочувствованный некролог («Правда», 19 января 1926 года), увидел в его смерти неминуемость, заложенную в столкновении нежности поэта с катастрофичностью революции, то Радек высказывался грубо и заземленно, едва ли не зощенковским языком: «Есенин умер, ибо ему не для чего было жить… Связи с обществом у него не было, он пел ни для кого. Он пел потому, что ему хотелось радовать себя, ловить самок. И когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь». Это контрастировало с откликами на смерть Есенина писателей – друзей Радека¹¹, но не оттолкнуло их от автора «Бездомных людей».

«Левые» понимали нэп только как вынужденное отступление, и бытовое отражение его, хлынувшее на страницы новой прозы, раздражало их. Отсюда и выпад Радека: «Последние вещи даже таких выдающихся писателей, как Бабель, Всеволод Иванов и Пильняк¹², не только скучны для передовых читателей, но уже скучны для самих авторов. У них пропала радость творчества, ибо они повторяются вместо того, чтобы идти вперед в жизни»¹³. Радек только констатирует, он не пытается понять объективные причины явления. Статья «Бездомные люди» завершается призывом: «Многие говорят, что нельзя писать правды, ибо Главлит не пропустит. Попробуйте, товарищи! Попробуйте написать невыдуманные сановные истории с намеками¹⁴, сотканными из сплетен и слухов, а дайте-ка жизнь – в деревне или на фабрике – как она есть. И посмотрим, запретит ли ее цензура». Отлично знавший секреты политической кухни, не отличавшийся наивностью, Радек не мог писать такие благоглупости искренне. Это была обычная демагогия в угоду принципу публичной партийной корпоративности с несомненным, однако, привкусом провокации – всякое честное произведение литературы скандальностью своего появления так или иначе работало против аппарата власти, дубиноголовость которого Радек, человек, что ни говори, острого ума, не раз высмеивал в кулуарах.

19 декабря 1927 года на последнем заседании XV съезда ВКП(б) Радек, состоявший в партии с 1902 года, был исключен из нее в составе группы 75-ти участников «троцкистской оппозиции» (вместе с Л. Б. Каменевым, М. М. Лашевичем, Н. И. Мураловым, Ю. Л. Пятаковым, Х. Г. Раковским, И. Т. Смилгой и др.). «Исключенные, – по емкому замечанию Троцкого, – поступали в распоряжение ГПУ»¹⁵. В январе 1928 года исключенных оппозиционеров высылали в края, заметно удаленные от центра. На первых порах ГПУ не препятствовало переписке оппозиционеров (если не считать понятной задержки их корреспонденции по причине перлюстрации¹⁶ ), поскольку это позволяло Сталину быть в курсе и планов, и умонастроений сосланных политических противников. Радеку предписали Тобольск. Разместившись там (улица Свободы, 49), он сразу же сообщил свои координаты многочисленным друзьям и товарищам, сосланным и несосланным. Их ответы не заставили себя ждать. «Тот факт, что ты доехал до улицы Свободы и на ней тебя упрятали от борьбы с мировой буржуазией, является, конечно, самым неприличным из всех анекдотов, которые ты знал за всю твою жизнь», – писал Радеку в феврале сосланный в Уральск Преображенский¹⁷. В ссылке Радек, несмотря на болезнь, начал работу над книгой о Ленине. Друзья хлопотали, чтобы ему разрешили лечение. «О Ваших почках ходят нехорошие слухи. Неужели Вас не пустят в Железноводск?» – писал Радеку высланный в Алма-Ату Троцкий¹⁸.

В начале апреля Радек получил из Москвы телеграмму жены: «ОПТУ сообщило отказывают Железноводск согласны перевести Омск или Томск стараюсь еще заменить более южной более близкой полосой если не удастся советую Томск хорошая лечебница климат лучше библиотека»¹⁹. В мае Радека перевели в Томск.

К тому времени началось расслоение в среде ссыльных оппозиционеров. Те из них, кто борьбу Сталина с «правыми» расценил как свою победу, готовы были сотрудничать с «центром», то есть со Сталиным. Капитуляция «левых» перед Сталиным становилась массовой. Политика властей по отношению к сосланным оппозиционерам становилась строго дифференцированной: тех, кто не хотел порвать с Троцким, ждали жесткие меры. Радека они не коснулись. В марте 1929 года Радек и Смилга публично выступили против заявлений высланного за границу Троцкого, а 13 июля «Правда» напечатала их заявление (к нему присоединился и Преображенский) о полном разрыве с оппозицией.

К тому времени Радек был уже в Москве, вскоре его отправили лечиться в Железноводск (в его архиве сохранились письма близких с впечатляющим адресом: «Железноводск. Дача Сталина. Получить Карлу Радеку»²⁰ ).

Эволюция Радека от Троцкого к Сталину естественно и неумолимо вела его к моральной деградации. Осенью 1929 года Радек выдал Сталину Я. Блюмкина, привезшего ему из Турции послание Троцкого²¹. Блюмкина расстреляли, и Радек проникся надеждой, что навсегда доказал новому хозяину свою преданность. В 1933 – 1934 годах дважды переиздавали радековский двухтомник «Портреты и памфлеты», из которого автор изъял портрет Троцкого. В дальнейшем применительно к создателю Красной Армии его лексика обогатилась конструкциями типа «кровавый шут» и «фашистский обер-палач»; одновременно из-под его пера вышло сочинение «Зодчий социалистического общества», повествующее о Сталине и растиражированное на многих языках народов СССР. 21 августа 1936 года Радек напечатал в «Известиях» статью «Троцкистско-зиновьевская банда и ее гетман Троцкий», что не уберегло его от ареста, последовавшего через 26 суток.

Представить такое развитие событий в 1928 году было трудно, белее того, сам факт, сама возможность капитуляции Радека казались его товарищам невероятными – в это долго не верил Троцкий²², а публицист Л. Сосновский, сосланный в Барнаул, писал напрямую Радеку: «Меня и других товарищей буквально забросали вопросами: правда ли, что Радек начал капитулировать?»²³ Таких вопросов в почте Радека 1928 года немало.

Сам Радек отвечать на письма ленился, но его почта в ссылке была внушительной – масса писем и телеграмм, всевозможные машинописные и рукописные тексты политических статей, обзоров, заявлений, советская и западноевропейская пресса, книги.

Писательские письма составляют небольшую часть почты Радека 1928 года. Несомненно, они воспринимались адресатом в контексте всей его политической корреспонденции не только в силу специфики интересов, но и потому даже, что круг друзей Радека – и политиков, и литераторов – был единым (не случайны в писательских письмах упоминания имен оппозиционеров и сообщения о встречах с ними).

Письма до 1930 года, адресованные К. Радеку, публикуемые или цитируемые в этой статье (за исключением оговоренных случаев, когда они приводятся по публикации Ю. Фельштинского из архива Л. Троцкого, – см.: «Минувшее», 7, с. 245 – 313), хранятся в РЦХИДНИ. Ф. 326. Оп. 1. Д. 84, 85, 99, 106, 110, 112, 113.

НАПОСТОВЦЫ

Нельзя сказать, чтобы Радек был близок с идеологами напостовства. В мае 1924 года он (наряду с Троцким, Бухариным и Луначарским) принял участие в совещании ЦК по вопросу о политике партии в области художественной литературы. В жестком столкновении двух позиций, заявленных на совещании А. К. Воронским (следует поддерживать все талантливые литературные силы, принявшие Октябрь) и – по поручению напостовцев – Ил. Вардиным (следует поддерживать только пролетарскую культуру), Радек оказался скорее на стороне Воронского (куда решительнее это сделал Троцкий, но и публичный куратор пролетарской культуры Бухарин на этом совещании подверг напостовцев ядовитой критике и высказался за принцип состязательности в художественной литературе). Выступая на совещании, Радек вспомнил, как Ленин говорил ему о писателях-рабочих: «Напишет человек один рассказ из пережитого, а… Десять старых дев дуют на него, чтобы сделать его гением. И губят рабочих»²⁴. Отметив, что из 100 выходящих в России книг 99 – не коммунистические, Радек этим мотивировал необходимость сильной коммунистической критики для ориентации масс в книжном рынке. О работе с попутчиками он выразился определенно: нужна «громаднейшая работа, которую не может заменить литературный погром»²⁵.

В начале 1926 года первое поколение вождей-напостовцев (Ил. Вардин, Г. Лелевич, С. Родов), занимавшее ультралевые позиции, было отлучено от руководства пролетарской литературой. Синхронизируя борьбу за власть в ВАПП с политическими схватками в верхах партии, группу Лелевича заклеймили как «левую оппозицию в пролетарской литературе». Возглавивший движение «На посту» Л. Авербах придал этому политическому обвинению форму законченной аналогии: «Партия говорила, что у нашей партийной оппозиции основная ошибка идет по линии переоценки кулака. У нашей литературной оппозиции прямая и непосредственная переоценка сил буржуазных писателей»²⁶.

В 1927 году низложенные вожди-напостовцы были исключены из партии и сосланы. Политически Радек относился к ним как к товарищам, хотя и не разделял их прежнего агрессивного отношения к Воронскому (которого поддерживали Ленин и Троцкий). К Радеку, бывшему в ту пору сподвижником Троцкого, но не имевшему его эстетических амбиций, они не относились враждебно. Впрочем, после 1926 года, когда удар по левым напостовцам сопровождался и ударом по «троцкисту» Воронскому, между отправленным в Саратов Лелевичем и Воронским установилась вполне дружеская переписка²⁷.

Г. Лелевич (Лабори Гилелевич Калмансон; 1901 – 1945) написал Радеку в Тобольск сразу же, как узнал его адрес (саратовский штемпель письма – 22 марта 1928 года):

«Дорогой тов. Радек! Узнал у моего напостовского друга Вашу резиденцию и пишу. Очень хотелось бы учинять с Вами обмен мнений по литературе и прочим вопросам. А то на свете много прелюбопытных вещей и вентилировать их весьма невредно. Если имеете охоту, черкните! У меня интересного ничего: на ролях беспартийного спеца читаю в Университете литературу, изредка (очень редко!) печатаю что-нибудь на очень нейтральные темы, усиленно развиваю в себе эпистолярные способности. Вот и все.

С большевистским приветом Г. Лелевич».

В письмах Лелевича Радеку неизменно возникают литературные вопросы и сюжеты. Самый неистовый из напостовцев Ил. Вардин²⁸, высланный в Бийск и ставший одним из первых капитулянтов среди корреспондентов Радека, интересовался исключительно политическими вопросами. Уже в мае 1928 года Вардин, находившийся в ссылке вместе с Г. Сафаровым, сподвижником Зиновьева, сообщил Радеку об их намерении вернуться в партию. 1 июня Вардин писал Радеку: «Завтра в местной газете появится следующее сообщение: «В ЦКК ВКП(б) подали заявление об отходе от оппозиции бывшие члены партии Сафаров, Вардин, Вуйкович, Будзинская, Наумов, Тарханов»». Это заявление Вардин не рассматривал как капитулянтское, и будущее он представлял розовым: «На очереди – концентрация непримиримо враждебной капитализму и социал-демократии подлинно большевистской левой. Если группа Сталина не будет мешать этому необходимому процессу, ей многое простится. Кстати, Л. Д. вовремя вспомнил в своем письме по поводу тезисов Преображенского, что «политика не знает злобы»». Биограф Троцкого И. Дойчер пишет об ответе Радека, в котором «он упрекал Вардина, но делал это мягко и с симпатией, вовсе не рассматривая капитулянта как «морально мертвого»»²⁹. Между тем в почте Радека немало писем с резкими откликами на заявление Вардина и его иллюзий насчет «группы Сталина». 2 июля Лелевич послал Вардину откровенное письмо и в начале августа переслал его копию Радеку:

«Ты убаюкиваешь себя сказанным, будто бы капитулируешь для того, чтобы вернуться в партию, бороться с правыми. Вздор! Идя на войну, не бросают оружия. Без платформы, без ленинских взглядов, без большевистской установки ты сможешь быть чиновником, ты сможешь писать грязные статьи против «троцкизма» (на самом деле против ленинской оппозиции), но бороться ты не сможешь. Не сомневаюсь, что мы вернемся в партию, но вернемся не как банкроты, не как ренегаты, не как политические трупы, а как большевики-ленинцы, ничего не сдавшие из своих принципов. Мы вернемся, ибо, когда рабочее ядро партии потребует возвращения к политике неурезанного большевизма, все формальные рогатки, все запретительные параграфы потеряют какое бы то ни было значение. Мы вернемся, ибо для настоящей борьбы с правыми рабочему ядру партии будут нужны именно соратники, не свернувшие ленинского знамени, не пошедшие в услужение центризму, не лгавшие на всех углах: «я каюсь в том и каюсь в этом»».

7 июля сосланный в Барнаул Л. Сосновский, один из постоянных авторов журнала «На посту», встревоженный слухами о колебаниях Радека, писал: «Был у меня этот прохвост Вардин после подписания в Новосибирске фальшивки с Сафаровым. Сей муж, оказывается, клянется до гроба защищать платформу, считает, что платформа победила, что сталинцы обанкротились. Но в публичном заявлении пишет противоположное и убеждает меня, что все это – формальный момент. Ну, нечто вроде подписания верноподданнической присяги в Государственной думе нашими депутатами. Так вот, и Вардин позволял тоже «информировать» меня о каких-то мне неизвестных письмах Радека. Я его выторил³⁰ после того, как целый час популярно объяснял ему, что они с Сафаровым – мелкие жулики, обманывающие всех и вся»³¹.

29 августа Лелевич пишет Радеку в Томск: «Дорогой тов. Радек! Три недели назад я послал Вам заказное письмо со вложением копии моего письма Вардину. От Вас по-прежнему ни слуху ни духу. Дошло ли хоть до Вас письмо? У меня к Вам две больших просьбы.

1) Не знаете ли Вы случайно адреса (и судьбы) В. Л. Кибальчича (Victore Serge³² )? Я его потерял из виду, а очень хотел бы восстановить с ним связь.

2) Не можете ли Вы прислать более или менее связное изложение Вашей точки зрения на движущиеся силы китайской революции?³³ Очень бы нужно было.

Как Ваша книга о Ленине?»

Видимо, к этому времени Лелевич получил предыдущее письмо от Радека и 2 сентября написал ему: «Вы правильно подметили «диспропорцию» в праздновании юбилеев Толстого и Чернышевского³⁴. Я метал громы и молнии по этому поводу на собрании Саратовского общества воинствующих материалистов еще весной. Согласитесь, что эта пышность в чествовании памяти апостола непротивления и эта неожиданная скромность в чествовании такого родного нам автора «Что делать?» – факты неслучайные и социально детерминированные».

В следующем письме Лелевич забрасывает Радека вопросами: «Следите ли за художественной литературой? Читали ли термидорианский рассказ Вс. Иванова в N 1 «Журнала для всех»?³⁵ И рассказ Эренбурга (из романа о Бабефе) в N 26 «Прожектора»?³⁶ Художники НЭПа (из попутчиков ли или из парижских кабаков) злорадствуют, предвидя торжество устряловых³⁷. Просчитаются, сволочи! А о Шолохове вы все же неверно судите: роман его не так остер тематически, но все же – талантливая, неплохая вещь³⁸. Читали ли превосходное большевистское стихотворение Н. Дементьева «Арбат» в N 7 «Нового мира»?³⁹ Что Вы скажете о «Зависти» Олеши?»

В январе 1929 года Лелевича выслали в Соликамск (ГПУ сочло, что для относительно либеральных саратовских условий он недостаточно быстро эволюционирует в сторону капитуляции). 11 февраля он пишет Радеку: «Соликамск оказался, неожиданно для себя, лабораторией марксистско-литературоведческой мысли… Ваше мнение о романе Эренбурга «Гракх Бабеф»?⁴⁰ Читали ли воспоминания Воронского (где он, кстати?)⁴¹ в «Новом мире»?⁴² По-моему, замечательно!» 16 февраля 1929 года: «Вы обещали, вернувшись из Новосибирска, написать подробно, но, видно, не собрались <…> Ходят слухи, что Вы добиваетесь разрешения совещания с Евгением Алексеевичем⁴³, Христианом Георгиевичем ⁴⁴ и Смилгой. Верно ли? И если верно, каковы Ваши планы – в каком положении находится это дело? <…> Как дела с Вашей книгой о Ленине, о которой Вы мне писали?»

Тон этого письма так непохож на пылкое послание Вардину; похоже, Лелевич постепенно готовится к капитуляции…

Долго не получая писем от Радека, 21 мая 1929 года Лелевич написал В. Глинскому⁴⁵, также сосланному в Томск: «Дорогой тов. Глинский! Я уж Вас побеспокою. Будьте добры: когда К. Б. не может почему-либо сам писать, пишите Вы…» Это его последнее письмо в архиве Радека.

ПИЛЬНЯК

Сведениями о начале личного знакомства Бориса Андреевича Пильняка (1894 – 1938) с Карлом Радеком мы не располагаем.

1. Основания для этого ореола теперь подвергаются сомнению. Дело в том, что брат убитого в 1919 году Карла Либкнехта Теодор обвинил российских большевиков, и в частности Радека, в выдаче германской разведке нелегального адреса К. Либкнехта. Этот сюжет обсуждается в переписке Б. И. Николаевского, – см.: «Минувшее», 7, М., 1992, с. 247- 248.[↩]
2. Другую версию см., например, в кн.: Элизабет Порецки, Тайный агент Дзержинского, М., 1996, с. 69 – 71.[↩]
3. В кн.: А. Луначарский, К. Радек, Л. Троцкий, Силуэты: политические портреты, М., 1991, с. 316.[↩]
4. Посвящение сохранено в дополнительных изданиях 1933 и 1934 годов, но в последнем снят адрес «Москва, Кремль». (Возможно, стилистически это посвящение заимствовано у Троцкого, – его книге «Литература и революция» (М., 1923; М., 1924) предпослано набранное на всю страницу посвящение: «Христиану Георгиевичу/Раковскому,/борцу,/ человеку,/другу,/посвящаю эту книгу./14 августа 1923 г.».)[↩]
5. У Радека было много стойких поклонников. Покойный литературовед Е. И. Ландау, принадлежавший к их числу, рассказывал мне, как в 1947 году, когда истек срок десятилетнего заключения Радека, ждал втайне, и, конечно, наивно, его освобождения, не зная ничего о гибели Радека. Уже в наши дни Ф. Горенштейн, говоря о «замечательном публицисте» Илье Эренбурге, заметил, что он – «на мой взгляд, просто великий публицист, не уступающий по таланту Карлу Радеку (но по цинизму, к сожалению, иной раз, тоже)» («Зеркало Загадок». Литературное приложение, 1997, Берлин, с. 34). И дальше, сравнивая публицистику эпохи масскультуры с прежней: «Помимо фронтовых статей Ильи Эренбурга и революционных статей Карла Радека, писавшихся от души и сердца, были и статьи цинично служебные, написанные ими от желудка, на заказ тирана. Отвратительные, лживые статьи. Однако высокий профессионализм, высокий журналистский талант иной раз творили чудеса, противореча клеветнической идее красотой и образностью журналистского исполнения» (там же, с. 35).[↩]
6. А. Орлов, Тайная история сталинских преступлений, М., 1991, с. 190.[↩]
7. «К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе», М., 1924, с. 47. Отметим, что здесь Радек был прерван Троцким: «Вы хорошо пишете, т. Радек, – это клевета!»[↩]
8. «Первый Всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографический отчет», М., 1934, с. 314.[↩]
9. 8 июня 1926 года «Правда» сообщила: «Вчера, в 12 час. 40 мин. ночи в институте им. Склифосовского скончался писатель Андрей Михайлович Соболь» (о факте самоубийства не сообщалось и на следующий день в некрологе, где была использована фраза «безвременно скончался»); отметим, что в КЛЭ ошибочно указана дата смерти А. Соболя – 12 мая 1926 года. О самоубийстве А. Соболя в «Правде» было сказано только в статье Радека.[↩]
10. См.: «Искусство Ленинграда», 1989, N 6, с. 64.^[↩]
11. Например, Пильняка (см.: «Журналист», 1926, N 1, с. 49) или Сейфуллиной (см.: Зоя Сейфуллина, Моя старшая сестра. Воспоминания, М., 1970, с. 62 – 63).^[↩]
12. Сама эта выборка характеризует и вкус, и литературные симпатии Радека.^[↩]
13. Так судил «левый» Радек в 1926-м, и так же судил «правый» Бухарин в 1928-м («Это не борьба и не творчество, и не литература; это – производство зеленой скуки для мертвых людей», – см.: Николай Бухарин, Революция и культура. Статьи и выступления 1923 – 1936 годов, М., 1993, с. 143).^[↩]
14. Возможно, публичный намек на «Повесть непогашенной луны» (при неофициальной поддержке Радеком этой вещи).^[↩]
15. Лев Троцкий, Моя жизнь. Опыт автобиографии, Иркутск, 1991, с. 513.^[↩]
16. В письме Радеку от 13 августа 1928 года из Великого Устюга от сосланного туда бывшего главного редактора газеты «Труд» Г. Валентинова была такая характерная приписка: «Уважаемые перлюстраторы! Это письмо точно такое же, как и предыдущее письмо мое т. Радеку! Не затрудняйте себя и не чините почте лишней проволочки в путешествии письма».^[↩]
17. РЦХИДНИ. Ф. 326. Оп. 1. Д. 110. Л. 58. Евгений Алексеевич Преображенский (1886 – 1937) – автор теории социалистического накопления, оправдывавшей индустриализацию за счет крестьянства; левый оппозиционер; расстрелян.^[↩]
18. Там же. Д. 113. Л. 77.^[↩]
19. Там же, Д. 85. Л. 15. Роза Маврикиевна Радек (1885 – 1939) – член большевистской партии с 1905 года; исключена из нее в 1927 году, работала в Москве научным сотрудником в НКРКИ; в 1937 году выслана в Астрахань, скончалась в концлагере в Потьме.^[↩]
20. Там же. Лл. 18, 22.^[↩]
21. А. М. Ларина вспоминала, как в 1936 году, перед самым арестом, Радек пришел к Бухарину и просил его написать Сталину, что единственное письмо, которое он (Радек) получил от Троцкого в 1929 году через бывшего левого эсера Блюмкина, он, не вскрывая, отправил в ГПУ (Анна Ларина (Бухарина), Незабываемое, М., 1989, с. 311). Ю. Фельштинский, ознакомившийся с сохранившимся в бумагах Л. Седова в Гуверовском институте рукописным оригиналом послания Троцкого, содержащего, в частности, обвинения Радека в ренегатстве, считает, что Блюмкин мог лишь сообщить Радеку о факте своей встречи с Троцким (см. комментарии в кн.: Лев Троцкий, Дневники и письма, М., 1994, с. 238).^[↩]
22. Биограф Троцкого И. Дойчер пишет, что Троцкий «доверял чувству юмора Радека и тем его европейским, марксистским навыкам мышления, которые не позволят пройти через «византийский» ритуал раскаяния» (Исаак Дойчер, Троцкий в изгнании, М., 1991, с. 60).^[↩]
23. «Минувшее», 7, с. 284. ^[↩]
24. «К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе», с. 47. ^[↩]
25. Там же, с. 48.^[↩]
26. См. в кн.: С. Шешуков, Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов, изд. 2-е, М., 1984, с. 150.^[↩]
27. «Из истории советской литературы 1920 – 1930-х годов. Новые материалы и исследования». – «Литературное наследство», 1983, т. 93, с. 611 – 615 ^[↩]
28. Илларион Вардин (Мгеладзе; 1890 – 1943) – большевик с 1907 года, сотрудник «Правды» и «Известий»; в 1921 году – уполномоченный референт ВЧК; погиб в заключении.^[↩]
29. Исаак Дойчер, Троцкий в изгнании, с. 41; копия письма Радека сохранилась в архиве Троцкого.^[↩]
30. Так в документе.^[↩]
31. «Минувшее», 7, с. 285. ^[↩]
32. Виктор Серж (Виктор Львович Кибальчич; 1890 – 1947) – литератор, в молодости анархист, эмигрант, после революции 1917 года вернулся в Россию, работал в Коминтерне; арестован за активную оппозиционную деятельность, в 1928 году освобожден, в 1933 году снова арестован как троцкист; в 1936 году освобожден и выпущен из СССР после массовых требований левых западных интеллектуалов (в частности, обращения Ромена Роллана к Сталину при их встрече).^[↩]
33. Вопрос о китайской революции – один из узловых моментов в спорах Троцкого со Сталиным; по мысли Троцкого, Сталин предпочел пожертвовать китайской революцией ради нормализации отношений с Японией.^[↩]
34. Имеются в виду столетия со дня рождения писателей.^[↩]
35. Речь идет о повести Вс. Иванова «Особняк», события которой разворачиваются в период нэпа (мужик, приехавший с Урала в Питер, покупает особняк расстрелянного великого князя, а потом его оттуда выселяют). Тамара Владимировна Иванова (урожденная Каширина; 1900 – 1995) вспоминала: «Когда в 1928 году Всеволод опубликовал рассказ «Особняк», изобличающий мещанина-стяжателя, в журнале «На литературном посту» была помещена статья, в которой отождествлялся сам Всеволод с выведенным им персонажем. Статья была снабжена иллюстрацией работы Кукрыниксов: Всеволод в образе цепного пса сидит у собачьей будки, охраняя «свой» особняк. Примечательно, что в Библиотеке им. Ленина из комплектов журнала именно эта карикатура тщательно вырезана» (см. в кн.: «Вспоминая Михаила Зощенко», Л., 1990, с. 175- 176).^[↩]
36. Роман Эренбурга о Бабефе «Заговор равных» был напечатан в «Красной нови» в изуродованном виде: материал, связанный с эпохой Великой французской революции, легко соотносился с тогдашней российской действительностью.^[↩]
37. Николай Васильевич Устрялов (1890 – 1938) – деятель кадетской партии, публицист, эмигрант, один из идеологов сменовеховства, в 1935 году вернулся в СССР, расстрелян.^[↩]
38. Речь идет о первой книге «Тихого Дона», напечатанной в 1928 году в журнале «Октябрь».^[↩]
39. Антинэповское стихотворение, обращенное к подпольщику из Польши («Арбат – это черное горе мое,/Каждым шагом в него/Я коплю динамит…»).^[↩]
40. Лелевич пишет о публикации романа в N 11 – 12 «Красной нови», о которой Зренбург писал 21 ноября 1930 года Е. Полонской: «Отрывки, точнее, лохмотья были напечатаны в «Красной нови»»; полностью в СССР роман был напечатан лишь в 1964 году.^[↩]
41. В 1929 году Воронского выслали в Липецк.^[↩]
42. Имеется в виду первая часть книги «За живой и мертвой водой».^[↩]
43. Е. А. Преображенский.^[↩]
44. Х. Г. Раковский (1873 – 1941) – балканский революционер, левый оппозиционер; в переговорах Радека с Преображенским и Смилгой об условиях капитуляции не участвовал; сдался в числе последних видных троцкистов; в 1938 году приговорен к 20-ти годам заключения.^[↩]
45. Витольд Карлович Глинский (1905 – 1942) – сын Р. М. Радек от первого брака, усыновленный Радеком. Активный участник левой оппозиции в Ленинграде; сослан в Сибирь (1928 – 1929 годы), в 1929 году вместе с Радеком находился в Томске. Как и Радек, в 1929 году выступил против Троцкого (26 мая 1929 года Глинский писал из Томска питерскому товарищу: «Я никогда троцкистом не был. Воспитываясь в Ленинградском комсомоле, рано начавший изучение сочинений Ленина, я был против неклассовой постановки вопроса о демократии в 1923 г., против теории о вузовской молодежи как о барометре революции. Нет, с ним мне больше не по дороге. Я возвращаюсь в партию, чтобы помочь ей в борьбе с кулаком, бюрократизмом и нэпманами». – РЦХИДНИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 149. Лл. 5-6). В 30-е годы работал старшим экономистом на металлургическом заводе «Азовсталь» в Мариуполе. В марте 1935 года КПК при ЦК ВКП(б) объявила ему выговор за недостаточное участие в борьбе с «троцкистско-зиновьевской оппозицией»; затем Глинский был арестован, погиб в лагере.^[↩]