Комментарии не излишни!

Из дневника Лидии Яковлевны Гинзбург:«Ах, вы написали примечания? – сказал мне К. И. Чуковский. – Это значит: кто с кем и кто кого?»

Было время исторических полотен. Было время романов. Время поэзии. Время мемуарной литературы.

В сущности, все уже написано.

Что же делать, если не комментировать?

Настало время комментариев. (Не касаюсь академических изданий.)

В юные годы для меня не было большей радости, чем, взяв зеленый том Диккенса, сразу же заглянуть в конец книги и прочесть все комментарии – с самого начала до самого конца. Хороши комментарии к нынешним изданиям Вудхауза (московское издательство «ЭКСМО»). Кстати, они говорят о том, что дурачок Вустер очень образованный джентльмен. Это интересное, особенное чтение.

Короче, комментарии – это хорошо. Даже «древнеримские греки» читали «Commentarii de bello Gallico» (шутка).

Итак, поговорим о комментариях.

Возникает вопрос: как определить при комментировании «необходимое и достаточное», как говорят математики, количество сведений? С «необходимостью» чаще всего все в порядке, с «достаточностью» дело обстоит сложнее. Трудно избежать искушения ассоциаций по смежности и стремления рассказать все, что выкинет подкорка по этому поводу. В общем виде принцип таков: по мере сил погрузиться в текст произведения и проникнуть в систему взглядов и ассоциаций автора (автора, а не комментатора!).

В мои планы не входит обзор комментариев вообще. Я собираюсь коснуться частностей, которые мне близки, – то есть комментариев к романам Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», а также к «Записным книжкам» Ильфа.

Художественная литература, издаваемая в 1930 – 1950-е годы, была, как правило, лишена примечаний и тем более комментариев. Без них выходили и оранжевое пятитомное собрание сочинений Ильфа и Петрова 1961 года, и отдельные издания их книг, изобилующие неясными даже тогда понятиями и выражениями. Немногим лучше в этом отношении оказался пятитомник 1994 – 1996 годов. Впрочем, это не мешало читателям предыдущих поколений цитировать и декламировать наизусть страницы прославленных романов.

Однако проблема создания комментариев назревала – и назрела. Комментарий возникает тогда, когда читатель требует этого.

Впервые попытку создания пояснительных примечаний к дилогии Ильфа и Петрова предприняла Е. М. Сахарова в двух иллюстрированных томиках малого формата (М.: Книга, 1987; 1989).

Гигантский корпус комментариев к обоим романам создал Ю. К. Щеглов (М.: Панорама, 1995. Двенадцать стульев [далее – Щеглов]; Золотой теленок [далее – ЗТ]).

Известен подробнейший комментарий М. Одесского и Д. Фельдмана к первому полному изданию «Двенадцати стульев» (М.: Вагриус, 1998 [далее – Одесский, Фельдман]).

Перу М. З. Долинского принадлежат комментарии к первой журнальной публикации и первому книжному изданию этого романа (Приложение. Двенадцать стульев. Комментарий // Илья Ильф. Евгений Петров. Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска / Изд. подг. М. Долинский. М.: Книжная палата, 1989) и однотомнику (Двенадцать стульев. Золотой теленок. М.: ACT-ПРЕСС КНИГА, 2002 [далее – Долинский]).

Часть комментариев А. Д. Вентцеля к «Двенадцати стульям» опубликована в журнале «Звезда». 2002. N 12 [далее – Вентцель].

Мое небольшое сочинение, посвященное одесским мотивам в обоих романах, – тоже комментарий свого рода (Золотой теленок. М.: Текст, 2003).

Читать комментарии очень интересно. Как правило, это не только расшифровка реалий с использованием исторических исследований, архивных материалов и мемуарных источников, но и воссоздание образа эпохи. Это и желание показать, что писатель не «кустарь-одиночка», а фигура, находящаяся в контексте классической и современной литературы.

Знакомство с вышеупомянутыми комментариями говорит о том, что они весьма разнообразны. Я не претендую на какие-либо открытия, просто мне хочется продемонстрировать характерные их типы, принимая во внимание, что в «чистом виде» они практически не встречаются.

Известно, что комментарии могут жить в симбиозе с произведением (например, Валентин Катаев. Уже написан Вертер / Сергей Лущик. Реальный комментарий к повести. Одесса: Optimum, 1999) или вести совершенно независимое существование (В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева «Алмазный мой венец» / М. Котова, О. Лекманов. М.: Аграф, 2004). Я говорю именно о них, поскольку это самые недавние образцы рассматриваемой практики. Разумеется, я помню о комментариях Набокова и Лотмана к пушкинскому «Евгению Онегину».

Пишутся не только комментарии, но и комментарии к комментариям. Например, известный славист, профессор Юрий Щеглов (University of Madison-Wisconsin, Department of Slavic Languages) в 1990 – 1991 годах опубликовал за рубежом обширные комментарии к обоим романам, через несколько лет ставшие неотъемлемой частью двухтомного московского издания. Наш соотечественник Александр Вентцель (Wentzell), житель Нового Орлеана и профессор математики тамошнего университета, несколько лет назад для собственного удовольствия принялся писать примечания к комментариям и комментарии к примечаниям Щеглова. Эти «комментарии-мемуары» к обоим романам только что опубликованы (см.: Вентцель А. Д. И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев, Золотой теленок. Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям / Предисл. Ю. Щеглова. М.: Новое литературное обозрение, 2005). Выпустить свой комментарий к романам отдельным изданием, в дополненном и уточненном виде, намерен и сам профессор Щеглов.

Комментировать можно практически все: имена, фамилии, исторические события, обороты речи, темы и сюжеты, словосочетания, явные и скрытые цитаты, стилистические особенности, вводные предложения, гиперболы и метафоры.

Вот образчики доброкачественных реальных комментариев, удовлетворяющих верхний слой читательской любознательности¹:

Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. – Землетрясение 11 сентября <…> не было первым в этом году: ему предшествовали более слабые толчки в июне (Щеглов).

Коричневый утиный картуз. – Был похож на головной убор, который носили поклонники утиной охоты. Нечто близкое можно увидеть на либерал-демократе Владимире Жириновском (Долинский).

Графиня изменившимся лицом бежит пруду. – Фраза, несмотря на трагичность повода, вызывает улыбку. Телеграмма с таким текстом была отправлена в газету со станции Астапово в ноябре 1910 года, в последние часы жизни Льва Толстого. Графиня – жена писателя Софья Андреевна (Долинский).

..люстриновый пиджачок… – Сшитый из люстрина (от фр. lustre – лоск, глянец, блеск), жесткой безворсовой ткани с отливом, для изготовления которой использовалась шерсть грубых сортов. Ко второй половине 1920-х годов люстрин давно вышел из моды и стал одним из самых дешевых видов сукна (Одесский, Фельдман).

…шарф румынского оттенка. – Розовый. К тому же длинный. Модно было носить его поверх пиджака, что и продемонстрировал в экранизации романа Андрей Миронов, игравший Остапа (Долинский).

…говорит по-французски хуже, чем Мильеран… – А. Мильеран (1859 – 1943) был в 1920 – 1924 годах президентом Франции, затем избирался в Сенат, его политическая деятельность довольно часто обсуждалась в советской периодике (Одесский, Фельдман).

Комментарии, основанные на широком привлечении аллюзий, подтекста, параллелей, сравнений, формул, источников, намеков и ассоциаций, увлекают читателя в мир литературы и искусства:

…чертог вдовы Грицацуевой сиял… – Аллюзия на стихотворение А. С. Пушкина «Чертог сиял…», включаемое в «Египетские ночи» (Одесский, Фельдман).

Относя письмо в почтовый ящик, у меня украли в номерах «Стоимость» пальто брата твоего, булочника… – Ср. Чехова: «Подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа» [Жалобн. книга] (Щеглов).

Ипполит Матвеевич… угодливо заглядывал в глаза взыскательного художника… – Из Пушкина: «Всех строже оценить умеешь ты свой труд… / Ты им доволен ли, взыскательный художник?» [Поэту] (Щеглов).

Что мне Гекуба? Вы мне в конце концов не мать, не сестра и не любовница… – Шекспировский Гамлет в той части монолога, которая посвящена актерскому искусству, говорит: «Надломлен голос, и весь облик вторит // Его мечте. И всё из-за чего? // Из-за Гекубы? Что ему Гекуба, // Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?» Следующая фраза Остапа напоминает о первых строках стихотворения Якова Полонского «Узница»: «Что мне она! – не жена, не любовница, // И не родная мне дочь!» (Долинский).

Когда-то существовала теория «искусства для искусства», теперь существуют и «комментарии ради комментариев», по сути выходящие за пределы рассматриваемого произведения. См. у Щеглова:

В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого… – Бонжур! – пропел Ипполит Матвеевич самому себе… «Бонжур» при пробуждении указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в бодром расположении. – Параллели с «Носом» Гоголя: «Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами «брр…», что он всегда делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине».

Указание часа, слова «как обычно» – формулы, типичные для начала повествования; призваны подчеркивать в исходном состоянии момент рутины, оттеняя тем самым предстоящее ее нарушение. Ср.: «В этот день, в 7 ч. вечера, расставив, как всегда, книги на полках, [г-н Сарьетт] вышел из библиотеки… Он пообедал, по обыкновению, в кафе «Четыре епископа»… Ровно в 7 ч. на следующее утро он вошел в переднюю библиотеки, снял, по обыкновению, старый сюртук… прошел в кабинет, где в продолжение 16 лет 6 дней в неделю он обрабатывал свой каталог…» [А. Франс. Восстание ангелов, гл. 3].

Не скрою, подобные изыскания интересны и даже увлекательны для искушенного читателя, но вряд ли удовлетворят неофита, у которого возникло неотложное желание узнать, что такое «бонжур».

Как правило, литературная эрудиция комментаторов достойна всяческого уважения:

Хохочущего священника на пожарной лестнице увезли в психиатрическую больницу. – Сходную концовку см. у Чехова: «На утро его свезли в больницу» [Житейск. невзгоды] и, в явной зависимости от Чехова, у В. Катаева: «На следующий день председателя месткома бережно везли в ближайший сумасшедший дом» [Тяжелая цифромания (1925)]. В очерке Тэффи упоминается проносящаяся по Военно-Грузинской дороге «карета скорби», из которой автору слышатся «сдавленные стоны, мольбы и насмешливый хохот» [Человекообразные]. См. ЗТ 1/27 (сноска 2). – Ср. эпилог «Пиковой дамы» (Германн в сумасшедшем доме) (Щеглов).

Простите, если я заблуждаюсь, но интертекстуальные параллели частенько подводят к неутешительному выводу, сформулированному Ильфом: «Очень легко писать: «Луч солнца не проникал в его каморку». Ни у кого не украдено и в то же время не свое». Еще яснее при тех же обстоятельствах выразился Бендер: «Слушайте, что я накропал вчера при колеблющемся свете электрической лампы: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты». Правда, хорошо? Талантливо? И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика!»

«Такой удар со стороны классика», акцентируемый комментаторами, превращает интеллигентного автора в жалкого эпигона. Как говорил Ильф, «Всё, что вы написали, пишете и еще только можете написать, уже давно написала Ольга Шапир, печатавшаяся в киевской синодальной типографии».

Но и авторы не лыком шиты, им эрудиции не занимать:Предоставим небо птицам, а сами обратимся к стульям. – Иронически переиначенная фраза немецкого социал-демократа Августа Бебеля (1840 – 1913): «Предоставим небо птицам, а сами обратимся к земле» (Долинский).

Или:Мебель – древесных мастерских Фортинбраса при Умслопогасе им. Валтасара. – Все три имени имеют литературный источник: Фортинбрас – из «Гамлета», Валтасар – из Библии (Валтасаров пир с появляющейся надписью на стене, в книге Даниила, гл. 5), Умслопогас – из романов Р. Хаггарда «Аллен Куотермейн» и «Нада-Лилия» (имя зулусского воина).

Согласно остроумной догадке М. Каганской и З. Бар-Селла, «древесные мастерские Фортинбраса» могут означать просто-напросто производство гробов и других похоронных принадлежностей, поскольку в хрестоматийной фразе этого персонажа речь идет о катафалке: Пусть Гамлета на катафалк несут, / Как воина, четыре капитана [Мастер Гамбс и Марг., 54]; не следует ли характеризовать весь спектакль театра Колумба как «гроб с музыкой»?

Имя Валтасара, вызывая представление о надписях на стене, могло быть намеком на экраны в спектаклях Мейерхольда («Земля дыбом», «Д. Е.», «Лес»), где появлялись названия эпизодов, агитплакаты и лозунги (Щеглов).

Порой мне кажется, что комментаторы слишком увлекаются, слишком далеко заходят, слишком глубоко копают:Ипполит Матвеевич, не выдержавший всех потрясений ночи и утра, засмеялся крысиным смешком. – Как сказано далее, после землетрясения И. М. «несколько повредился» [ДС 40]. Крысиный смешок напоминает о хохоте Евгения в «Медном всаднике»: И вдруг, ударяя в лобрукою, / Захохотал, а бунт И. М. против Бендера в следующей главе может быть сопоставлен с бунтом пушкинского героя против Петра (Щеглов).

Или:

Если рассмотреть фотографии Эллочки Щукиной, висящие над постелью ее мужа, инженера Эрнеста Павловича Щукина (одна – анфас, другая – в профиль)… – Мы знаем, что фотографии, одна анфас, другая в профиль, снимаются у людей, подвергающихся тюремному заключению. Что хотели сказать И. и П., приводя эту деталь? Может быть, то, что Эллочка томится в темнице своей безъязыкости? (С другой стороны, может быть, для нее это и не темница, а уютное обиталище?) Гамлетовский взгляд на всю нашу жизнь как на тюрьму был все еще смешон в 1928 году (Вентцель).

Не хочу никого обидеть, но, по-моему, это уж слишком!

Новый вид комментариев – «комментарии-мемуары» – вводит или уже ввел в практику Александр Вентцель:

За вход в «Цветник» взяли десять копеек. В «Цветнике» было много музыки, много веселых людей и очень мало цветов. Симфонический оркестр исполнял в белой раковине «Пляску комаров». – В кинофильме по роману П. Буля «Планета обезьян» герой прибывает на планету, населенную обезьянами. Нужно было, чтобы планета и ее цивилизация были и похожи, и непохожи на Землю. Создатели фильма сделали все мелочи немного, но отличающимися от привычных нам – вплоть до автоматов в руках обезьян, окруживших героя. (Иногда мне кажется, что природа Америки преследует ту же художественную задачу: вороны черные вместо привычных нам серо-черных; белки серые и зимой и летом вместо рыжих; сосны с черными стволами; рябина оранжевая вместо красной.) Ильф и Петров прибегают к сходному приему: в «Пляске комаров» легко угадывается популярный номер симфонических оркестров «Полет шмеля». (Не могу не упомянуть одну из тонкостей работы советской цензуры: «Полет шмеля» нельзя было передавать по радио, когда кто-нибудь из руководителей партии и правительства куда-нибудь летел.)

Или:Кислярский посадил страшных знакомцев в экипаж с посеребренными спицами и повез их к горе Давида. На вершину этой ресторанной горы поднялись по канатной железной дороге. – В мое время (1963 год) ресторан на вершине горы Мтацминда был, но ее самой большой достопримечательностью был грандиозный пьедестал, на вершине которого был маленький, едва заметный вазон с цветами. Местные жители объяснили мне, что раньше здесь был памятник Сталину.

Мне представляется, что подобные «комментарии-мемуары» имеют полное право претендовать на публикацию отдельным изданием.

Иногда одни комментарии расходятся с другими, что безусловно расширяет читательский кругозор. К примеру, Щеглов указывает на родство Бендера с героями западного и русского плутовского романа, лишь мимолетно задерживаясь на «уголовных» ассоциациях. Долинский трактует его как «человека авантюрной складки, не слишком разборчивого в сред-

ствах, более того, уже знакомого на практике с уголовным кодексом». Одесский и Фельдман определяют до мельчайших подробностей статус Бендера как «преступника-рецидивиста».

Стиль комментирования весьма разнообразен.

Обычно в начале книги имеется вступительная статья, в конце – комментарии. Отношение комментатора к автору чувствуется сразу: порой кажется, что автор вызван на допрос, где его уличают (если применить неопубликованную ильфовскую формулу) в «шпионаже в пользу багдадского халифата». Ему предъявляют обвинения типа «тезисы официальной пропаганды», «конъюнктурные расчеты», «социальный заказ», на которые он, бедный, уже не может ответить.

(Чей же «социальный заказ» выполняли Ильф и Петров, главный герой которых делает сакраментальное заявление: «У меня с советской властью возникли за последний год серьезнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм…» – или мимоходом роняет такой пустяк, как «Не делайте из еды культа»? И не слишком ли далеко заходит Кай Юлий Старохамский со своей декларацией: «В Советской России <…> сумасшедший дом – это единственное место, где может жить нормальный человек»?)

Другие комментаторы спокойны, доброжелательны и даже рискуют уподобить романы Ильфа и Петрова (как сатирическую «энциклопедию жизни») пушкинскому «Евгению Онегину».

Взаимоотношения комментаторов также бывают разные.

Один комментатор может трактовать другого как «непрофессионала», «человека, как говорится, научных университетов не кончавшего», дает ядовитые рекомендации «заглянуть» в то или иное издание, а в заключение любезно советует создать особый творческий коллектив из детей классиков, которые «воздвигнут сносные комментарии». (Речь идет обо мне.) Комментарии для них – способ самоутверждения: «Я, мол, знаю, а ты – нет! Я сделал бы лучше!»

Особое место принадлежит комментаторам, придерживающимся джентльменских манер и парламентских выражений. Например, профессор Вентцель, ознакомившись с комментариями профессора Щеглова, признается: «Что же касается комментариев, моя реакция была: «Помилуйте, да я и сам мог бы так написать!» – реакция, осмеянная в свое время Пушкиным. Ну, мог бы написать или не мог бы, но любые комментарии сейчас отмечены тем, что они после щегловских. Да и вообще, ты говоришь: «Я сам мог бы так написать!» – ты вот сядь и напиши хоть как-то».

И он начинает писать! Какова же реакция профессора Щеглова? Небось он принимает действия профессора Вентцеля в штыки, так сказать, в багинеты? Ничуть!

«А. Д. Вентцель первоначально задумал свои заметки как критику моих комментариев к романам Ильфа и Петрова <…> – мирно повествует Щеглов. – Они, конечно, не лишены пробелов и ошибок, и Вентцель их проницательно выявил, указав в процессе этого на множество не замеченных мной, порой весьма важных фактов, обстоятельств и подтекстов, откомментировав ряд пропущенных мною мест романов. Многие находки в его работе так ценны и остроумны, что мне остается лишь внести их – с его любезного согласия и со ссылками на его труд – в новую, значительно расширенную редакцию своих комментариев». И далее, в том же рыцарском тоне: «Перед нами непринужденное, талантливое, умное, острое, оригинальное повествование – комментарии, заметки и воспоминания о нашем времени, написанные пером русского интеллигента в наилучшем смысле слова, но уже являющегося одновременно и человеком Запада».

Это как раз тот случай, когда комментарии излишни!

Но я все-таки надеюсь, что читатели будут любить книги Ильфа и Петрова не только за комментарии. Еще раз вспомним, сколько десятков лет их читали вообще без комментариев. И – прошу обратить внимание – смеялись!

Сейчас мне пришло в голову, что семьдесят лет назад соавторы никак не могли предположить, что их «романы-фельетоны» (как их поначалу называли критики), написанные «с натуры», вызовут такой всплеск, такой взрыв, такой, не побоюсь сказать, поток комментариев.

А теперь – о комментариях собственных.

В 1997 году, после того как было отмечено столетие Ильи Ильфа, я приступила к работе над его записными книжками. (Сейчас я отбрасываю всякие сентиментальные соображения вроде того, что я, мол, дочь своего отца, из любви к которому… и так далее.)

Цель – сделать первое полное издание. Начиная с 1939 года, на протяжении шестидесяти лет, ильфовские записи издавались только в купированном виде, при этом подбор текстов никогда не совпадал.

Когда все записи были собраны, оказалось, что без комментариев не обойтись. «Записные книжки» Ильфа требуют их даже в большей степени, чем романы Ильфа и Петрова.

Ильф делал записи «для себя». Это его мысли. Наброски.

Намеки. Скрытые цитаты. Забытые романсы. Забытые события. Забытые люди. Заготовки к романам, или рассказам, или фельетонам, которые нужно уметь опознать. То есть вернуться в прошедшее время.

А время это ушло. Скоро придется комментировать каждое слово.

Раньше ильфовские записи рассматривались как сплошной юмор. Тонкие, глубокомысленные, трагические строки отбрасывались читателем, как сейчас говорят, «по умолчанию». Редакторский подбор фраз был рассчитан на то, чтобы вызывать освежающий смех.

Я не забыла, как в году 1947-м, когда известный чтец Дмитрий Журавлев читал отрывки из «Записных книжек», громкий смех аудитории вызывала такая, например, фраза: «Композиторы уже ничего не делали, только писали друг на друга доносы на нотной бумаге». Сие означает, что победоносная борьба государства с культурой (всего лишь десятилетней давности!) полностью изгладилась из памяти слушателей, по природе склонных к веселью.

Скажу честно: я никогда раньше не писала комментариев.

Но я старалась.

Короче – через три года в свет вышла книга: Илья Ильф. Записные книжки. 1925 – 1937. Первое полное издание / Составление и комментарии А. И. Ильф. М.: Текст, 2000.

Простите за банальность: сейчас я бы сделала ее лучше.

Сразу же после опубликования книги поправки и дополнения сообщили: С. З. Лущик (Одесса), Ю. М. Кривоносов (Москва), И. Кричевский (Израиль), В. Эйгенброт (Гютерсло, Германия), М. Галина (Москва). Я благодарна им от всей души. Часть коррективов удалось внести в допечатку тиража.

Первой развернутой рецензией на вышеозначенное издание была журнальная рецензия Евгения Перемышлева под заголовком «Сержант русской словесности и его наследство» (Новый мир. 2000. N 8).

В первую очередь рецензент исходил из того, что написал бы комментарии лучше. Кроме того, «он тоже мог бы пользоваться семейным архивом, разглядывать фотографии, сделанные самим Ильфом, читать его письма или книги из его библиотеки. Парадокс в том, что так бы поступил любой комментатор, получи он соответствующую возможность».

Совершенно верно! Однако для этого «любой комментатор» должен быть дочерью Ильфа. А у Ильфа была только одна дочь. Поэтому «соответствующая возможность» была использована мной.

Несмотря на неудовольствие Е. Перемышлева, широкий диапазон его знаний безусловно поможет, «не сбивая читателя с толку» (как он выражается), пополнить корпус комментариев к «Записным книжкам».

 

ЕВГЕНИЙ ПЕРЕМЫШЛЕВ:

КОММЕНТАРИИ ПЛЮС КОРРЕКТИВЫ²

Примечание к фразе Плотский поцелуй [174] напоминает о том, что у автора встречается фамилия Плотский-Поцелуев. А пафос фразы в другом – ведь это как бы антипод выражения «воздушный поцелуй».

…В гротескных именованиях Рене Гад и Андре Гад [212] не только «фонетическая игра», как утверждает составитель, предлагая сравнить с Андре Жидом. Автор-то знает, что был и такой поэт – Рене Гиль, и такой кинорежиссер – Урбан Гад.

Что же до загадочной фразы «Миллионы» Экка [360] и глубокомысленного комментария к ней: «У Экка не было фильма с «миллионами»», здесь необходимо объясниться. Успех, выпавший на долю режиссера фильма «Путевка в жизнь», стал материалом для шуток и анекдотов. И в стенной газете, сочиненной для встречи Нового года в ленинградском Доме кино, есть, например, такой пассаж: «Экк (выходит на сцену, ковыряя в платиновом зубе бриллиантовой зубочисткой). – Когда я был в Париже и покупал галстук на Рю д’Опера, продавщица, из белоснежной груди которой вылетали белыми голубями галстуки, спросила меня: «Что вы делали в Берлине, м-сье Экк?» (сморкается в червонец)». Все это не секрет за семью печатями, достаточно заглянуть в «Киноведческие записки» N 40 за 1998 год, где опубликован текст газеты (кстати, там встречаются и другие любопытные подробности, но за неимением места придется их опустить).

И еще о двух емких, хотя и очень спорных догадках составительницы. Как-то неубедительно звучит, что она то ли читала, то ли слышала, будто «Татарским богом» называли Вс. Иванова (фраза целиком: Т. Б. с его псевдотатарским лицом [268]. – А. И.). Судя по фразе, где опять-таки упоминается тот же персонаж: Татарский бог в золотой тюбетейке. Снялся на фоне книжных полок, причем вид у него был такой, будто все эти книги он сам написал [568], – это либо Горький, либо Демьян Бедный (оба в тюбетейках, у обоих особый тип лица, а последний и впрямь так же фотографировался). Тут уж не предположения, а доказательства, хотя и косвенные.

У Горького не было необходимости иметь «вид» много написавшего – они без того написал много. У Всеволода Иванова тоже был особый тип лица: «…Косоглазый, как киргиз…» (Шкловский В. Сентиментальное путешествие. М.: Новости, 1990. С. 268). От киргиза до татарина один шаг.

И, скорее всего, другое происхождение у формулировки сержант изящной словесности [533]. То, что Ильф так отрекомендовался в дарственной надписи на книге, еще не говорит о том, откуда эта формулировка взялась.

В сборнике «Парад бессмертных», посвященном знаменитому съезду писателей, высказаны следующие веселые мысли: «Говорят, появился даже чей-то проектец – ввести форму для членов писательского союза <…> Примерно: красный кант – для прозы, синий – для поэзии, а черный – для критиков <…> И значки ввести: для прозы – чернильницу, для поэзии – лиру, а для критиков – небольшую дубину. Идет по улице критик с четырьмя дубинами в петлице, и все читатели на улице становятся во фронт…»

И еще – предложение сделать значки различия типа армейских – ромбы, шпалы и тому подобное. Между прочим, в книжке этой есть и сочинение Ильфа и Петрова.

Текст в кавычках – выдержка из речи Михаила Кольцова на Первом Всесоюзном съезде советских писателей (1934), включенной под заголовком «Кто смеется последним» в сатирический альманах «Парад бессмертных» (М.:

1. Здесь и далее выдержки из комментариев даются в авторском написании. – А. И.[↩]
2. Здесь и далее комментарии приводятся без кавычек; в квадратных скобках указаны страницы книги; мои примечания даны курсивом. – А. И.[↩]