Книга о Стивенсоне
Н. Я. Дьяконова, Стивенсон и английская литература XIX века, Изд. ЛГУ, 1984. 192 с.
Писательские судьбы бывают весьма драматичны. С трудом завоеванный успех порою сменяется полным забвением. О Роберте Луи Стивенсоне этого сказать нельзя. Конечно, ему пришлось нелегко. Тяжело больной человек, он героически преодолевал свои немочи, до тридцати семи лет был вынужден жить на отцовское пособие, умер же, не успев отпраздновать свое 45-летие. Но вместе с тем мало было писателей, так обласканных при жизни и столь прочно сохранивших свою репутацию. Едва Стивенсон обрел себя в «Острове сокровищ», который он вопреки фактам, но в полном согласии с истиной называл своей «первой книгой», звезда его уже не закатывалась. И не в одной только Англии. У нас его переводят много и давно.
И все-таки историю «русского» Стивенсона нельзя назвать безоблачной. Хотя издавали его не раз, писали о нем мало. В биобиблиографическом указателе И. Левидовой (1958) названо всего семнадцать русских заметок, предисловий, рецензий За последнее время материалов, конечно, прибавилось. Еще в 1957 году появился роман (точнее, беллетризованная биография) Л. Борисова «Под флагом Катрионы», затем – превосходно написанный очерк К. Андреева «Моряк и охотник с холмов» (включен в его сборник «На пороге новой эры», М., 1971). В 1969 году издательство «Мысль» выпустило под заглавием «Жизнь на Самоа» восстановленные в первой половине 50-х годов по сильно испорченной рукописи записки Р. -Л. Стивенсона и его жены Фэнни о годах, проведенных на Уполу – одном из островов этого архипелага. В 1973 году вышел русский перевод «Портрета бунтаря» Р. Олдингтона – самой, пожалуй, выверенной биографии Стивенсона. Появление этой книги имело принципиальное значение – в ней Олдингтон уделил пристальное внимание формированию личности художника, пролил свет на многие темные места его биографии, сделав невозможным повторение прежних пусть небольших, но досадных ошибок, переходивших из работы в работу, высказал немало порою опорных, но всегда интересных соображений о творчестве писателя.
Все это, конечно, представляет немалый интерес, но, как нетрудно заметить, касается скорее жизни писателя, нежели его творчества. Так получилось, что из темы «Стивенсон как культурно-исторический феномен» практически исключается (в лучшем случае – отодвигается на второй план) именно то, что его таковым делает: его романы, стихи, рассказы. О них, разумеется, тоже говорили преимущественно в своих литературоведческих статьях И. Кашкин, М. Урнов, Д. Урнов, Ю. Крутов, Ю. Котова. Среди представителей остросюжетной литературы Стивенсон выделяется своим тонким психологизмом (об этом, в частности, писал В. Каверин в статье «Собеседник», – «Новый мир», 1969, N 1, с. 156 – 157), и все же про его героев писали порой, что они «либо добрые, честные, отважные… либо отъявленные негодяи, с лицами и душами закоренелых преступников» 1. В тех же случаях, когда Стивенсон ставит себе подчеркнуто психологические задачи, он обвиняется в декадентстве…
Поэтому нетрудно понять, сколь заметным явлением в нашей стивенсониане становится книга Н. Дьяконовой – первое развернутое литературоведческое исследование об этом писателе, появившееся в нашей стране. Должное место отведено в этой книге и биографии Стивенсона, причем, не упоминая о многих эскападах писателя, Н. Дьяконова все же описывает его как достаточно типичного романтика даже по складу характера. Интересно, в частности, что известную легенду (а может быть, и не легенду) о намерении молодого Стивенсона жениться на проститутке, которую М. Урнов отвергает в своем предисловии к последнему собранию сочинений писателя из соображений моральных, а Олдингтон в своей книге – за неподтвержденностью фактов, Н. Дьяконова принимает безоговорочно: упомянутый эпизод абсолютно соответствует нарисованному ею облику этого необыкновенно своеобразного, независимого и по-своему очень сильного человека. Но главное в этой книге – исследование творчества Стивенсона. Оно проведено во всеоружии фактов, на основе огромного проработанного материала.
Одна из сложностей, неизменно возникающих перед всеми, пишущими о Стивенсоне, – это вопрос о шотландских корнях писателя. И в самом деле, с одной стороны, шотландский быт, нравы, история зримо присутствуют во многих его произведениях. С другой – в ходе лет Стивенсоном все чаще овладевали приступы ненависти к родному Эдинбургу, сравнимые по интенсивности чувства разве лишь с теми, что испытывали Джойс и Шоу по отношению к своему родному Дублину. И. Кашкин в послесловии к «Избранному» Стивенсона (1957), исходя из шотландского происхождения писателя, вообще противопоставляет его и современной ему Англии, и современной ему английской литературе. Если Стивенсону и удалось что-то сделать в прозе и поэзии, то лишь благодаря тому, что он родился не в Англии, а в Шотландии, «где жив был дух героической романтики, свойственный этой свободолюбивой стране». Само же по себе обращение Стивенсона к авантюрным темам «объясняется его протестом против благополучной мещанской респектабельности, столь характерной для последиккенсовского романа в Англии» 2.
В наши дни подобная точка зрения сделалась невозможной. Сейчас сложнее воспринимается викторианская Англия, ибо известно, что викторианство порождало антивикторианство и все не только великое (Диккенс, Теккерей), но просто значительное возникло из протеста против того антигуманного, что несло в себе время. Большую роль в этой новой оценке литературы середины и второй половины прошлого века сыграли работы по истории английского эстетизма, в частности статья А. Аникста «У. Моррис и проблемы художественной культуры», опубликованная в качестве предисловия к сборнику Морриса «Искусство и жизнь» (М., 1973), или книга Т. Бачелис «Шекспир и Крэг» (М., 1983) 3. Что же касается прежней, слишком уж нелестной оценки младших современников Диккенса и других поздних викторианцев, то она как-то сама собой исчезла после публикации романов Энтони Троллопа и Джорджа Мередита.
Насколько плодотворным оказывается новый взгляд для серьезного разговора об английских писателях XIX века, еще раз доказывает книга Н. Дьяконовой. Творчество Стивенсона здесь представлено на широком фоне литературного процесса. Н. Дьяконова показывает писателя во всей неповторимости его духовного мира. Это помогает разрешить и одну из главных загадок, возникающую всякий раз в литературоведческих работах. Однажды редактор еженедельника «Бритиш уикли» задал Стивенсону, как и другим писателям, достаточно стереотипный вопрос: «Какие книги оказали на вас влияние?» Стивенсон представил обширный список, который, увы, не столько помог исследователям его творчества, сколько запутал их. Р. Олдинггон заметил по поводу этой статьи (каждое имя и название было здесь снабжено разъяснениями, порою довольно случайного характера), что единственное, о чем она свидетельствует, так это о полной неразберихе, царившей в голове молодого писателя. Что ж, доля правды в этом есть. И все же Н. Дьяконовой удается в этой неразберихе найти свою систему.
Главная трудность, возникающая при анализе взглядов Стивенсона, состоит в том, что писатель, чье творчество справедливо рассматривается как одно из начал антипозитивистской реакции в английской литературе, был безумно увлечен Гербертом Спенсером – главой английского позитивизма, философом, определившим творчество ненавистных Стивенсону натуралистов. Н. Дьяконова нигде специально не подчеркивает парадоксальность этой ситуации. Не касается она и проблемы антипозитивистской реакции как таковой. Однако ее подход к творчеству Стивенсона, при котором общественные воздействия обязательно преломляются через своеобразие личности писателя, помогает без труда ответить на этот, казалось бы, очень непростой вопрос. Для Стивенсона, воспитанного в понятиях фанатичного шотландского кальвинизма, Спенсер с его научной устремленностью должен был послужить своеобразным противоядием. Материалистом ом Стивенсона не сделал (позитивизм вообще не лучший путь к материализму), но научил терпимости, привил ясность мышления. Отсюда же – привязанность Стивенсона к Монтеню. Совсем по-особому относился он и к Новому завету. При всем восхищении Евангелием от Матфея он советов вал читать его «просто как книгу». Та напряженная внутренняя борьба против религиозного фанатизма, которую Стивенсон вел чуть ли не с детства, углубила его духовный мир и помогла сделать своеобразным зерном творчества убеждение (не столь частое у писателя, преданного авантюрным сюжетам), что человеческая душа таит в себе много загадок.
Это убеждение сказалось и на методе Стивенсона в целом. В заключении к роману «Потерпевшие кораблекрушение» он пишет, что его «уже давно и привлекал и отталкивал современный жанр полицейского романа… В этом жанре нас привлекала возможность заинтриговать читателя, а также те трудности, которые надо преодолеть, чтобы достичь этой цели. Отталкивала же нас неотъемлемая от него лживость и поверхностность. Потому что читатель, думая только о скрытых уликах, воспринимает жизнь в подобном произведении как сложный, но мертвый механизм, который заслоняет от него реальную действительность. Поэтому книга такого рода увлекательны, но не художественны и напоминают скорее шахматную задачу, а не произведение искусства. Нам казалось, что отчасти это объясняется отсутствием предыстории героев и событий и что, если развивать сюжет постепенно, вводя некоторых действующих лиц заранее, короче говоря, если начать эту книгу как роман нравов, то упомянутый недостаток смягчится и наша тайна станет жизненно правдоподобной». Свой роман Стивенсон понимает как «современное произведение, отражающее варварские нравы и сомнительную мораль, где все сводится к погоне за деньгами и чуть ли не на каждой странице звенят доллары; где нашла отражение беспокойная суета нашего века».
Эта тяга к бытовой и психологической достоверности объясняет, думается, и восхищение «Эгоистом». Стивенсону легко было простить Мередиту затянутое начало – здесь ему, великому мастеру экспозиции, учителей искать не приходилось. Но он не мог не восхититься необыкновенной напряженностью «внутреннего действия», доказательностью парадоксальных на первый взгляд психологических ходов, блестящей развязкой романа.
Приведенные примеры и соображения, пожалуй, могут послужить подтверждением взгляда Н. Дьяконовой на Стивенсона как писателя очень своеобразного и одновременно глубоко укорененного в английской литературе своего времени. Трудно не согласиться с автором в том, что «все сочинения Стивенсона, как бы мало они ни воспроизводили события его дней, крепкими нитями привязаны к вполне определенной эпохе, впитывают ее интеллектуальные и эмоциональные течения. Как ни уходил он от нее, как ни противопоставлял ей романтику дальних странствий и овеянных легендой исторических событий, утверждал он в своих книгах независимость от ее стандартов, свободу от ее предписаний. Так возникает в произведениях писателя некий обобщенный опыт, обусловленный сильнейшей, хотя и косвенной и непоследовательно отрицательной реакцией на время, к которому он сам принадлежал» (стр. 34).
Подобная установка подтверждается конкретным анализом произведений и вместе с тем помогает сделать этот анализ глубоким и эстетически убедительным, что особенно проявляется при рассмотрении Н. Дьяконовой «Острова сокровищ». Перечислив (отчасти вслед за Стивенсоном, который сам этого не скрывал) все посторонние влияния и заимствования, автор тут же показывает, какую самостоятельную книгу создал этот немало уже потрудившийся на литературной ниве, но по-прежнему числившийся в молодых писатель. По словам Н. Дьяконовой, «единство и многообразие, простота и сложность, кажущаяся небрежность и строжайшая продуманность, романтика приключения и бесконечное богатство прозаических деталей, полное отсутствие назидания, умение увидеть привлекательность и блеск даже в человеке заведомо дурном и твердость моральной оценки, строгое подчинение содержательного и формального аспектов романа единому замыслу, единому психологическому эффекту, целиком обусловленному точкой зрения повествователя, – все это возвышает роман Стивенсона над литературой приключения. Сохраняя преимущества этого жанра (занимательность, чтение «на одном дыхании»), «Остров сокровищ» приобщается в то же время к большой литературе, к достижениям психологического романа конца века» (стр. 104 – 105). В разборе «Острова сокровищ» Н. Дьяконова обнаруживает не только аналитический дар, но и – что особенно привлекает к этой части ее книги – искреннюю увлеченность.
Впрочем, при всем внимании, какое Н. Дьяконова уделяет лучшему произведению Стивенсона, она далека от высказываемого порой мнения об этом писателе как об «авторе одного романа». В книге очерчен весь его творческий путь, причем справедливо выделены «Доктор Джекилл и мистер Хайд» и «Владетель Баллантрэ».
С оценкой этих произведений не приходится спорить, хотя и не со всеми другими положениями работы Н. Дьяконовой можно согласиться. Трудно понять, например, почему именно «Остров сокровищ» выпадает из раздела, посвященного зрелому творчеству Стивенсона, а в числе ведущих новеллистов конца века не упомянут Герберт Уэллс. Не во всем справедлива Н. Дьяконова и к «Сент-Иву». Конечно, это был, если можно такое сказать о литературном произведении, роман «трудной судьбы». Он писался урывками, доведен только до половины и после смерти Стивенсона дописан (крайне, на мой взгляд, неудачно) сэром Артуром Квиллеркаучем, литератором в свое время известным, но не поднимавшимся выше штампов. Однако в «Сент-Иве» тоже есть своя прелесть. Он очень непосредствен, ряд эпизодов написан с неподдельным юмором. А одно обвинение, которое выдвигает против него Н. Дьяконова, опровергается текстом романа. Н. Дьяконова говорит, что в романе оставлена без объяснения вражда братьев. Но она там объяснена, причем совершенно прямо – борьбой за наследство. Такой просчет – неожиданность в книге, автор которой отличается в первую очередь точностью сообщаемых им сведений.
Но еще более неожиданны мысли автора на последних страницах книги. Н. Дьяконова написала хорошее исследование о неоромантике Стивенсон не. Именно о неоромантике. Романтическое подчеркнуто и в его произведениях, и в его характере. Не может она, разумеется, не упомянуть рядом с именем Стивенсона имена других английских неоромантиков – Киплинга и Конрада, совершенно справедливо отметив, что между ними и Стивенсоном существовали большие различия. Но с выводом, который из этого делается, никак нельзя согласиться. В этих трех писателях, по мнению Н. Дьяконовой, нельзя видеть «некое литературное объединение» (стр. 157), откуда следует, что вообще никакого неоромантизма в Англии не было!
Сказать, что в таком утверждении Н. Дьяконовой нет никакой логики, было бы неверно. Своя внутренняя логика в нем есть: Н. Дьяконова написала книгу об укорененности Стивенсона в литератур-
ном процессе его времени, не желая ограничивать его кругом неоромантиков. Но вряд ли стоит заходить так далеко и заявлять, что и круга этого вовсе не было. Разумеется, «литературного объединения» неоромантиков не существовало. В этом Н. Дьяконова права. Но литературное направление было, и если в его пределах существовали чрезвычайно своеобразные творческие индивидуальности, то такова судьба любого литературного направления. Так ли, скажем, были похожи Стендаль и Бальзак или Диккенс и Теккерей? Но мы находим все же возможным относить их к одному направлению – классическому реализму середины прошлого века.
То, что приходится вступать с автором книги в споры по отдельным вопросам, вполне естественно для серьезного труда, обладающего определенной научной концепцией, и это дает нам право подчеркнуть: работа Н. Дьяконовой обогащает нашу англистику.