Isadora Duncan. My life

В. М. Головко. Герменевтика литературного жанра. Учебное пособие. М.: ФЛИНТА, Наука, 2012. 184 с.

Достаточно скромная по объему книга В. Головко, выпущенная как учебное пособие, на деле является серьезной монографией по философии литературного жанра. В ситуации осознаваемой угрозы, нависшей над литературоведением, — раствориться в разного рода культурологических исследованиях, — автором предлагается формула союза литературоведения и философии, при которой философия оказывается союзницей, позволяющей увидеть нераскрытый потенциал науки о литературе. Заявленная исследователем «литературная герменевтика» фиксируется не столько на принципах классификации литературных произведений, сколько на «познавательных качествах», «»понимающих» возможностях» жанра. Установка на «теорию понимания» при этом противопоставляется традиционной установке на «теорию интерпретации»: «Недостаточная разработка вопросов понимания ведет к тому, что практика интерпретаций превращается в произвол субъективных трактовок художественных произведений» (с. 7). Это одна из ключевых идей В. Головко, по мысли которого только на основе изучения гносеологических возможностей жанра, «средств и способов понимающего овладения и завершения действительности» (М. Бахтин) можно строить историко-литературные интерпретации.

В главе, посвященной современной теории литературного жанра и вопросам методологии, исследователь обозначает все многообразие подходов к жанру и приходит к выводу, что противостоят один другому сегодня «два основных подхода к проблеме эстетической сущности жанра, когда эта категория рассматривается либо как содержательно-формальная, либо как проблемно-содержательная» (с. 14), другими словами — либо как «структурирующая смысл художественная форма», либо как «лишь один и притом отвлеченный «типологический аспект содержания»» (с. 15). Исследователи первого рода изучают жанр в системе «метод — жанр — стиль», исследователи другого рода фокусируются на взаимодействии классификационных категорий «род — вид — жанр».

Понимание жанра как содержательно-формальной категории, по мысли В. Головко, позволяет «не противопоставлять, а интегрировать типологический и конкретно-исторический подходы к его изучению» (с. 21), — и первый опыт такой работы с жанром исследователь видит в трудах М. Бахтина, чьему подходу противостоит прежде всего наследие советского литературоведа Г. Поспелова. Если первый рассматривал жанр в его «двоякой ориентации» — на слушателей и на жизнь, то второй фокусировался преимущественно на проблемах «жанрового содержания» и «жанровой формы». «Но поскольку, — пишет В. Головко, — компетенция жанра как научной категории у Г. Н. Поспелова распространяется лишь на область содержания, то эти аспекты оказываются весьма автономными, точнее, абстрагированными настолько, что не могут стать инструментом анализа конкретного произведения» (с. 26).

Исследователь предлагает свой инструментарий, позволяющий совместить родовые и видовые характеристики с плоскостью метода и стиля. В частности, В. Головко предлагает выявлять «жанрообусловливающие, жанроформирующие, жанрообразующие факторы и жанрообразующие средства»; предлагаемая система, согласно замыслу, нацелена на выявление устойчивого и динамичного, типологического и исторического, «старого» и «нового» в жанровом целом. На каждом уровне этой системы происходит становление определенных элементов целого. Обусловливающие факторы «в большей мере ориентированы на анализ концепции человека в его отношении к миру» (с. 33) и задают определенный «тип проблематики». Жанроформирующие и жанрообразующие факторы отвечают соответственно за формирование «видового» — типологического-родового уровня высказывания и собственно жанрового, конкретно исторического начала, раскрывающегося в категориях метода и стиля. Вот это и есть средства и способы «видения и понимания действительности» в том или ином произведении.

В. Головко разворачивает литературную герменевтику как перечень ступеней, без которых не обходится моделирование художественного высказывания. Читатель же пытается реконструировать порождающий высказывание путь, пройти тем же путем, которым шел автор. Тут примечательна убежденность исследователя в том, что литературная герменевтика позволяет прикасаться к принципам, порождающим сами художественные формы, а значит — формировать убедительно представление о пути, которым шел автор, — именно в этом смысле «теория понимания» должна накинуть узду на «теорию интерпретаций».

В главе, посвященной герменевтике литературного жанра как проблеме теоретической поэтики, производится ревизия основных точек соприкосновения науки о литературе и общефилософской герменевтики — в том числе на основе анализа наработок, сделанных в европейской филологической науке. В. Головко отмечает, что круг вопросов, охватываемых «герменевтикой жанра», на деле пока «не очерчен с полной ясностью» (с. 45), хотя для исследователя очевидна применимость целого ряда идей современной философской герменевтики к нынешней жанрологии. Более того, «»Герменевтика жанра» <...> не только не противостоит разработанным в отечественном литературоведении методологическим принципам жанрологии, а напротив, основывается на них» (с. 46). Так, например, автор сопоставляет герменевтическую идею «предпонимания» и бахтинскую идею жанровой «архаики». «Предпонимание», по Гадамеру, — «предпосылка всякого понимания», «смыслоожидание», которые испытает читатель, открывая первую страницу художественного произведения. Осмысление жанра как целостной эстетической системы, по мысли В. Головко, осуществляется в процессе взаимодействия «частей» с «целым». В роли «частей» — жанрообусловливающие, формирующие и образующие факторы и средства — так работает в науке о литературе идея «герменевтического круга». В борьбе «предпониманий», в борьбе «частей» за трактовку «целого» можно усмотреть наполнение бахтинской «жанровой борьбы».

Однако чем ближе к конкретным жанрам, тем сложнее следить за мыслью автора. Приведу цитату: «Обусловливающие факторы повести, двуаспектность ее жанровой «ситуации» определяют то, что в ней всегда отчетливо выражен один проблемно-тематический срез, показываются отдельные аспекты конфликтных отношений «родового» и «видового», избирается определенный содержательный уровень их реализации, одна целевая плоскость для изображения человека, противодействующего детерминирующим силам» (с. 79). На самом деле В. Головко последовательно демонстрирует целостно-системный подход к построению жанровой модели, раскрывая особенности жанра на всех уровнях произведения. Однако особенность теоретического мышления автора, как представляется, в том, что общую теорию жанра он излагает языком Бахтина, а описывает конкретный жанр языком Поспелова, от традиции которого, казалось, отталкивался. Школа последнего с герменевтической традицией ассоциируется мало. При этом, судя по всему, у В. Головко герменевтическая проблематика произрастала именно на почве, удобренной советской литературоведческой классикой. Такова, видимо, исторически объективная логика вызревания жанровой теории в постсоветском отечественном литературоведении. Схожим путем, например, шел уральский исследователь жанра Н. Лейдерман.

У Поспелова была удобная и логичная теория литературного произведения, основанная на гегельянской эстетической базе, а значит — на идее познания литературой действительности. Именно поэтому в определении «жанрового содержания» у Поспелова — определенный «предмет» действительности, «содержательная разновидность», членением которой на типы исследователь и занимается, теряя в результате высказывание как целое. А Бахтин из художественного высказывания как целого исходил; для него, вполне по-кантиански, действительность существует только в той степени, в какой ее видит сам жанр, раскрывающийся в специфике отношений автора и читателя, автора и героя, специфике хронотопа, композиции и т. д. Однако теория произведения у Бахтина требует доработки. Возможно, именно это предопределило попытки скрестить наследия двух ученых.

В работе В. Головко не хватает модельного анализа единичного произведения, который бы демонстрировал, как читать текст, используя предложенный терминологический аппарат, показывая, как каждая из категорий снимает новый смысловой пласт художественного произведения. На этом этапе возможны и важные коррективы теории. Например, исследователь не проблематизирует отношения произведения и жанра, по умолчанию исходя из формулы «одно произведение — один жанр». Но при проведении жанрового анализа часто оказывается, что на текст влияли несколько жанровых традиций, — очевидно, это еще более усложняет практическое применение предложенного подхода к произведению и метафора «жанровой борьбы» в этой ситуации развернется иначе. Впрочем, в других своих книгах, посвященных проблемам жанрового синтеза — например, в «Исторической поэтике русской классической повести» (2010), В. Головко такие процессы освещает широко и обстоятельно. Применение же жанровой теории автора в конкретных анализах можно найти в его монографии «Русская реалистическая повесть: герменевтика и типология жанра» (1995).

Работа В. Головко завершается важным выводом о том, что «периодизация истории русской литературы XIX века, ранее осуществляемая на основе социологической концепции трех этапов освободительного движения <...> ныне может аргументироваться эволюцией «идеи человека» (спецификой художественно-философского познания природы и сущности человека) и динамикой жанровых систем» (с. 135). Однако при том, что «концепция человека» — устойчивая составляющая жанра, обусловливающая остальные характеристики мира художественного произведения, исследования в этой области ограничивались, по сути, только жанровой проблематикой романа, повести и рассказа — все другие жанры «с этой точки зрения не изучались и не изучаются вообще» (с. 64). Так что знания о «жанровых системах» и их динамике мы пока иметь просто не можем, — система должна покрывать хотя бы большую часть литературного поля.

Это книга о том, с каким вооружением литературовед может двигаться на штурм такого рода системности. Остается доказать, что предложенное вооружение может быть действенным.

В. КОЗЛОВ

г. Ростов-на-Дону