Как и почему так воспринималась русская литература в Болгарии в середине XIX века?

Более двух лет назад в нашем журнале появилась рубрика «Гипотезы и разыскания». Открывая этот раздел, редакция подчеркивала, что «в науке есть проблемы, являющиеся на протяжении долгого времени предметом дискуссий; есть и истины, считающиеся достаточно твердо установленными. Однако со временем и эти последние нередко подвергаются рассмотрению заново – с целью критики, проверки, уточнения или раскрытия неизученных аспектов». А потому представляется важным (не разворачивая дискуссий вокруг каждого выступления) привлечь внимание литературной и научной общественности к недостаточно исследованным вопросам отечественной и зарубежной литературы или к новым сторонам тех вопросов, которые кажутся уже изученными и решенными, предложить на суд читателей новую точку зрения – пусть неожиданную, спорную, но способную дать импульс дальнейшим творческим поискам. Такой характер и носили напечатанные статьи: В. Рецептера «Над рукописью «Русалки» (1976, N 2), А. Битова «Три «пророка» (1976, N 7), Л. Трауберга «Безумие» доктора Свифта» и С. Лищинер «А. И. Герцен и Г. А. Лопатин (О встрече 1867 года)» (1977, N 2).

Уже публикация первых выступлений под этой рубрикой вызвала многочисленные отклики. Редакция обратилась к литературоведам, критикам, писателям с анкетой «Нужны ли в литературоведении гипотезы?», ответы на которую были опубликованы (1977, N 2).

В этом номере журнала редакция продолжает публикацию материалов в разделе «Гипотезы и разыскания».

(К теории понимания)

Ниже публикуется и анализируется первая в болгарской печати статья или, точнее, заметка о русской литературе, напечатанная в газете «Цариградский вестник», N 13, 27 марта 1848 года¹. Представляя собой первую в Болгарии попытку осмысления истории русской литературы, статья эта долгое время оставалась единственной в своем роде. Известный болгарский исследователь литературы Ив. Д. Шишманов замечает по ее поводу: «Эта статья важна и тем, что вообще во всей нашей периодической печати она представляет собой единственный разговор («разправия») о русской литературе» ².

Заметим, что это сказано в 1899 году авторитетнейшим знатоком болгарской литературы. Хотя с 70-х годов XIX века в болгарской печати встречаются статьи и рецензии на русские книги (в частности, яркие статьи Нешо Бончева о Гоголе), однако подобного целостного обзора русской литературы мы действительно там не найдем.

Статья в «Цариградском вестнике» любопытна сразу в нескольких отношениях. Исследователь русской литературы найдет в ней своеобразную концепцию истории русской литературы и неожиданные характеристики русских писателей. Теоретик литературы найдет здесь повод для серьезных размышлений о литературных влияниях, о контактах между литературами, находящимися на разных ступенях развития, о причинах тех преобразований, которым подвергается литературный факт одной страны, преломляясь о литературное сознание другого народа. Именно с этой точки зрения мы и попытаемся далее проанализировать статью.

И одно предварительное замечание о языке статьи и соответственно перевода. Статья написана в 40-е годы XIX века, когда болгарский литературный язык, а тем более «литературоведческая» терминология еще не установились. Во избежание произвола, мы не считали возможным приглаживать текст, переводить его на язык современных терминов, исправлять фактические неточности. К тому же, как мы попытаемся доказать ниже, автором статьи, вероятно, являлся Иван Богоров, крайний пурист, широко употреблявший неологизмы. Смысл некоторых мест статьи поэтому может остаться темным, так как в ряде случаев неясно, в каком точно значении употребляется автором тот или иной неологизм.

«Кто³ желает глубже понять и правильно судить о литературе («книжнина» ⁴) другого народа, тот должен вспомнить время его пелен.

Рождение просвещения в России исчисляется («са брои») со времени Петра Великого; до славного сего самодержца просвещение обитало («бе са определило») лишь в священных монастырях, откуда явились русские сочинения («списания»), создаваемые большею частью в среде русского клира, откуда вышла и летопись монаха Нестора…

Поскольку переводы делались большею частью с греческого, оттого и старорусский язык очень походит на греческий… В то время вышли на свет на русском языке довольно много басен («доста басни» ⁵) и героическое стихотворение с надписью (?), рассказывающее о сражении князя Игоря с половцами; это замечательное стихотворение, созданное старинными писателями («героическо стихотворение с надпис разказвание за бойт на князь Игора към половците; чюдно стихотворство от старыте книжници»).

Наконец, возникли и различные трагедии (?!)_; которые, приписываются стихотворцу Бегии⁶, кого называют соловьем всех времен, хотя многие из нынешних молодых людей спорили с этим, утверждая, что это имя относится в России ко всем стихотворцам, которые воспевали на царских празднествах подвиги («юначествата») царских вассалов («преместниците на царьете»).

Наконец, муж острого ума Петр Великий, осознав, что правители сколь учеными, столь славными и благополучными бывают, заложил в Петербурге основу первой Русской Академии, которую не мог увидеть завершенной, ибо его, среди бессмертных его трудов, унесла смерть.

Во время Петра Великого был и видный первосвященник, Новгородский митрополит Теофил Прокопович, славный великим своим красноречием, который от всего сердца помогал благим, замыслам того государя, кому он был советником и управителем. Среди остальных сочинений этого первосвященника находится и надпись на могиле Петра Великого, которая почитается за первейшее ораторское слово («говоренье на ораторството»).

Труды Петра Великого по просвещению русского народа скоро принесли ожидаемые последствия. Потому что через некоторое время Россия обрела первый (?) литературный памятник («придобы първата книжовна спомен») – сатиры князя Антиоха Кандемирова, родившегося в Царьграде в 1706 г., сына Молдавского господаря Димитра Кандемира, который перешел на русскую службу и обучил своего сына Антиоха в Русской Академии в С. – Петербурге, основанной Петром Великим. Многие из молодых критиков сравнивают князя (не писателя! – Г. Г.) Антиоха Кандемирова с Горацием, которому во многих местах он следовал весьма разумно⁷.

В 1710 г. явился (на свет) новый некто, называвшийся Ломоносовым, очистил русский язык от иностранных слов и оборотов («чуждыте думы и фразове»), первым делом он написал русскую грамматику, создал ораторское руководство («ораторско опътвание»), писал о русском стихосложении и сочинил различные стихотворения всякого рода⁸. Дивное величие воображения («чюдна голеыина на присторваньето») светит повсюду в его стихотворениях и более всего в том стихотворении, которое носит заглавие «Трагедия о мире» ⁹ (?) («тва стихотворение, на което надписът е: трагедия за мирът»), где, согласно критикам, есть различные и чудные стихотворства («чюдны стихотворства»).

В 1803 г. Академия Наук («Академията на занаятите») напечатала третье издание его сочинений («описвания»), состоящее из шести частей.

Во времена царицы Елизаветы, или в 1750 г., была введена в России мелодрама Теодора Волкова, а немного спустя появились стихотворения Сумарокова, которые создали в России первый русский театр по повелению названной царицы. Но то время было предтечей другого, еще более светлого, это – время царицы Елизаветы 2-й¹⁰, которая не только одобряла и укрепляла («насърдчаваше и уздравяваше») просвещение во всем своем царстве, но и сама она много раз отдыхала от общественных треволнений («гражданскыте смътни»), занимаясь писательским острословием¹¹.

Эта славная правительница своим примером вдохнула в свой народ такое стремление («понуждение») к учению, что в ее царствование была создана в Москве общая типография Новикова, которая издала переводы и выдержки («преведе и извади») почти всех эллинских стихотворений и (других) произведений («еллински стихотворения и списания»).

Самым значительным в то время было появление («От главното тогавашно време се явиха» – что может также значить: «В великое то время явились») в России различных стихотворцев и писателей на различных языках (?!) («списателье на различны языцы» ¹²), среди которых один из баснописцев – Крылов, сатирик (N 3) Пушкин, ученый писатель («книжовник») Гнедич и тот, кто очистил и исправил русский язык от чуждых слов и оборотов («исправи руският язык от чюжды думы и фразове»), знаменитый историограф этого народа Карамзин и различные церковные писатели, среди которых архиепископ С. -Петербургский, Новгородский Михаил Деспинский, Московский Филарет, Казанский Амвросий, Киевский Евгений и много других, число которых и чьи сочинения («описваньето») не могут быть чем-то, что можно описать кратко в периодической печати».

Комментируя приведенную статью о русской литературе, болгарский исследователь Ив. Д. Шишманов замечает: «Что особенно характерно, так это то, что наши писатели почти все имеют какие-то допотопные представления о русской литературе. По всему видно, что Карамзин – еще самый современный из известных у нас в то время русских авторов. В 1858 г. Груев «поболгаривает» (переводит, приспосабливая к местным условиям. – Г. Г.) его «Бедную Лизу»… Познания наших литераторов в русской литературе, по-видимому, замерзли в 1849 г. еще на Карамзине, при том, что уже прошло 12 лет со смерти Пушкина. Но и за это еще нужно сказать спасибо, потому что в иных высказываниях то тут, то там встречаются еще более архаические понятия. Так, например, Княжеский в письме 1850 г. в «Цариградский вестник», возмущаясь нововведениями в языке и правописании, приводит в подкрепление своих взглядов (что сложная орфография не мешает литературе развиваться) великую славу русских «просвещенных мужей Димитрия Ростовского, Платона (митрополита. – Г. Г.), Державина и других». Еще учитель Вазова Партений Белчев в 1865 г. декламировал своим ученикам главным образом стихи Державина и Ломоносова. Но особенно характерно, что в 1853 г. в 134 номере «Цариградского вестника» известный труженик возрождения в Скопле Йордан Х. Константинов называется:

Философ Скопский

Наш Тредьяковский, –

и редакция недвусмысленно заявляет, что эти «похвальные стихи написаны царьградскими учеными мужами» ¹³.

Ознакомившись со статьей, читатель, видимо, испытал некоторое разочарование. Обзор русской литературы, написанный в 1848 году, кажется, прерывается на самом интересном: русская литература здесь кончается Карамзиным и Крыловым. Где Жуковский, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Лермонтов?

Быть может, это лишь первая статья, за которой должен был следовать очерк дальнейшего развития русской литературы? Но в конце статьи ничто не обещает ее продолжения. Напротив, автор с пиететом останавливается перед творениями религиозных писателей – и замолкает: о них уже следует писать особо. Задачу целостного обозрения литературы автор статьи, видимо, считал уже исчерпанной. И, как мы увидим далее, эти его умолчания – не намеренные: не оттого, что он понимал литературное значение Пушкина, Гоголя и Лермонтова, но по каким-то причинам (?) счел нужным о них не писать, – нет, эти умолчания носят бессознательный характер, и потому они оказываются в высшей степени красноречивыми. Воистину cum tacent – clamant. Автор статьи молчит об эстетических качествах русской литературы, зато неизвестно почему включает в число деятелей литературы целый ряд церковных проповедников. Русское литературное развитие почти не отдифференцировано от гражданственного и общекультурного. Писатели характеризуются только как ученые, просвещенные люди. Сознание автора статьи, видимо, не улавливает разницы между писателем-художником и любым пишущим ученым человеком. Все они – писатели.

До характеристики отдельных произведений русской литературы автор статьи почти не спускается. Если же и упоминается то или иное произведение, то оно характеризуется не по его художественному содержанию, а по лежащему вне произведения предмету: о чем («о сражении князя Игоря с половцами»), или по внешним приметам: жанра или обстоятельств (повода) написания.

Следовательно, у автора статьи нет еще понимания и ощущения художественной идеи как целостного, неразложимого организма. Она расщеплена для него на рассудочную мысль и мастерство сочинительства.

Но, быть может, все это следует отнести на счет факторов сугубо индивидуального порядка и приписать это узости личного представления о литературе у автора статьи? Это предположение, однако, следует отвергнуть. Хотя статья помещена без подписи, но напечатана она в газете «Цариградский вестник», издававшейся и редактировавшейся Иваном Богоровым, одним из образованнейших болгар 40-х годов, к тому же прожившим несколько лет в Одессе## Иван Богоров (Богоев; 1818 – 1891) – выдающийся деятель болгарского Возрождения, отличавшийся столь типичным для людей Возрождения универсализмом интересов. Он и торговец, и врач, и филолог, и журналист, и стихотворец, и т. д. Ко времени написания статьи о русской литературе Богоров уже был известен как автор первого сборника болгарских народных песен и пословиц, вышедшего в 1842 году; «Первой болгарской грамматики» (1844), начавшей борьбу за очищение болгарского языка; как основатель двух газет: «Болгарского орла» – в Лейпциге в 1846 году и «Цариградского вестника» в 1848 году.

1. Ссылка на эту статью есть в работе К. А. Копержинского «Значение Пушкина в формировании болгарской поэзии (50 – 70-е годы)», «Известия АН СССР ОЛЯ», т. IX, вып. 4, М. – Л. 1950.[↩]
2. Ив. Д. Шишманов, Наченки от руското влияние в българската книжнина. За Пушкиновия юбилей 26 май 1899, «Български преглед», ч. V, кн. IX – X, София, 1899, стр. 148.[↩]
3. Статья цитируется по работе Ив. Д. Шишманова «Наченки…» (стр. 148 – 149), где она приведена почти целиком. Под каким заголовком она была помещена в газете, Шишманов не сообщает.[↩]
4. Термин «книжнина» в болгарском языке шире, чем «литература», и обозначает всю совокупность книг, письменную культуру.[↩]
5. Термином «басня» обозначалось вымышленное повествование в отличие от «истории» – повествования о действительных событиях.[↩]
6. Очевидно, имеется в виду Боян.[↩]
7. О Кантемире автор статьи пишет столь подробно, очевидно, и потому, что в его судьбе болгары могли видеть пример для себя. Ведь он родом из Царьграда (почти из Болгарии), учился в России (подобно тому, как в 40-е годы XIX века многие болгары учились в Одессе) и стал одним из просвещеннейших мужей своего времени.[↩]
8. Очевидно, этими словами автор имел в виду сказать: «в разных родах и жанрах».[↩]
9. Вероятно, имеется в виду ода Ломоносова на день восшествия Елизаветы Петровны (1747), известная своим гимном миру («возлюбленной тишине»).[↩]
10. Екатерины Второй.[↩]
11. Место, трудно понимаемое из-за неологизмов: «с приговорка на езиците (очевидно: шутка, каламбур. – Г. Г.) и занаятите почиваше от гражданскыте смътни».[↩]
12. Здесь так же, очевидно, автор имел в виду сказать: «в разных формах, жанрах».[↩]
13. Ив. Д. Шишманов, Наченки…, стр. 147 – 148.[↩]