Игорь Дедков и кризис либерализма

1

За два с небольшим десятилетия тезис о кризисе либерализма обрел в России широчайшую популярность и стал фактически «общим местом» ― причем применительно не только к российским, но и к мировым реалиям. Об этом как о свершившемся факте твердят чуть не все, от руководителей государства до рядовых обывателей. И если политиков определенного толка можно в какой-то мере подозревать в стремлении выдать желаемое за действительное, то поток событий, убедительно работающих на этот тезис, и сама общественная атмосфера, пронизанная антилиберализмом, не оставляют уже никаких сомнений.

Не буду здесь расширять суждения о кризисе либерализма на весь мир ― для этого у меня нет ни достоверных знаний, ни разумных оснований. За минувшие два века история либерального движения знавала периоды побед и поражений, увлечений и разочарований. И если сегодня на Западе стали осторожнее относиться к некоторым аспектам неолиберального экономического курса, это не говорит о всеобъемлющем кризисе или отрицании непреходящих либеральных ценностей. Цель настоящей статьи ― оценить причины, которые привели к массовой дискредитации этих ценностей среди российского населения, которому еще не так давно они были совсем не чужды.

Чтобы разобраться в этом, естественно обратиться к творческому наследию И. Дедкова. И не только потому, что оно служит своего рода нравственным камертоном. (В минувшие после ухода Дедкова годы, особенно в кризисные периоды, мне всегда важно было представить, как бы он отреагировал на то или иное общественное явление: серьезно, ответственно, порой саркастически, со своей неподражаемой печальной иронией.) Дедков был, пожалуй, единственным из отечественных мыслителей второй половины ХХ века, соединявшим, по расхожим представлениям, несоединимое. Скажем, трезвое понимание особенностей своей страны, ее сложной истории, ее быта и нравов ― с безоговорочным уважением к личности и правам каждого человека, в ней живущего, каких бы взглядов он ни придерживался и какую бы ступеньку на социальной лестнице ни занимал. Или требование социальной справедливости, приверженность к социалистической морали ― с императивом свободы частной жизни и борьбой с государством, неизменно пытающимся эту свободу отнять. Или категорическое неприятие национальной спеси, ксенофобии, религиозной и этнической вражды ― с трогательным вниманием к самобытным чертам разных народностей.

В годы перемен наша страна не была обделена либералами, но едва ли кто из них, теоретиков и практиков, лучше Дедкова сознавал, какой именно либерализм может быть принят и привит на русской почве. А потому он, свидетель и активный участник событий 1980-х — начала 1990-х годов, оставил убедительный анализ процесса, начинавшегося как освободительный, с его блужданиями, обманами и самообманами, ложными путями и закономерным нерадостным финалом. И хотя прошло немало времени, давние оценки и предостережения Дедкова проливают свет на сегодняшние события и долго еще, видимо, сохранят актуальность.

2

Ключевое слово для публицистики, да и в целом творчества Дедкова на протяжении всей его литературной деятельности, ― «убеждения». «Чтобы было за что расстреливать», ― как признавался он в анкете еще в студенческие годы [Смирнов 2020].

О том, насколько трудно и болезненно проходило их становление в ранней молодости, выпавшей на годы оттепели и разоблачения культа Сталина, Дедков впоследствии поминал в автобиографических заметках, давая понять, что с тех самых пор он своих убеждений не менял. В перманентных условиях жизни «на исчезающе малом пространстве последней свободы» [Дедков 1995: 62] либерализм был, не мог не быть одной из первейших составляющих этих убеждений. Свобода у Дедкова часто выступает синонимом жизни, попросту от нее неотделима. Возьму на себя смелость предположить, что его приверженность свободе ― скажем, в вопросах взаимоотношений народа и власти в России, применительно к ненавистным ему в любых обличьях деспотизму и диктату ― была даже более последовательной и глубокой, чем у его современников, отличавшихся шумным фрондерством и гордо именовавших себя либералами. Хотя, без сомнения, одной только либеральной идеологией мировоззрение принципиально «внепартийного», обладавшего широчайшим кругозором мыслителя не исчерпывалось.

Чтобы не быть в оценках дедковского либерализма голословным, пройдусь бегло по некоторым его высказываниям на темы наиболее характерные, не утратившие остроты и в наши дни.

В апреле 1985 года в письме к белорусскому писателю Анатолю Сидоревичу Дедков откликается на упреки, что будто бы он в книге о Василе Быкове мало уделяет внимания национальным, собственно белорусским чертам творчества: «…Быков был для меня нашим общим писателем, русско-белорусским или белорусско-русским, и даже более того ― писателем в ряду мировой литературы, часть общечеловеческой сегодняшней культуры, пусть и воспринимаемой в ее ближайшей к нам части, если можно так сказать». И добавляет: «…национальные гордость, достоинство, честь, возрождение национальной культуры и все с этим связанное не нуждаются в расколе на «наших» и «не наших», на «чистых» и «не чистых»» [Сидоревич 2000: 200–201].

Это один из многочисленных выпадов критика против национализма, в защиту общечеловеческих ценностей.

Другой показательный критерий ― отношение к государству и роли, какую ему надлежит играть в жизни человека и общества. В той же переписке (в письме от июля 1987 года) Дедков определяет современное ему государство (тогда СССР) как «зло»: «Государство, остающееся вне критики, как государство, стремится без конца расширять свои владения за счет частной жизни граждан, за счет их прав и возможностей. Отсюда ― бесцеремонность в обращении, произвольные установления и т. п.» [Сидоревич 2000: 216].

Мысль не случайная, она не однажды возникает, с разных сторон рассматривается в эти годы в дневниковых записях. «Сколько же человек бывает свободным? Девять месяцев в чреве матери? Наше государство амбициозно и вездесуще; ему хочется присутствовать в жизни человека как можно больше и неотвратимее, чтобы человек не переставал ощущать, как государство двумя железными пальцами держит его за голову, поворачивая туда-сюда… Национализм ― как умственная болезнь, «патриотизм» ― один из симптомов» [Дедков 2005a: 478]. «Государство занимает очень много места; ему не мешало бы потесниться; людям хочется дышать свободнее» [Дедков 2005a: 486]. «Оно хочет быть главным в человеческой жизни, а надо бы ему держаться поскромнее, «позастенчивее», не лезть в душу и судьбу человека с такой безапелляционной убежденностью в своем праве» [Дедков 2005a: 487].

В сущности, на той же либеральной ― рожденной оттепельными годами ― основе базировалось осуждение Дедковым сталинского периода советской истории и связанных с ним репрессий. В 1987 году, с надеждой и тревогой размышляя об идущих в стране переменах, он напишет в дневнике знаменательную фразу: «…отношение к сталинскому прошлому ― это отношение к настоящему и будущему» [Дедков 2005a: 497]. И проблема, как хорошо понимал Дедков, не только в обеспечении широкой гласности, которая, вскрыв злодеяния минувших лет, будто бы автоматически заставит людей содрогнуться (как рассчитывали в ту пору многие), то есть не только во внешних условиях, ― «ведь даже для того, чтобы содрогнуться, тоже нужна какая-то первоначальная свобода» [Дедков 1995: 98].

Что же выделяет Игоря Дедкова из немалой когорты шестидесятников, сверстников и единомышленников, принявших в конце концов либерализм в качестве едва ли не новой религии? Что отвратило его от более молодых либералов, чьими руками совершались радикальные преобразования в 1990-е годы? В чем природа конфликта, заставившего Дедкова почти с теми же категоричностью и яростью отвергнуть плоды, казалось бы, долгожданной свободы (или того, что было названо свободой), с какой он отвергал сталинский террор?

В поиске ответов попробую оттолкнуться от одного сугубо эстетического суждения критика, не имеющего, на первый взгляд, отношения ни к общественным процессам, ни к политическим практикам.

3

Размышляя однажды на рубеже 1960–1970-х годов об экранизациях романов Достоевского, Дедков попытался объяснить разочарование, неизбежно возникающее у зрителя при просмотре пырьевских «Братьев Карамазовых». Можно сразу и бесповоротно отвергнуть вариант Пырьева, замечал он. Для этого достаточно перечитать роман и понять, что художники эти не равнозначны, а точнее ― не сравнимы вообще [Дедков 2005b: 244]. Но мы знаем, рассуждал критик, что философия великих романов вообще не поддается экранизациям.

И еще мы знаем, что путь от «Бедных людей», от «Записок из мертвого дома» ― к «Братьям Карамазовым» ― это одно дело, и совсем другое дело ― путь к тем же «Братьям Карамазовым» от идиллических, имеющих мало точек соприкосновения с жизнью народа «Свинарки и пастуха» и «Кубанских казаков» <…> Пырьев лишь прикоснулся к миру Достоевского, к его свободному, ни от чего не зависящему поиску истины (курсив мой. ― С. Я.) [Дедков 2005b: 190–191].

Это не значило, что Пырьев создал что-то заведомо слабое и халтурное. Напротив, Дедков тут же отмечал отдельные удачи фильма, включая превосходную игру некоторых актеров.