Герцен и деньги

История русской литературы

Словесность и коммерция

Светлана ВОЛОШИНА

ГЕРЦЕН И ДЕНЬГИ

Тема денег и отношения к ним занимает важное место в публицистике Герцена. Сам объем упоминаний о финансовых сделках, теоретических и почти лирических рассуждений автора о них, анекдотов и «вставных новелл» с центральной «денежной» темой указывает на ее особую важность для него. Интересна и весьма показательна для мировоззрения Герцена не только его позиция по отношению к «денежной» теме (позиция довольно двусмысленная: красноречиво несовпадение манифестируемого пренебрежения к «презренному металлу» и свидетельств его явной значимости для Герцена), но также ее встроенность в иерархию ценностей и идей писателя. Кроме того, деньги в текстах Герцена зачастую выполняют роль сугубо функциональную — это одна из призм для рассмотрения человеческого характера.

Целью данной статьи вовсе не является анализ всех эпизодов и комментариев Герцена по «финансовому» вопросу, но лишь значимых упоминаний в автобиографических текстах: прежде всего тех случаев, когда деньги выступают важным средством портретной и — условно — психологической характеристики персонажей или же служат сюжетообразующим элементом. Таким образом, большинство подобных случаев относится к главному и программному автобиографическому тексту Герцена — «Былому и думам».

Конечно, «денежная» тема нередко возникает в эпистолярии и «традиционных» публицистических текстах Герцена, однако эти источники для нас менее интересны: «Былое и думы» — не поденная хроникальная запись событий, но сложно выстроенный, строго программный документ, демонстрирующий авторскую иерархию ценностей. В этом тексте Герцен соединил личное, частное — с общим и историческим. Упоминаемые там лица и факты не случайны и не единичны, но служат подтверждением, материальным воплощением исторического «общего», основных идей автора. И такому низменному материалу, как деньги, в этом случае отведена та же роль — они для автора значимый инструмент анализа, угол рассмотрения как единичных характеров, так и исторических пластов, «гуртовых» явлений.

«Денежные» эпизоды — не просто набор ярких сатирических анекдотов, не материал для проповеди или для обличения узкого круга обывательских интересов и мелких, низменных стремлений героев: деньги, особенно в их расширительном значении, — символ порочного, низкого, прогнившего мещанского мировоззрения. По Герцену, именно мещанство — давящая, губительная для свежих идей и нового нарождающегося общества сила, подмявшая уже под себя аристократию (в романтическом ее понимании), рыцарство духа и поступков и стремящаяся уничтожить «новых варваров», читай: славян.

Центральный конфликт «Былого и дум» — именно противостояние порочного и лживого мещанства, «ветхого» западного человека и «новых людей», не столь искушенных и цивилизованных, но чистых и сильных именно этой неиспорченностью и молодостью.

Герцен тщательно выстраивает структуру этого конфликта — от общего к частному. Основа его дана в пересказе забытого романа «Арминий» о столкновении римской цивилизации и варваров: встреча и столкновение «двух разных миров: одного — старого, классического, образованного, но растленного и отжившего, другого — дикого, как зверь лесной, но полного дремлющих сил и хаотического беспорядка стремлений…»¹.

Гервеги

Представителем нового, дикого, но исполненного потенциальной силы мира был сам Герцен, представителем мира «образованного, но растленного и отжившего» — его соперник Георг Гервег, революционный поэт и предводитель неудачного Баденского похода 1848 года.

Как известно, в мире «Былого и дум» этот центральный конфликт закончился крахом как для «общего», так и для «личного»: как для республики Франции (жестокое подавление восстания рабочих в июне 1848 года), так и для частной жизни Герцена (Натали — любимая жена, единомышленница и воплощенный идеал женщины — стала жертвой обаяния Гервега, позже тяжело заболела и умерла). Обе линии мемуаров полностью совпадают, и в обеих частях одним из средств убийственного для врагов анализа становится тема денег.

Перед тем как перейти «на личности», Герцен (давно напрямую не проповедующий гегельянское видение истории и воплощение ее в индивидууме, однако этого взгляда не оставивший) выносит сокрушительный приговор всему мещанству с его отношением к деньгам как к высшей ценности:

Вся нравственность свелась на то, что неимущий должен всеми средствами приобретать, а имущий — хранить и увеличивать свою собственность; флаг, который поднимают на рынке для открытия торга, стал хоругвию нового общества. Человек de facto сделался принадлежностью собственности; жизнь свелась на постоянную борьбу из-за денег (X, 126).

Портрет четы Гервегов и вся история их взаимоотношений с Герценами — это беспощадный памфлет, убийственная сатира, в которой тема денег — и сам объект этой сатиры, и тяжелое оружие, способное убить все человеческое в человеке.

Само описание Гервега начинается с упоминания его чрезмерной любви к материальным благам и комфорту. Его женитьба на некрасивой (оговоримся: по Герцену), громкоголосой Эмме, даме с юнкерскими манерами и «отсутствием женской грации», была исключительно по расчету: до женитьбы Гервег был беден. Эмма же «принесла ему богатство, окружила его роскошью, сделалась его нянькой, ключницей, сиделкой, ежеминутной необходимостью низшего порядка». Герцен намеренно меняет местами традиционные гендерные роли в семье Гервегов: слабого, лукавого и эгоистичного Гервега соблазняет деньгами, комфортом и полным содержанием решительная, энергичная Эмма. «Она открыто при всех волочилась за своим мужем так, как пожилые мужчины волочатся за молоденькими девочками» (X, 243-244).

Для усиления «денежного» акцента Герцен даже допускает небольшую, но характерную неточность: называет отца Эммы банкиром (то есть средоточием, символом богатства), хотя тот был торговцем шелком. Поддавшись искушению, Гервег отказался от будущей славы в пользу материальных благ: ведь «дочь банкира открывала <…> в настоящем (здесь и далее курсив мой. — С. В.) мешки червонцев», доступ к путешествиям, деликатесам и дорогим винам. Гервег (вновь как расчетливая невеста) «подробно и отчетливо <…> вел переговоры о приданом», прилагая к письмам эскизы декора и требуя получения мебели прежде свадьбы. Основой молодой семьи была не любовь, но деньги: «…о любви нечего было и думать; ее надобно было чем-нибудь заменить» (X, 244), — комментировал Герцен, еще раз указывая на различия ценностей истинных и мнимых.

Центром биографической новеллы о Гервегах стало описание Баденского похода эмигрантов-революционеров под предводительством поэта в апреле 1848 года. Поход закончился полным фиаско, Герцен описывает трусливое бегство Гервега (впрочем, по недостоверным сведениям), снабжая рассказ множеством колоритных и унизительных для горе-революционера подробностей и постоянно упоминая о деньгах. Гервега скоро «стали обвинять уже не только в бегстве, но в растрате и утайке общественных денег». Герцен с лукавым великодушием отмечает, что не верит в намеренное присвоение денег «агитатором», однако тут же дает вряд ли лучшую версию растраты: «…они беспорядочно бросались и долею на ненужные прихоти воинственной четы».

Приводя в свидетели П. Анненкова, автор мемуаров поминает «начиненные трюфлями индейки, паштеты у Шеве и <…> вина», доставляемые для бесславного военного похода «генерала». При этом деньги на кампанию были выданы «по распоряжению Временного правительства; в самой сумме их престранные варьяции; французы говорили о 30 000 франков, Гер[вег] уверял, что он не получал и половины, но что правительство заплатило за проезд по железной дороге» (X, 248-249). Когда же в Страсбурге после поражения уцелевшие братья по оружию обратились к Гервегу за помощью, тот (живя в «богатом отеле») им отказал — через жену. Эмму же в поражении «заботило одно — недостаток денег и положительная надежда вскоре их не иметь совсем».

«Революция, которой она так неудачно помогла, не освободила Германию, не покрыла лаврами чело поэта, но разорила вконец старика банкира, ее отца». В восприятии Гервега, по Герцену, весь трагизм поражения революции 1848 года в Европе сводится к мелкому страху бедности: Гервег «не мог думать о ней, не содрогаясь и не теряя всякого мужества». Будучи избалованным и эгоистичным, он приобрел привычку тратить деньги бездумно, на излишества и роскошь, не считаясь с нуждами семьи и детей и не думая об источниках дохода. «Эмма выбивалась из сил — занимала направо и налево, забирала в долг, продавала вещи… и все это для того, чтоб он не заметил настоящего положения дел. Она отказывала не только себе в вещах необходимых — но не шила детям белья» — только для того, чтоб взрослое «дитя» могло обедать в дорогих ресторанах (X, 252). Герцена, с его ощущением истинного трагизма эпохи, тяжело переживающего драму в собственной семье, не могло не отвращать мелочное сребролюбие Гервега, думающего лишь о тратах на «вздор», и «безобразная» Эмма, озабоченная одним бытом и потворствующая капризам мужа-эгоиста.

На фоне разразившегося скандала, истинного горя бедной Натали, ее болезни и заботы о детях сцена изгнания Гервегов из общего «гнезда близнецов» выглядит для них постыдной и вновь включает диалоги о деньгах. Гервег здесь — жалкая пародия на романтика, его патетическая риторика смешна («он дал клятву не поднимать пистолета на мою грудь», «готов принять смерть из моих рук») и перемежается с мелочными практическими разговорами. «Мы здесь должны по лавочкам», — приводит слова Эммы Герцен и снисходительно снабжает супругов средствами на скорый отъезд.

Однако этого мало: хитрая Эмма перед отъездом передала горничной счета для Герцена, наказав ей приписать туда набранных «в лавках разных разностей». Герцен аккуратно перечисляет содержимое счета, снова подчеркивая, насколько различаются отношения в двух семействах:

На записке было написано несколько кусков полотна, несколько дюжин носовых платков и целый запас детского белья. Говорят, что Цезарь мог читать, писать и диктовать в одно и то же время, а тут какое обилие сил — вздумать об экономическом приобретении полотна и о детских чулках, когда рушится семейство и люди касаются холодного лезвия Сатурновой косы (X, 266).

От автора досталось всем членам семьи Гервегов: при отъезде после финального выяснения отношений чета неожиданно оставляет в бывшем общем доме сына Гораса («мальчика лет девяти, шалуна и воришку»: Герцен беспощаден даже к детям врага), так как квартира числилась «за ними еще три месяца». Герцен, однако, не пропускает и мелочей: «Это было совершенно справедливо», — замечает он, «только деньги за квартиру заплатил я» (X, 265-266).

Да, в этой трагедии, как у Шекспира, рядом с звуками, раздирающими сердце, с стоном, с которым исходит жизнь, мрет последняя искра, тухнет мысль, — площадная брань, грубый смех и рыночное мошенничество (X, 266).

Конфликт продолжился и после трагической смерти Н. Герцен, и орудия борьбы остались те же. Герцен пишет о сплетнях, распространяемых Гервегом, о письмах, где тот угрожал самоубийством, «грозился мелодраматическими фразами, сочиненными на псевдошиллеровский лад». Однако в это самое время, после смерти любимой, он «жил на содержании у старой, покинутой любовницы Людовика-Наполеона², разгульной женщины, известной всему Цюриху, с ней проводил дни и ночи, на ее счет роскошничал…» (X, 285) — негодовал вдовец.

Удивительно следующее: объявив мещанскому «денежноцентричному» мировоззрению суровый приговор, осудив меркантильную расторопность и высмеяв гервеговскую любовь к деньгам и роскоши, Герцен с удовольствием и поразительной детализацией излагает собственные финансовые проекты и схемы — надо отметить, неизменно успешные.

Так, описывая развитие конфликта после смерти Н. Герцен, автор говорит о своей решимости теперь публично действовать близким для всякого мещанина оружием. «Как ни гадко было поднимать — рядом со всеми ужасами — денежную историю, но я понял, что ею я ему нанесу удар, который поймет и примет к сердцу весь буржуазный мир, то есть все общественное мнение, в Швейцарии и Германии» (X, 311), — признается Герцен и требует выплаты по векселю в 10 000 франков, выданному когда-то Эмме по просьбе Гервега. Герцен еще раз оговаривается, что это лишь «оружие врага», однако, судя по тексту «Былого и дум», автор владеет этим неприятельским оружием едва ли не лучше его законного владельца.

Это подтверждается еще одним «денежным» эпизодом — попыткой французских властей выслать неблагонадежного русского эмигранта из Парижа. В разговоре с лукавым префектом Герцен упоминает собственный дом на Rue Amsterdam, совместные финансовые дела с Ротшильдом и должную к получению сумму в четыреста тысяч франков, и прием действует: префект смягчается и начинает смотреть на недавнего преступника «еще кротче, так, как глядят выставленные в окнах фазаны с трюфлями». Герцен объясняет свой выбор оружия разумной необходимостью: «Я решился его добивать деньгами. Это было так же верно, как в споре с католиком употреблять тексты из Евангелия…» (X, 145-146). Надо ли напоминать, что эпизод стал еще одной победой Герцена на вражеском поле, однако неприятного префекта автор помянул недобрым словом и позже, и вновь — в связи с деньгами:

…bon citoyen бесшумно удалился из Франции, забывши отдать отчет тысячам небогатых и бедных людей, вкладчиков в какую-то калифорнскую лотерею, действовавшую под покровительством префектуры! Когда добрый гражданин увидел, что, при всем уважении к законам своей родины, он может попасть на галеры <…> тогда он предпочел им пароход и уехал в Геную (X, 147-148).

Деньги и портреты «Былого и дум»

«Денежный искус», отношение к деньгам — лакмусовая бумажка для Герцена и нередко чуть ли не определяющее средство для характеристики персонажей «Былого и дум» — людей всевозможных званий, профессий, национальностей, социального и имущественного положения.

При самом общем взгляде можно заметить, что Герцен использует два принципиально разных подхода к созданию портретов, характеров в своих мемуарах. Образы представителей мещанского мира неминуемо сопровождает упоминание о деньгах: чаще всего они стяжатели, алчны и падки на материальные блага, чиновники коррумпированы, а частные лица думают о собственной прибыли и достатке там, где думать об этом постыдно: в любви, дружбе и на смертном одре. Пожалуй, во всех мемуарах не отыскать ни одного отрицательного персонажа, в чьем описании не упомянуты жадность, нечистоплотность в отношении денег или напрямую — мошенничество (это касается даже императора, низведенного от самодержца до «банкира Николая Романова»). Таков уже упомянутый француз префект, таков Головин, о чьих «денежных махинациях» Герцен сообщает в самом начале резко осуждающего портретного очерка. Таково почти все чиновничество в Вятке во главе с губернатором — «восточным сатрапом» Тюфяевым.

Напротив, положительные лица «Былого и дум» и портреты уважаемых и чтимых Герценом людей выписаны совсем в ином ключе: от возвышенно-романтического (таковы, например, Натали Герцен, Н. Огарев, Т. Грановский) до сдержанно-уважительного.

1. Герцен А. И. Былое и думы. Часть пятая // Герцен А. И. Собр. соч. в 30 тт. Т. 10. М.: АН СССР, 1956. С. 238. В дальнейшем ссылки на это издание — в тексте статьи с указанием тома и страницы.[↩]
2. «На хлебах» некой г-жи Кох, «вроде наемного фаворита», — уточнял Герцен в письме к М. Рейхель от 30 июня 1852 года (XXIV, 287).[↩]