Голоса негритянской революции

Когда-нибудь негритянская революция перейдет в учебники истории. Исследователи определят ее причины, географию, этапы развития, влияние на политику Соединенных Штатов и всего мира. Целая библиотека, созданная сегодня сторонниками и противниками этой революции, станет ценным источником. (В 1964 году в США опубликовано больше ста книг на темы, связанные с негритянским вопросом.) Свое место займут и книги писателей, в чьих произведениях отразились эти – чрезвычайно важные для Америки – события 60-х годов XX века. Лучшие из книг будут читать и в то благословенное время, когда о людях станут судить не по цвету их кожи, а по их мыслям и поступкам. Но все это будет завтра.

А сегодня идет революционная борьба, в которую втянуты сотни тысяч людей.

Кончилась длительная общественная апатия. Люди вылезли из своих благоустроенных, наглухо закрытых раковин, вышли на улицы. Писатель Гарви Сводос говорил: «Начиная с нацистских лагерей уничтожения и двух бомб над Японией, мы все были подавлены ощущением бессилия, мы были в тисках безликих сил, борьба против которых казалась не только заранее обреченной на поражение, но и бессмысленной. Из этого ощущения бессилия возникла и литература – сначала резиньяции, потом пустоты. И тогда пустоту стали отражать пустыми книгами и считать, что абсурд – самая революционная сила в противоестественном, бездушном мире.

Но сейчас молодые мужчины и женщины прямо у нас на глазах показывают, что можно творить гражданские чудеса, что жизнь не бессмысленна, а потрясающе ценна и что достичь чудес можно, только обладая верой и целеустремленностью (и то и другое в глазах американской молодежи еще совсем недавно ничего не стоило…)».

Восстанавливается, очень медленно, но восстанавливается вера в то, что господству хаоса в мире может быть брошен вызов, что общественные действия не напрасны, что участие в движении сопротивления дает человеку больше, чем самая стремительная езда, чем алкоголь и наркотики.

В Америке сейчас не говорят: «расовая проблема», – говорят просто: «Проблема». Потому что она – первоочередная.

И сегодня в США, особенно на Юге, публикуется множество открыто расистских книг, статей, трактатов. В мае 1965 года журнал «Харпер» напечатал статью Джона Кильпатрика, автора книги «Юг выступает за сегрегацию в школах». Вопреки своим традициям редакция сообщает, что не разделяет точки зрения автора. Д. Кильпатрик утверждает: «…по социальным и культурным критериям белых, негры как раса сегодня не равны белым; интеграция в одну ночь, основанная на предполагаемом равенстве, – жестокая иллюзия… массовая интеграция будет означать массовое бедствие».

Активное участие в негритянской революции, естественно, принимают американские коммунисты. Во всех последних документах партии, резолюциях съездов борьбе за гражданские права негров придается первостепенное значение.

Сторонников равноправия негров часто обвиняют в коммунизме. Мартин-Лютер Кинг заявил: «Эти обвинения имеют целью подорвать движение негритянского протеста, посеять семена раздора внутри движения в защиту гражданских прав и оттолкнуть наших союзников» («Нейшенел гардиан», 8 мая 1965 года). В действительности же по своему социальному составу, по своим целям, основным лозунгам это движение общедемократическое; движение, которое не точно назвать расовым, потому что оно шире, чем отношения между расами; не точно назвать негритянским, потому что оно касается вовсе не только негров; это движение стало сегодня важнейшей политической, социальной, нравственной силой. С ним непосредственно связан выстрел в Далласе. С ним связаны новые законы и законопроекты, новые попытки воплотить в жизнь старые законы. С ним связаны счастье и горе миллионов людей.

Народное по самому своему существу, затрагивающее основы жизни тех, кто внизу, оно не может не волновать писателей.

Руководитель Южного театра Свободы, актеры которого играли буквально на полях битв в Миссисипи летом 1964 года, Джон О’Нил перечисляет вопросы, с которыми к ним постоянно обращаются: является ли этот театр пропагандистским театром, театром гражданского протеста или «театром как театр»? «Если театр, правдиво изображающий удел человека и ту особую ситуацию, которая связана с данной аудиторией, – это пропагандистский театр, тогда мы – пропагандистский театр. Мы отказываемся принять сегрегацию, которая калечит дух и личность человека, мы протестуем против сегрегации. И значит, мы – театр гражданского протеста. Перефразируя слова Брехта, можно сказать, что единственная возможность аполитичного искусства – поддерживать власть имущих». Так отвечает Джон О’Нил.

Нет, пожалуй, того одного писателя, чьи произведения можно было бы назвать зеркалом этой революции. Вернее говорить о целой системе зеркал, – в каждом, даже и в малом осколке, отражается какая-то своя частица истины.

Цель предлагаемых заметок – помочь войти в мир борьбы и поражений, надежд и разочарований, горя и радости, мир, отделенный от нас океаном, но приближающийся по мере того, как мы читаем правдивые книги. Это произведения литераторов разных политических, философских, религиозных воззрений, разных творческих манер, разной степени одаренности. Их роднит ощущение, выраженное в заголовке одной из книг Джеймса Болдуина: «Завтра – пожар!»

Литература – общий дом человечества, в нем нет комнат для белых и черных. Но пока проблема существует в американской действительности, существуют и некоторые отличия в самом положении писателя, с которыми нельзя не считаться, отличия, зависящие и от цвета кожи.

Негр с первых же шагов неизбежно ощущает, что значит быть черным в Америке. И если он становится писателем, приобретает всеамериканскую или даже мировую известность, как Ленгстон Хьюз, как Джеймс Болдуин сегодня, – все равно та первая память подсказывает, напоминает, властно направляет перо.

У негра нет выбора, обстоятельства толкают его к расовой проблеме, и путь к ней прокладывается через наиболее глубокое, личное, всеобъемлющее постижение униженности, «второсортности». Потому негру и легче понять скрытую суть общественных отношений. Лерой Джонс пишет, что многие молодые писатели негры понимают теперь, что «их изоляция от основного потока американской жизни – их ценное преимущество в создании правдивых картин Америки. Это «отчуждение и будет способствовать созданию мощной правдивой американской литературы. Негр… по самому своему положению в обществе… прирожденный нонконформист». Белым – даже вне зависимости от мировоззрения – все это труднее. Им надо пробиваться к этому, ломая каждый раз для себя удобство привилегированного положения.

Журналист Гриффин вымазал кожу в черный цвет, проехал по южным штатам, написал правдивую и страшную книгу: «Черен, как я». Почти стершаяся от употребления метафора: тебя бы в мою шкуру, – приобрела в этом эпизоде неожиданную свежесть. Какие испытания выпали на долю тебе лично, это определяется обстоятельствами – биографией, родителями, положением… А вот научился ли ты смотреть на жизнь, как и положено писателю: глазами униженных, порабощенных, глазами тех, кто в твоей стране находится в последнем кругу ада, – это уж определяется тобою лично, это дело мировоззрения, совести, характера.

В Америке отношение к неграм всегда было, есть сегодня и еще будет завтра пробным камнем настоящей демократичности, настоящего гуманизма.

Много бурь пронеслось над миром и над Америкой с тех пор, как Гарриет Бичер-Стоу написала «Хижину дяди Тома», с тех пор, как, по словам Линкольна, «эта маленькая женщина развязала Гражданскую войну». Из вполне конкретного дяди Тома выросло отвлеченное понятие uncletomism – «дядитомизм». Каждый раз на новом витке истории, при каждой новой вспышке освободительного движения появлялись статьи и книги, где дядей Томом возмущались, обвиняли его в пассивности, чуть ли не в коллаборационизме. С другой стороны, вся эстетская критика настойчиво твердила и твердит, что «Хижина дяди Тома» – образец дурной тенденциозной литературы, той литературы, где тенденция убивает искусство.

Только историки литературы занимаются сегодня многочисленными сочинениями тех публицистов и беллетристов Юга, которые выступали против «Хижины дяди Тома». А книга живет наперекор всему. Живет в разных странах, в разных общественных климатах. Ее читатели могут и ничего не знать о «дядитомизме», о черном национализме, о белом расизме. Но усваивают с детства незаменимый урок сострадания, доброты, умения слушать чужое горе.

В произведениях современных писателей-южан негры фигурируют – пусть на заднем плане – почти всегда. Изображение насилия, кошмара, ужаса жизни вообще – черта, особенно характерная для так называемого «готического» страшного романа, – неизменно связано с неграми. С дискриминацией связаны и разные попытки сопротивления, любые формы общественной борьбы.

В драме Теннеси Уильямса «Орфей спускается в ад» («Иностранная литература», 1960, N 7) одна из героинь, Кэрол, предстает уже человеком, потерявшим себя, опустившимся, изломанным алкоголем, беспорядочными половыми связями. А в начале жизни было вот что:

«Понимаете, когда-то давно я изо всех сил «боролась за справедливость»… Я выступала на митингах, писала обращения против истребления негров, а их большинство в нашем графстве… Чтобы они не гибли тысячами от пеллагры и голода, как только на хлопковых плантациях появится долгоносик или выпадет слишком много дождей… Я жертвовала деньги на больницы, истратила на них все наследство, полученное от мамы… Когда Уилли Макги обвинили в сожительстве с какой-то белой проституткой и приговорили к казни на электрическом стуле (ее голос дрожит от волнения), я надела мешок от картошки и пошла пешком в столицу штата вручить протест губернатору. Свой персональный протест. Это было зимой… Я шла босиком… Знаете, сколько я прошла вот так? Шесть миль… Вдоль всей дороги стояли люди, они гоготали, издевались, плевали мне в лицо!.. Но все это было давным-давно, и теперь я уже не борюсь за справедливость…»

В драме «Орфей спускается в ад» завязка сюжета состоит в том, что отец главной героини, открыв ресторан на винограднике, вздумал пускать туда негров. И местные куклуксклановцы сожгли виноградник, сожгли его владельца. Это было за пятнадцать лет до начала действия. А кончается драма тем, что сжигают белого гитариста Вэла Ксавье, потому что он вольная птица, потому что он посмел полюбить по-настоящему, потому что он выламывается из общепринятых обычаев. Насилие нельзя ограничить только неграми или любой группой населения, – в насилии заложена своя, саморазвивающаяся сила. Как справедливо говорит Джеймс Болдуин: «Я хорошо знаю, что Америка боготворила, холила насилие столько, сколько я живу на земле. Но если общество позволяет, чтобы одну часть его граждан уничтожали, тогда в этом обществе вскоре никто не будет находиться в безопасности. Силы, которые пробуждаются в людях таким образом, никогда уже нельзя проконтролировать, удержать в каких-то границах, в этих силах развивается своя разрушительная логика и уничтожаются те самые устои, которые надо было охранять».

Герой последнего романа южанки Карсон Мак Каллерс «Часы без стрелок», аптекарь Мелон, узнав, что он болен белокровием, что дни его сочтены, только-только начинает понимать истинную меру ценностей. В его аптеке собираются местные куклуксклановцы, готовятся разгромить дом негра, осмелившегося поселиться в части города «только для белых». Но Мелон отказывается бросить бомбу. Первый, еще очень робкий поступок, но человек все же, хоть перед смертью, говорит «нет» устоявшимся нравам и обычаям. Для Мелона, так же как – в иной степени – для Кэрол, отношение к неграм становится начальным классом обучения в школе справедливости.

Фолкнер и негритянский вопрос – очень сложная, самостоятельная проблема, выходящая далеко за пределы этих заметок. Мучительная любовь-отталкивание связывает Фолкнера с миром, с Югом, с неграми.

Фолкнеру приписывали и приписывают чуть ли не откровенно расистские настроения, в частности заявление, что в случае новой гражданской войны в США он «будет сражаться за Миссисипи против Соединенных Штатов, даже если это будет означать, что надо будет выйти на улицы и стрелять в негров». Фолкнер тогда же, в 1956 году, когда это было напечатано, ответил письмом в журнал «Рипортер»: «Я, разумеется, не читал этого интервью ни до, ни после того, как оно было опубликовано. Но там есть заявление, которое не может сделать ни один трезвый человек, и ни один нормальный человек не может ему поверить… представление, будто я или кто другой может противопоставить один штат всем остальным, противопоставить вплоть до того, чтобы стрелять в других людей на улицах, – это представление не только безумно, но и опасно».

Многочисленные другие заявления Фолкнера по этому вопросу – при всей их противоречивости и путанности – подтверждают искренность этих слов.

В фолкнеровской мрачноватой вселенной мало образов такой нравственной силы, цельности, достоинства, как несправедливо обвиненный в убийстве негр Лука Бошан («Осквернитель праха»). И для Чика Мэллисона, юного героя романа, борьба за восстановление справедливости, борьба за жизнь и честь старого негра – важный этап в становлении характера правдолюбца.

Негры в Йокнапатофе, на фолкнеровской земле, – это еще и то отношение человека к миру, которое казалось писателю идеалом: слитность с природой, понимание запахов, шума деревьев и трав, языка животных. В цикле новелл «Большой лес» ¹ старый негр Сэм Фразере выступает мудрым наставником, он учит мальчиков благородству, мужеству, как бы представительствует от имени великой природы.

Герой последнего напечатанного при жизни Фолкнера романа «Разбойники» («The Reivers») двенадцатилетний Люциус возмущается тем, что его товарища, Неда Мак Каслина, назвали оскорбительной кличкой «ниггер», и говорит: «…дед и отец, наверно, научили меня этому раньше, чем я себя помню, потому что я не помню, когда это началось, я просто знаю, что это так: джентльмен никогда не подчеркивает расовую или религиозную принадлежность того, с кем он разговаривает…». Напомним, что понятие «южный джентльмен» в книгах Фолкнера – не столько портрет реального аристократа-южанина, сколько некое представление об идеале, о человеке, каким он должен и может быть.

Эдвард Олби – один из самых интересных молодых драматургов США. Его пьесы «Случай в зоопарке», «Американская мечта», «Смерть Бесси Смит», «Кто боится Вирджинии Вульф?» ставятся на американских и европейских сценах. В его драматургии запечатлен крах американской мечты; отчуждение становится важнейшим художественным содержанием его драматургии.

Негритянская проблема врывается и в его пьесы («Смерть Бесси Смит») ²

. Бесси Смит умерла в 1937 году, потому что ее не пустили в больницу для белых. Она не действует, не появляется на сцене, она – своеобразный пароль, ее именем – именем талантливой певицы – «открывается внимание».

Для Э. Олби, для его сверстников и в Америке, и за ее пределами Бесси Смит, ее песни – важная часть мироощущения. Трагическая судьба любимой певицы раскрыла глаза на реальный мир, на его трагедии многим и многим молодым людям, аполитичным, бегущим от политики, от всего черно-белого и в жизни и в литературе.

Если за понятием «дискриминация негров» представить себе, людей, то невольно рисуются плантатор с бичом, вроде Симона Легри, или белые балахоны куклуксклановцев, рисуется насилие в его наиболее обнаженном, примитивном обличье. Это не только литературные воспоминания, это и фотоснимки из сегодняшних газет: штурмовики с овчарками в Алабаме; преследования детей; слезоточивые газы; бомбы, разрушающие дома и церкви; Сельма. И наконец, настоящая расовая война в Лос-Анжелосе.

Но это лишь на авансцене, а за сценой – болото, тот климат, который особо благоприятен для всех разновидностей фашизма. Американские писатели во многих правдивых картинах запечатлели уродливый общественный быт, который закономерно рождает жестокость (например, в старых рассказах Э. Колдуэлла «В субботу вечером», «Полным-полно шведов», да и в его романах 60-х годов – «Дженни», «У нас дома»). Жестокость направлена прежде всего на негров. «…Необходимо открыть, придумать иностранца, варвара, который виноват и в нашем смятении, и в нашей боли», – говорит Дж. Болдуин.

Бесси Смит убили не разнузданные расисты. В ее смерти повинна и Медсестра – воплощение южного болота, почти не индивидуализированный образ, без имени собственного (как и другие персонажи пьесы-притчи, современного моралите). Но ее типические черты необыкновенно выразительны.

Более ста лет южные расисты используют миф о южной леди, на честь которой будто бы посягают негры. Медсестра в пьесе Э. Олби – злая пародия на этот миф. Героиня мифа – лилейно-белая, чистая, невинная, добрая, милосердная, чуждая грешным страстям. Героиня пьесы распутна, расчетлива, зла, жестока.

Домогающийся ее благосклонности врач иронизирует: «О, нежное создание… леди девятнадцатого века, изнемогающая в нашем грубом, пошлом мире… дева, искусная в рукоделии и любящая слушать тихие голоса природы… тип женщины, за которую сражался и умер мой прапрадед… сорок шесть долларов в месяц и единственное, что я могу себе позволить, – это вожделение! О господи!»

Облупился не только традиционный белый дом с колоннами. Облупился и миф. Хотя пьеса и плакатна, героиня нарисована не одной краской. Ей и самой горько и одиноко. Она сама себе невыносима. «Мне тошно ложиться спать и тошно просыпаться по утрам… Я устала… устала от правды и устала лгать насчет правды… Я устала от собственной кожи…»

Э. Олби пишет о белых. Но ни на минуту не заглушается другая мелодия: Бесси Смит умерла. Умерла потому, что кровь хлестала из раны, а белым, таким, как Медсестра, десятилетиями внушали и внушили, что эта кровь – иная, более дешевая. И отучить от этого труднее, чем расправиться с оголтелыми расистами.

В положении негра с особой наглядностью запечатлена та трагедия отчуждения, которую драматурги абсурда рассматривают как удел всего человечества. В мире, где все смещено, – не мудрено, что в этом мире уже мертвую Бесси Смит привезли снова в больницу.

Автор иронизирует над распространенными представлениями того времени да и нашего: «Огромная черная толпа шагает по улицам, знамена в воздухе… огромная черная-черная толпа…» Это Медсестра издевается над Санитаром, молодым честолюбивым негром. Это и ирония вообще по отношению к тем, кто верит в демонстрации, восстания, массовую борьбу. А между тем сила отрицания «южного образа жизни», запечатленная в пьесе Э. Олби, скрытыми, но весьма прочными нитями связана с подъемом негритянского освободительного движения, с той самой «черной-черной толпой» и «со знаменами в воздухе».

В книге «Путешествие с Чарли в поисках Америки» Джон Стейнбек снова внимательно вглядывается в свою страну, разговаривает со случайными спутниками, изучает встречных, вспоминает, сопоставляет, раздумывает. Кульминационные главы книги посвящены боли Юга, которая стала общей болью страны и личной болью писателя Стейнбека.

Сунувшийся в машину человек принял пуделя Чарли за негра и привычно выругался, – такова первая встреча с реальностью Юга. «И хоть бы раз «негр» или даже «негритос» – нет! Только так: «черномордый»! Этому слову, как заклинанию, придавался чрезвычайный смысл, за него цеплялись, будто оно могло сохранить какое-то сооружение от обвала». Расизм во всех его формах действительно охраняет от обвала «сооружение» – всю социально-политическую и морально-психологическую структуру Юга.

На Юг приехал человек, полностью лишенный шовинизма. Он подъезжает к Новому Орлеану и с первой минуты ощущает страх, словно разлитый в воздухе. Машина, на борту которой начертано «Росинант», – подозрительна. К тому же на машине нью-йоркский номерной знак. Шофер такси дает Стейнбеку первое «разъяснение»: «Вся смута от нью-йоркских евреев идет, пропади

они пропадом». На недоуменный взгляд Стейнбека его первый провожатый по Югу уверенно заявляет: «Мы, друг любезный, сами знаем, как с этим управляться. Все довольны, везде мир и лад. Да я даже люблю черномордых. А нью-йоркские евреи, будь они прокляты, приезжают сюда и мутят их… В расход их надо выводить.

– То есть линчевать?

– Вот именно».

1. На русском языке опубликованы «Медведь», «Медвежья охота».[↩]
2. »Иностранная литература», 1964, N6. [↩]