Истина. Тишинка. Хочу в детство. Пыль в глаза. Так мы живем

ИСТИНА

ЕВГЕНИИ ВИНОКУРОВ

Я землю рыл.

Я поработал всласть.

Я с детства политически был развит.

На все вопросы отвечал я: «Ась?»»Ну да! «Угу». «Оно конечно». «Разве?»

Я рыл.

В карманы руки заложив,

Страдал: «О, как познать тебя, планета?

Пусть не поймут меня, пока я жив!

Пусть сумасбродом прослыву за это!»

Я рыл.

Копал. И докопался я.

До дна. До точки. В муках. На пределе.

Земля – кругла!

Вот истина моя.

Вы ж до сих пор банальностью владели.

Юрий БОНДАРЕВ

ТИШИНКА

Был обычный московский дом на Тишинке, с темным и грязным подъездом, с сизо искрящимися от инея стенами, с лестницей, сдавленно уходящей наверх, в черноту этажей, и волнующе остро пахнущей мышами и кошками.

Лифт встретил теплым сверканьем зеркал и электричества, настороженно укоряющим блеском пластмассовых кнопок, недоумевающе тусклой полировкой старого дерева, гулким холодом папиросного дыма.

Сергей огляделся и вдруг всем телом почувствовал, что он не один.

Она стояла, небрежно прислонясь к стене, в темно-сером свитере, туго облегающем ее высокую грудь. И его вдруг пронзило сознание условности людских отношений. Еще секунду назад они не знали о существовании друг друга. И вот они вдвоем – мужчина и женщина, – тонкими стенками лифта наглухо отделенные от всего мира, под обрушивающиеся синкопы летящих этажей, неуловимо разрушающих человеческую разъединенность.

Он видел ее робкие, виновато вздрагивающие уши, лучик у правого глава и морщинку у левого, чувствовал легкий озноб от пьянящего сознания ее влекущей близости. И ему вдруг показалось, что все это когда-то уже было… Ясновидением плоти он ощутил, что они летят вдвоем сквозь мягкую черноту ночи в ярко освещенном купе спального вагона, где комфортабельно, чисто, уютно, стрекочет вентилятор, вбирая папиросный дым, упруго пружинит под ногами цветной ковряк, одуряюще-томно зеленеют настольные лампы, бесстыдной белизной крахмально сверкают простыни. Он кладет руку ей на плечо, и, отзывчиво отдаваясь его властной воле, она пронзительно-благодарно прижимается к нему. Тонкие шелковые чулки, скользкие и упругие, целомудренно обтягивают ее крепкие икры и слабые колени.

Дверь лифта громыхнула, как удар противотанкового снаряда по броневой плите.

Женщина, устало волоча две кошолки, вышла на втором этаже, так ни разу и не посмотрев в его сторону.

И все-таки он чувствовал себя победителем.