Контридеологическая традиция в западной теории

На протяжении всей истории западной критики и теории литературы существовала тенденция рассматривать художественное произведение как прямое отражение окружающих его культурных ценностей, которые реализуются в нем благодаря автору. Эта тенденция доминировала с древнейших времен и продолжала господствовать, хотя с некоторыми известными и значительными исключениями, век за веком. Платон постоянно подчеркивал подражательный (миметический) характер литературы (или шире – искусства), хотя это было вряд ли на пользу литературе; большинство последующих мыслителей, независимо от того, являлись они учениками или антагонистами Платона, защищали литературу или ниспровергали ее, считали возможным однозначно сводить литературный текст к более крупному социальному тексту, который выступал по отношению к нему как макрокосм к микрокосму или как контекст к тексту.Однако со времен Платона критики также отмечали способность литературы скорее подрывать, разоблачать культурные истины, нежели отражать их. Вспомним, как, обрушиваясь на «низкие»материи – предмет подражания литературы как искусства, Платон беспокоился, что искусство и особенно литература настолько отклонялись от потенциального подражания истине и добру, что они действительно ниспровергали, искажая, то, что должно было быть подлинным объектом познания, а значит, и собственную познавательную миссию. Согласно этому обвинению, литература подрывает культуру, которую она отражает, – поистине непредсказуемая, потенциально опасная и, следовательно, политически неблагонадежная или даже безответственная функция по отношению к идеологии, в которой культура видитсвоюистину.

Разговоры о разрушительных функциях литературы постоянно сопровождают миметическую традицию, ставя ее под сомнение. Но в полную силу они зазвучали за последние два века, когда поэзию стали рассматривать как самостоятельную языковую систему – какова бы ни была ценность уверенно воплощаемых ею культурных универсалий, – хотя эта теория уже потеряла свои позиции в континентальной и американской критике в последние годы.

Попробуем для начала разобрать несколько обычных в истории критики подходов, когда литература выступает как, в сущности, правильное отражение окружающего социального и культурного контекста. Для краткости я несколько упрощаю историю, выделяя два основных подхода – «реалистический»и «дидактический».

Первый из них достаточно очевиден и неоднократно выдвигался в истории нашей критики. Это главный стержень теорий,

проповедующих «историческую критику», хотя, поскольку история здесь не становится проблемой для исследования, они представляют скорее «старый», нежели «новый» ¹историзм. Самый крайний, и, значит, наиболее удобный для пересказа, вариант «реалистического»подхода, при котором текст рассматривается как прямое отражение внешних исторических и культурных обстоятельств, – детерминистический позитивизм Ипполита Тэна, считавшего, что в литературном произведении все сводится к расе, среде и моменту. Значения и ценности, представленные в литературном произведении, однозначно вытекают из значений и ценностей общества или социальной группы, породившей их. Реальность прозрачна для знаков, проблемы правильности отражения даже не возникает. Многие варианты «реалистического»подхода, плоско трактующие семиотическую роль литературы как прямое соотношение с социальным контекстом, не раз повторялись в истории современной критики вплоть до наших дней.

Итак, из двух подходов, трактующих литературу как отражение, первый, «реалистический», прямо сопоставляет литературу с культурой и социальной действительностью, а второй, «дидактический», – с какой-либо идеологией, то есть культурной проекцией ценностей, которыедолжныотстаиваться обществом и индивидами, членами социальной группы. В разные эпохи критики с различными, порой противоположными, политическими взглядами – ренессансные неоплатоники, неоклассицисты, викторианские моралисты, американские неогуманисты, марксисты начала века – видели в литературном произведении художественное переложение, в конечном счете – аллегорию идеологических представлений, видимых или скрытых в своем культурном контексте.Недавно возникла более сложная разновидность такого прочтения, когда ищется тайный идеологический подтекст, просвечивающий за художественной оболочкой текста. Действительно, самоочевидный текст – тот, что предстает поверхностному восприятию как исчерпывающая данность, – надо рассматривать скорее как потенциальный обман, риторическое средство протащитьподтекст, который мы, возможно,незамечаем. Таким образом, каждый так называемыйлитературныйтекст – или даже любой текст – необходимо расчленить, чтобы обнаружить в нем отражение идеологии, используя приемы марксистской критики или политический вариант постструктуральной деконструкции в духе Фуко. Критик должен выявить в тексте скрытые структуры функционирования власти в обществе, независимо от того, получают ли эти структуры в тексте дальнейшее развитие, или взамен них выдвигаются другие, более жесткие альтернативы. Однако при всей тонкости подобного анализа подтекста литературное произведение в нем сводится к функциям прямого отражения. Текст следует за реалиями общества и структурами власти: они освящают и, значит, детерминируют текст, который оказывается риторическим завершением детерминирующей цепочки.

Как я уже говорил, существовала, однако, альтернативная, хотя и не столь влиятельная, традиция анализа, когда в литературе видят не отражение, а подрыв, разоблачение идей, составляющих ее социальный контекст. Благодаря тонкому анализу словесных хитросплетений исследователь выявляет и использует иронию, подрывающую явно одностороннюю позицию.

1. Одно из последних направлений в англоязычной критике, соединяющее историзм с новыми философскими и социально-политическими методами анализа. Представители – Стивен Гринблат, Луис Монтроз, Кэтрин Галлагер. Подробнее см.: «The new historicism», ed. H. AramVeeser, Routledge, NewYork, London, 1989. – Прим. переводчика.[↩]