Изучать факты в их полноте

В этом разделе все статьи публикуются в дискуссионном порядке

Каждое явление можно описывать и изучать по-разному; общеизвестен приведенный Лениным пример со стаканом, который может служить и в качестве пресс-папье, и как предмет для хранения пойманной бабочки, – и все это будет верно с точки зрения некоей конкретной утилитарной задачи, но вместе с тем не раскроет действительной сущности и основного назначения стакана…

В ленинских работах неоднократно, настойчиво и по самым разным поводам указывается, что любой предмет, процесс, объект может быть понят и глубоко познан лишь при условии всестороннего изучения всех фактов, обстоятельств, причин и следствий, связанных с ним. «Чтобы действительно знать предмет, – писал Ленин, – надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения» ¹. Мы знаем, что Ленин, отвергая игру в «фактики», в своей собственной теоретической и практической работе всегда исходил именно из требования учитывать максимальную полноту фактов, предшествующих и сопутствующих изучаемому явлению.

Такая методология обязательна для любого исследователя, в какой бы области знаний он ни работал. Обязательна она и для критика и литературоведа, коль скоро мы хотим видеть литературную науку соответствующей уровню стоящих перед ней задач. Между тем методология нашего литературоведения и критики далеко не во всем совершенна, в частности с точки зрения именно «требования всесторонности». Об этом и хотелось бы поговорить в данной статье (с полным пониманием, конечно, дискуссионности ряда положений), поговорить, взяв как пример конкретную проблему, а именно проблему изучения первого периода истории советской литературы.

* * *

Начальные годы советской литературы, все первое десятилетие ее развития представляет собою буквально гигантский взрыв, чуть ли не космогонический выброс на поверхность народной жизни одновременно сотен писательских талантов. По подсчетам известного библиографа И. Владиславлева, к 1927 году выпустило свои произведения (речь идет только об отдельных изданиях) около тысячи человек, причем едва ли десятая часть из них печаталась до революции. Уже в 1923 году увидел свет библиографический указатель поэтов, начавших публиковаться с 1912 года. В нем оказалось около 800 имен!

Само по себе это небывалое в истории мировой литературы массовое пробуждение талантов заслуживает особого и всестороннего изучения, которое, без сомнения, способно привести к богатым социальным и философским выводам.

За последние три-четыре года резко усилился интерес наших историков литературы к ее раннему периоду. Немало материалов опубликовано на ату тему и «Вопросами литературы». Изучение активно и с двух сторон идет к желаемому синтезу: с одной – постоянно расширяется круг исследуемого материала, увеличивается число аналитических статей и сборников, с другой – возникают новые концепция, более широкие, чем те, которые бытовали прежде. Отмечая эту отрадную тенденцию, мы, однако, не хотели бы впадать в благодушное настроение, поскольку имеются причины, в какой-то степени тормозящие наше общее движение и коренящиеся в несовершенстве нашей критической и литературоведческой методологии. Не последнюю роль играют здесь закоснелые подчас представления, от которых нелегко отказываться даже под напором фактов; но больше, как нам кажется, мешают привычное ограничение круга используемых сведений, исследовательская вялость в привлечении свежего материала и, как следствие, половинчатость теоретических выводов.

Множество интересных и ярких писателей предано до сих пор забвению лишь из-за нашей беззаботности. А между тем насколько бы обогатились история и теория вашей литературы, если бы тщательно и всесторонне были изучены такие, например, авторы, как А. Аросев, С. Семенов, Ю. Слезкин, А. Тарасов-Родионов, Ф. Березовский, П. Низовой, С. Мстиславский, И. Гольдберг, В. Тан-Богораз и десятки, десятки других. Ведь каждый из них в чем-то был первым: то ли в своей проблематике, то ли в художественном решении, то ли в изображении того или иного типического героя или конфликта, и уже это заставляет отнестись к ним с особым вниманием. Но мы нередко предпочитаем вращаться в узком кругу уже отобранных временем славных имен и занимаемся поисками нюансов в хоженых-исхоженных темах, вместо того чтобы смело поднимать целину, обогащать науку новыми фактами и обобщениями.

А жаль! Возможно, например, что привлечение «Атамавщины» и «Большевиков» М. Алексеева, «Огненного коня» Ф. Гладкова, пьес П. Безруких «Донская сказка» (1919), М. Мошкарова «Красный казак» (1920) и целого ряда других произведений к сравнительному анализу позволило бы путем контраста и аналогий приоткрыть тайну замысла «Тихого Дона».

Думается, что и И. Бабель был бы лучше понят в сильных и слабых своих сторонах не только на фоне многочисленных рассказов, повестей, пьес и стихов о Первой Конной (что также никто еще не рассмотрел), но и в ряду таких, например, авторов, как Е. Бражнев, С. Буданцев и Д. Лебедев.

Нет сомнения, что бессмертный роман «Как закалялась сталь» еще больше раскрылся бы в сопоставительном анализе не только с романом В. Кина «По ту сторону», но и в сравнении с произведениями А. Костерина, С. Васильченко, Н. Богданова, Д. Крептюкова, М. Приморского и целой плеяды других писателей.

Конечно, обращение к творчеству таких прозаиков, как П. Ширяев, С. Григорьев, Г. Никифоров, К. Урманов, Л. Рейснер, П. Дорохов, А. Яковлев, Л. Пасынков, А. Бусыгин, и других писателей способно обогатить и оживить наша представления о развитии советской литературы. Если же вспомнить и многих талантливых поэтов и драматургов, которых мы опускаем даже в обзорах, то очевидным становится, что до сих пор мы сами обедняем свои представления о живом литературном процессе, уделяя больше внимания спорам и программам разных группировок, чем тщательному изучению непосредственно литературных явлений.

1

Итак, мы стоим перед картиной грандиозного взлета художественной мощи народа, взлета, ознаменовавшего рождение новой литературы. Но непосредственное восхищение естественно переходит в настоятельное требование теоретико-литературного осмысления бесконечного разнообразия конкретных фактов. Это необходимо сделать по ряду причин: и потому, что изложение материала в учебных курсах должно быть более упорядоченным, оно требует системы, логики; и потому, что скрытые под внешней пестротой глубинные закономерности явились основой дальнейшего развития советской литературы (так какой же основой?); и потому, что теоретический эквивалент подобного удивительно богатого исторического явления не может не быть содержательным и необходимым для понимания литературы не только одной страны и одного периода.

Именно практическое стремление найти этот эквивалент и побудило нас в свое время опубликовать статью «Богата от самых истоков!» ², так как историко-литературные и методологические основания имеющих устойчивое хождение теорий, на наш взгляд, носили узкий характер и разваливались при соприкосновении с реальной хронологией литературы.

Статья эта вызвала дискуссию, которая вначале развивалась на страницах «Литературной газеты» ³, а затем нашла отражение в статьях, опубликованных в различных других изданиях⁴. Время показало, что проблематика, затронутая нами тогда, явилась актуальной, что пора решения важных вопросов нашей теории и истории литературы весьма назрела, Об этом свидетельствует не только появление ряда серьезных статей на страницах «толстых» журналов⁵, но и содержание некоторых докладов на двух конференциях, организованных Институтом мировой литературы имени А. М. Горького: «Актуальные проблемы социалистического реализма» (ноябрь 1966 года) и «Великая Октябрьская социалистическая революция и мировая литература» (сентябрь 1967 года).

Нам хотелось бы проанализировать основные тенденции, выявившиеся в этих работах. Проанализировать, естественно, со своих позиций, с точки зрения таких теоретических положений, которые кажутся нам соответствующими реальному состоянию дел.

Вот эти положения:

конкретный материал, если его изучать в массе, во всей совокупности, а не выборочно, не укладывается в распространенную концепцию «от массы – к личности»; изображение «множеств» – одна из своеобразных черт большого числа произведений литературы 20-х годов, но не изначальная точка ее развития; история литературы 20-х годов не может быть сведена также и к схеме «от воспевания стихийности к утверждению сознательности» и потому, что она не соответствует хронологии, и потому, что отнюдь не всякая стихийность есть явление отрицательное (в этих выводах мы опирались на суждения целого ряда историков советской литературы); ⁶

главным процессом для советской литературы в ее первые годы являлось становление социалистического реализма как центрального, преобладающего творческого метода; после победы революции в стране создалась широчайшая среда подлинно демократического искусства послеоктябрьской поры; в этой сфере существовало социалистическое искусство и одновременно существовало, развивалось и набирало все большие силы искусство социалистического реализма.

В нашем диалектическом понимании искусство социалистического реализма представляет собой основное, направление развивающегося социалистического искусства в целом. И поэтому метафизическими, неверными являются мнения как о том, что эти понятия взаимно поглощаются одно другим, так и о том, что они непреодолимо противостоят друг другу.

В активизировавшейся за последнее время научной полемике так или иначе были затронуты все эти положения; с чем-то соглашались одни, но не соглашались другие, что-то оспаривалось, что-то утверждалось, в общем, происходил обмен мнениями, уточнялась истина. Думается, однако, что этот обмен был полезней тогда, когда в научный оборот вовлекались новые факты или новые суждения, чем в тех случаях, когда выдвигались аргументы «методологического» типа: «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», – и звучали заверения от первого лица: «У меня, например, не вызывает сомнения формула «от изображения массы – к изображению отдельной личности» и т. п.

Заклинания были, может быть, оправданы на заре науки, нынче же – в XX веке – за ними должны стоять факты, а не силлогизмы, которые, вопреки элементарным законам логики, опираются как раз на те положения, которые надо доказать! Вот почему хотелось бы оперировать прежде всего реальными данными реальной литературы.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что нами не отрицается – это было бы бессмысленно, невозможно! – изображение «множеств», пафос изображения революционных масс в ранней советской литературе. Действительно, преимущественное изображение масс есть функция и своеобразное свойство многих произведений 20-х годов, но оно не единственная отправная платформа ранней советской литературы; ведь буквально с первых же дней существования новой литературы в ней активно проявляли себя поэзия, проза и драматургия, рисующие индивидуализированную личность. Да, судьба личности решается и развивается в тесной связи с судьбами народа и истории, но это не значит, что изображались только массы и «множества».

Как бы энергично, громогласно и авторитетно ни произносились утверждения «У меня лично не вызывает…», формулу «от массы – к личности» все-таки придется пересмотреть. Сделать это придется потому, что в соответствии с реальной историей необходимо будет учесть, принять во внимание творчество большого числа активных писателей. В самые первые годы писали не только Б. Пильняк, Вс. Иванов, А. Неверов и В. Зазубрин, но и А. Аросев (автор, преданный забвению хотя бы потому незаслуженно, что он первым в советской прозе изобразил В. И. Ленина), и В. Бахметьев (автор интересных, психологически тонких рассказов), и своеобразные П. Бляхии, М. Борецкая, М. Волков, и душевно щедрый человек и писатель А. Дорогойченко, и умудренные жизненным опытом В. Муйжель, А. Бибик и П. Бессалько, и А. Грин, который, кстати, писал не только фантастические повести, и совестливый Е. Зозуля, и недооцененный пока И. Касаткин (когда-нибудь время его придет, его откроют вновь и будут им увлекаться), и совсем юные тогда В. Катаев и Ф. Панферов, и бывалые А. Крайский и И. Кукушкин, и сдержанно-эмоциональный И. Ляшко, и А. Серафимович, исподволь накапливавший гигантскую силу, которая, вылившись позже в «Железном потоке», обессмертила его имя, и неровный С.

1. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 42, стр. 290.[↩]
2. »Литературная газета», 25 декабря 1965 года. [↩]
3. Л. Плоткин, Плюс диалектика, «Литературная газета», 30 июня 1966 года; В. Борщуков, История хорошо учит… «Литературная газета», 4 августа 1966 года; В. Гура, Реализм против схем, «Литературная газета», 25 августа 1966 года.[↩]
4. А. Клитко, У истоков новой литературы, «Сибирские огни», 1966, N 7; С. Асадуллаев, Мы богаче, чем думаем… «Литературный Азербайджан», 1966, N 5; А. Галанов, С высоты эстетического идеала, «Вопросы литературы», 1966, N 11; А. Овчаренко, Социалистический реализм и современный литературный процесс, «Вопросы литературы», 1966, N 12; В. Иванов, Жизнь, искусство, художник, «Литературная Россия», 5 мая 1967 года.[↩]
5. Мы имеем в виду прежде всего статьи: А. Метченко, О социалистическом и критическом реализме, «Москва», 1967, N 6; его же, О социалистическом реализме и социалистическом искусстве, «Октябрь», 1967, N 6; В. Гура, Рожденные революцией, «Урал», 1967, N 6, 7; С. Петров, Октябрьская революция и социалистический реализм, «Октябрь», 1967, N 7, 8.[↩]
6. В последнее время об этом же, приводя известные ленинские слова о стихийности, писал Ю. Суровцев в статье «Воинствующий гуманизм советской литературы» («Вопросы литературы», 1967, N 11, стр. 123).[↩]