№2, 1975/Обзоры и рецензии

Факты и их осмысление

В. М. Казберук, Ступени роста. Белорусская литература конца XIX – начала XX в. и традиции польских писателей, «Наука и техника», Минск, 1974, 191 стр. (на белорусском языке).

В белорусском литературоведении последних лет особенно заметны работы, написанные на основе неизвестных ранее архивных материалов и новых литературных фактов. К подобному роду исследований принадлежит и книга В. Казберука «Ступени роста. Белорусская литература конца XIX – начала XX в. и традиции польских писателей». Тема эта очень актуальна, белорусско-польские литературные связи в целом изучены слабо.

В книге В. Казберука немало новых фактов, подтверждающих активное влияние польской литературы на белорусскую. Например, впервые в белорусском литературоведении ее автор связал распространенный в белорусской поэзии XIX века жанр «гуторок» и «былиц» с польской «гавэндой».

В. Казберук очень внимателен к частностям и подробностям, что нередко позволяет ему в новом свете увидеть факты творческого содружества литератур. Упоминая, например, об издании в Цюрихе в 1870 году польско-литовско-белорусской газеты «Змова», он фиксирует также яркие биографические моменты из жизни некоторых ее авторов, в частности В. Рожаловского, участника восстания 1863 года. Позже В. Рожаловский состоял при штабе генерала Парижской коммуны Я. Домбровского, поддерживал личный контакт с К. Марксом, входил в состав Генсовета I Интернационала.

Автор работал в рукописных отделах Оссолинеума (Библиотеки Польской Академии наук во Вроцлаве) и Национальной библиотеки ПНР в Варшаве. Бесспорный интерес представляют найденные в Оссолинеуме факты из биографии и родословной П. Сузина, прототипа главного героя рассказа М. Конопницкой «Как погиб Сузин». Удалось найти также несколько переводов и писем писательницы З. Тжещковской, которые небезынтересны для характеристики общественной и литературной атмосферы на территории Белоруссии в конце XIX века.

Правда, иногда исследователь излишне увлекается подробностями, которые не имеют прямого отношения к теме работы (например, описание трудностей, с которыми сталкивался С. Пшибышевский, когда редактировал журнал «Жизнь»).

Хорошее знание польской литературы позволяет В. Казберуку открывать прямые идейно-образные переклички в произведениях белорусских и польских писателей. В книге устанавливается близость стихотворения Тетки «Орлы-братья» стихотворению польского поэта М. Романовского «Орлы-соколы», многих произведений Я. Купалы произведениям М. Конопницкой. На современном этапе изучения белорусско-польских литературных связей даже простое установление существовавших литературных контактов и влияний создает новые важные предпосылки для более углубленного изучения проблемы.

В книге В. Казберука гораздо шире, чем в предшествующих публикациях белорусских литературоведов, затронута проблема «Янка Купала и Станислав Пшибышевский». Автор устанавливает новые свидетельства обращения Я. Купалы к творчеству С. Пшибышевского, включая публицистическое и критическое наследие польского писателя.

Однако, думается, автору не всегда удается убедительно раскрыть действительный смысл влечения Я. Купалы к творчеству С. Пшибышевского и настоящие, внутренние эстетические причины отталкивания. Исследовать эту проблему трудно и сложно еще и потому, что при всех достижениях купаловедения недостаточно глубоко изучен творческий метод белорусского народного поэта. Специальных работ на эту тему пока нет.

Из тех фактов, которые приводит В. Казберук, становится ясно, что Я. Купала искал в творчестве С. Пшибышевского не только образы-символы, которые будто бы можно было сразу «приспособить» к собственным эстетическим задачам и наполнить иным содержанием. У некоторых исследователей творческой судьбы Я. Купалы все это выглядит довольно просто: Я. Купала позаимствовал из драмы С. Пшибышевского «Извечная сказка» образ-символ предопределенности человеческой жизни, освободил его от декадентского пессимизма, мировой скорби, перенес в свое произведение «Извечная песня» и вдохнул в него идею светлой надежды на будущее. К сожалению, объясняя общий смысл обращения Я. Купалы к С. Пшибышевскому, В. Казберук вопреки им, же самим приведенным фактам в какой-то степени попадает под влияние подобных взглядов: во внимание им берутся почему-то только «разночтения» в произведениях Я. Купалы и польского писателя, причем все они истолковываются не иначе, как идейно-творческая полемика. И выходит, что Я. Купала только затем и обращался к С. Пшибышевскому, чтобы оспорить и опровергнуть его эстетические взгляды.

Конечно же, отношение Я. Купалы к творчеству польского писателя-декадента было сложным и во многих моментах критическим. Идейная устремленность борца за социальное и национальное освобождение родного края не могла не влиять на сам характер литературных увлечений поэта. Однако было, видимо, и иное. Романтическое чувство Я. Купалы искало в творчестве С. Пшибышевского примера и вдохновения, чтобы распознать колоссальные силы зла, встающие на созидательном пути человека. Эти силы в творчестве Я. Купалы, как и у С. Пшибышевского, противостоят всем светлым, преобразовательным устремлениям жизни. Почувствовать и передать реальную опасность зла, увидеть его конкретные лики в окружающей действительности, в душах людей означало для Я. Купалы способствовать пробуждению и укреплению добрых начал жизни, служить делу народа. Как раз здесь, вероятнее всего, он и расходился с С. Пшибышевским, взгляд которого на перспективы будущего человечества довольно пессимистичен.

Нетрудно заметить, что пессимистические мотивы свойственны и отдельным произведениям Я. Купалы, но они выявлены в более мощных трагических красках, здесь меньше натурализма. В творческой позиции Я. Купалы, когда он нанизывает одну мрачную картину на другую («Извечная песня», «Сон на кургане»), в большей степени чувствуется нетерпение быстрее побороть зло, «приблизив» его максимально к восприятию читателя.

Полемичность творчества Купалы по отношению к Пшибышевскому, писателю, популярному и известному в начале XX века во всем мире, в том числе в России, редко выходит наружу, она в самой позиции, в подтексте, и чаще всего неосознанна. Вот почему неверно будет утверждать, что в каждом творческом обращении Купалы к Пшибышевскому было чуть ли не сознательное неприятие его принципов, убежденная полемика с его концепцией искусства, с его пониманием жизни, – здесь В. Казберук допускает очевидные натяжки. Он даже пишет, будто стихотворение Я. Купалы «Певцу-белорусу» является полемическим ответом на статью С. Пшибышевского «Confiteor», а при сравнении текстов не замечает, что купаловское: певец – «царь всех царей» – почти дословно повторяет слова польского писателя о том, что «художник… является господином господ…», хотя понимание роли и значения искусства в жизни у них, конечно, разное.

Бесспорно, внимание исследователей привлечет предположение автора о времени написания анонимной поэмы «Тарас на Парнасе», точно не установленном еще историками литературы. Большинство ученых придерживается мнения, что поэма написана в первой половине XIX века. В. Казберук относит ее появление к послереформенному периоду. Эта гипотеза подтверждается в книге следующими авторскими соображениями: а) в поэме не упоминается о существовании крепостного права, хотя в содержании другой белорусской анонимной поэмы «Энеида наизнанку» нашли отражение факты крепостной зависимости крестьян; б) раз Булгарин зачисляется в претенденты на Парнас вместе с умершими писателями, следовательно, поэма, видимо, создавалась после его смерти (умер Булгарин в 1859 году); в) периодические издания и переписка известных культурных деятелей первой половины XIX века не хранят никаких сведений о существовании поэмы. Эти доводы заслуживают серьезного научно-то внимания и, можно не сомневаться, будут учтены в дальнейшем исследовании всего комплекса проблем, связанных с поэмой «Тарас на Парнасе».

Правда, В. Казберук, доказывая собственную точку зрения, опускает и никак не комментирует, к сожалению, важный момент содержания поэмы, где упоминается литературное событие, которое приблизительно указывает на время написания поэмы. В поэме Ф. Булгарин, пробиваясь на Парнас, говорит:

«Полегче, братцы! Не душите

Вы фельетон мой и «Пчелу»,

А самого меня пустите

И не держите за полу!

Не то я прикажу газетам

Облаять вас на целый свет.

Как Гоголя запрошлым

(в оригинале «прошлым», – В. К.)

летом, –

Ведь я ж редактор всех газет!»

(Перевод М. Лозинского.)

Очень существенно здесь это: «Как Гоголя прошлым летом».

Гипотезу В. Казберука можно было бы считать доказанной, если бы обнаружилось, что в 1858 году Ф. Булгарин выступал публично с критикой произведений Гоголя. Скорее всего автор книги «Ступени роста» не придал соответствующего значения этим строкам поэмы на том основании, что они составляют один из вариантов текста. Известен и другой вариант: «Как Гоголя в прошлых летах». Но это необходимо было оговорить.

Много места отводится в книге «Ступени роста» творчеству польской писательницы Э. Ожешко, тематически тесно связанному с жизнью белорусского народа. В главе, посвященной Э. Ожешко и ее творческому увлечению белорусской землей, есть глубокие наблюдения, оригинальные мысли. Давая общую идейно-художественную характеристику произведениям Э. Ожешко, автор охотно и часто ссылается на мнения и оценки польских литературоведов. Подобная практика – все еще редкое явление в современной белорусской науке о литературе.

Однако проблема, заявленная в названии главы «Элиза Ожешко и белорусский народ», раскрыта в книге неполно. Вместо того чтобы исследовать значение творчества польской писательницы в духовном развитии белорусского народа, автор, кажется, слишком увлекся полемикой относительно частных моментов идейного содержания ее произведений, причем оценивается это содержание подчас с социологической прямолинейностью. Так, вряд ли можно согласиться с категорическим утверждением В. Казберука, будто в повести «Дзюрдзи»»социальные проблемы остаются вне внимания писательницы» (стр. 60). Поэтому и обобщающий вывод о значении традиций Э. Ожешко в белорусской литературе слишком узок.

Ценными представляются рассуждения об отношения Ф. Богушевича, который считался до последнего времени «чистым» реалистом, к романтическому методу, об особенностях ранней поэзии Я. Купалы, о типологическом родстве белорусского романтизма начала XX века с польским романтизмом XIX века, сравнение «Извечной песни» Я. Купалы с драмой венгерского писателя И. Мадача «Трагедия человека» и драмой С. Пшибышевского «Извечная сказка», анализ поэмы Я. Купалы «Курган» как романтического произведения и др. И хотя некоторые из этих проблем только затрагиваются, можно ожидать, что они послужат толчком и основой для новых теоретических изысканий.

К сожалению, встречаются в книге неточно сформулированные утверждения и выводы, смысловые неясности.

Вот как сказано о романтизме: «Но сами произведения романтиков, хотя в них и щедро использовались богатства фольклорной поэтики, фольклорные фабулы, адресовались, особенно на ранней стадии развития романтизма, не народу» (подчеркнуто мной. – В. К.). А кому же адресовались романтические произведения?

Невыверенность формулировок и терминов можно заметить в следующих выражениях: «Народность литературы на первоначальном этапе становления романтизма имела, таким образом, ограниченный и, если можно так сказать, односторонний характер» (стр. 17); «В полном смысле поэзия становится формой общественного сознания» (стр. 21); «Основной стилевой прием в произведении – реалистическое повествование, но не равнодушное к событиям или безразличное к героям» (стр. 109).

В целом же книга В. Казберука «Ступени роста», несомненно, привлечет внимание читателей новым, впервые опубликованным материалом, стремлением осмыслить его в связи с общим литературным процессом, вниманием к некоторым нерешенным проблемам истории белорусской литературы.

г. Минск

Цитировать

Коваленко, В. Факты и их осмысление / В. Коваленко // Вопросы литературы. - 1975 - №2. - C. 249-253
Копировать