Еще раз о «серебряном веке»: как у нас исследуют культурные влияния

Комолова Н. П. Италия в русской культуре Серебряного века: Времена и судьбы. М.: Наука, 2005. 470 с.

Судя по всем внешним признакам, перед нами полноценный научный труд, издание, утвержденное Ученым советом Института всеобщей истории РАН (указаны два рецензента – историк и филолог) и выпущенное в свет академическим издательством «Наука». Кроме того, в издательской аннотации сообщается, что в «научный оборот введен материал из РГАЛИ, ГАРФ, Государственного архива Италии (Рим), Архива провинции Флоренция, из нескольких частных собраний». Иными словами, появилось серьезное научное исследование, результат обширных и целенаправленных архивных разысканий автора. Насколько это соответствует действительности, я и постараюсь выяснить в настоящей рецензии.

Во вступительной статье к монографии, видимо, не без основания озаглавленной «Вместо предисловия», мы не найдем внятного изложения принципов работы, критериев отбора материала, способов его систематизации и структурирования. Книга «Италия в русской культуре Серебряного века: Времена и судьбы» представляет собой не столько монографию, сколько сборник статей или, скорее, очерков, написанных Н. Комоловой в последнее десятилетие. «Почти все главы этой монографии, – читаем мы во вступительной статье, – были мною ранее опубликованы в виде статей в разных изданиях, большая часть – в выпусках историко-культурного альманаха «Россия и Италия» (Вып. 1 – 5), ответственным редактором которого я являлась на протяжении ряда лет» (с. 5)¹.

Совершенно очевидно, что заявленная в заглавии тема – неохватная, и чем-то автор должен пожертвовать, тогда как другие аспекты может выдвинуть на передний план и проработать более глубоко. Но автор не только не пытается ограничить свой материал, но, наоборот, даже расширяет его хронологические рамки: «В книге рассмотрены три временных пласта русской культуры: ее Серебряный век (начало XX столетия), русское зарубежье (в Италии и других странах Европы), где продолжились многие открытия Серебряного века, и культура 20 – 40-х годов Советской России, в которой традиции Серебряного века пробивались с трудом, а итальянская проблематика позволяла им хоть как-то выявиться» (с. 3; курсив здесь и далее мой. – Л. С.).

Получается, что «Серебряный век», вынесенный на обложку, – это только одна из рассматриваемых тем; автор, кажется, называет всю книгу именем одной из ее частей, как будто это поэтический сборник. Это было бы еще полбеды. Боюсь, что здесь есть все основания говорить о влиянии другого приема, использованного известным писателем в названии «Короли и капуста». Поэтому отметим сразу то, чего читатель не найдет в данной книге. Культура Советской России 20 – 40-х годов и ее связи с Италией – эта интересная и еще мало разработанная² тема не только не исследована, но даже не намечена в книге. Этот «пласт» нужен автору исключительно для того, чтобы оправдать включение в сборник очерка об А. Габричевском: «В 20 – 40-е годы тема Италии в отечественной историографии стала выражением своеобразного протеста против официальной пропагандистской проблематики. Эта мысль раскрыта в книге на примере творчества замечательного искусство-веда и философа А. Г. Габричевского…» (с. 4). Мысль, прямо скажем, небогатая, а для историка и вовсе странная: изучение Италии как знак протеста против существующего строя³. А если бы не

большевики, так не было бы и повода заниматься Италией? А. Габричевский, безусловно, человек достойный, заслуживающий внимания и изучения, но сюда он явно притянут за уши, не говоря уже о том, что для анализа его искусствоведческих работ Н. Комолова, судя по всему, не обладает необходимой компетентностью⁴. Сошлюсь хотя бы на такой пример, как ее трактовка «золотого сечения»: «Габричевский писал, что Жолтовскому свойственно то же понимание задач искусства, что и зодчим Возрождения: создание творений, пребывающих в полной гармонии с природой и человеком (золотое сечение)» (с. 456). Со времен Леонардо «золотое сечение» определяется формулой: AB:BC = AC:AB, при чем тут гармония с природой?

«Русское зарубежье» – это тоже некоторое преувеличение. Оно в основном сводится к теме «русские в Италии», стране для русской эмиграции маргинальной; между тем другие европейские страны, для истории «русского зарубежья» несравнимо более важные, упоминаются главным образом в маршрутах, ведущих в Италию или из Италии.

Русская эмиграция как явление культуры – со своими творческими объединениями, журналами и издательствами в Берлине, Париже, Праге (которые, разумеется, не оставались в стороне и от политической, литературной и художественной жизни Италии) – не рассматривается вовсе, а понятие «зарубежье», широко распространившееся у нас в годы перестройки, в книге сводится к отдельным биографиям писателей, поэтов, художников, бывавших в Италии, живших там или приглашенных в 1923 году в Рим для чтения лекций. Слово «зарубежье», заменяющее традиционный термин «эмиграция»⁵, – очень удобное: всем понятно, о чем идет речь, а изучать ничего не надо. Это слово в силу своего чисто пространственного значения («вне России») не предполагает «субъекта» (как эмиграция подразумевает эмигранта), поэтому никаких вопросов о правовом статусе эмигранта, о проблеме получения гражданства и трудоустройстве, о свободе передвижения и визовом режиме даже не возникает. Это как «заграница», с той лишь разницей, что ученых и научных коллективов, которые занимались бы историей и культурой «заграницы», не существует, а изучением «зарубежья» – пожалуйста, сколько угодно. И как угодно: если такая фраза, как большой вклад в культуру России внес видный поэт Александр Блок, невозможна в русском языке ввиду ее полной бессмысленности, то про Вяч. Иванова историк «русского зарубежья» иначе и не скажет: «Значительный вклад в культуру русского зарубежья внес видный поэт и философ Вячеслав Иванович Иванов (1866 – 1949)» (с. 66).

Что же касается «серебряного века», то автор пользуется этим термином как полноценным историческим понятием, уже не требующим объяснения. Как проницательно заметил О. Ронен в работе, специально посвященной возникновению этого термина, анализу понятия и его сомнительной научной ценности, данное словосочетание – это «просто расхожий штамп, по сути дела лишенный всякого исторического, хронологического и даже ценностного содержания, за исключением того, что он смутно обозначает художест-венный и духовный расцвет, по времени связанный с началом XX века, а географически почти исключительно отождествляемый с Санкт-Петербургом»⁶. Подтверждением его правоты является и настоящая книга – плод скрещения двух квазинаучных понятий: «зарубежья» и «серебряного века». Расплывчатость последнего делает его удобным вместилищем для неартикулируемых «открытий», «тенденций» и «влияний» в литературе и искусстве прошлого века, в том числе и в рецензируемой книге. Единственное отличие от формулировки Ронена – то, что комоловский «серебряный век» отождествляется по преимуществу с московскими «италофилами» (Зайцев, Муратов, Осоргин) и деятельностью созданного в 1918 году в Москве Итальянского института культуры (Studio Italiano). Заметим, что открывшийся в Петербурге в 1912 году Институт истории искусств (называемый в обиходе «Зубовским») и сущест-вовавшее при нем Итальянское общество вообще не упоминаются⁷. Даже учебные экскурсии в Италию профессора Петербургского университета И. Гревса⁸ со студентами – участниками его Дантовского семинара – названы, на московский манер, «русскими караванами» (с. 397). Между тем, так называли далеко не всех русских экскурсантов, как полагает Н. Комолова, а только тех, кто путешествовал в составе больших групп (до 50 человек), отправляемых в разные страны Европы из Москвы. Организацией таких дешевых образовательных поездок за границу (на верхней палубе, со своими чайниками и одеялами, а не с томиками «Божественной комедии», как студенты Гревса) занималась специальная Комиссия (во главе с графиней Бобринской), созданная в Москве при Обществе распространения технических знаний (О. Р. Т. З.).

Из «открытий»»серебряного века» упоминаются (и запоминаются, поскольку повторяются неоднократно) ровно два, и оба принадлежат П. Муратову: Западу он открыл древнерусское искусство, а «соотечественникам творения Беато Анджелико» (с. 18). Или в более развернутом варианте: «Когда Муратов жил в Риме, там была издана по-итальянски его книга об итальянском художнике Предвозрождения⁹ Беато Анджелико, честь открытия которого для России принадлежит Муратову и который стал одним из любимых художников Серебряного века¹⁰. О нем писали и Л. Толстой (известный деятель Серебряного века! – Л. С.), и А. Блок, и П. Флорен-ский» (с. 64). Каким соотечественникам, если работа Муратова вышла в Риме по-итальянски в 1929 году, а Блок умер в 1921-м? Кроме того, автор все время забывает, что помимо Румянцевского музея (где до национализации частных коллекций западноевропейская живопись вообще, а итальянская в особенности, были представлены очень бедно) в России был еще такой музей, как Императорский Эрмитаж, и фреска Фра Беато находится в его собраниях с 1845 года (две другие его работы поступили в Эрмитаж из коллекции графов Строгановых в 1911 и 1922 годах).

Историк по профессии, Н. Комолова искренне убеждена, что (цитирую): «Освоение наследия недолгого Серебряного века и культуры русского зарубежья началось в нашей стране в период так называемой перестройки…» (с. 19). Должна огорчить автора, здесь она глубоко заблуждается, допуская грубую и непростительную для историка ошибку: экстраполирует собственную научную биографию на историю науки. «Освоение наследия» так называемого «серебряного века» началось тогда, когда оно еще не стало наследием, ну, скажем, не вдаваясь в подробности, начиная с работ В. Жирмунского, Б. Эйхенбаума, В. Виноградова, оно не прекращалось даже в 30-е и 40-е годы (в Советском Союзе) и достигло расцвета в 60-е и 70-е (по обе стороны границы).

Библиография исследований по этому периоду огромна, но автору, кажется, в основном неизвестна, поэтому ее суждения о русской поэзии XX века незатейливо просты. «Основные источники настоящей монографии, – пишет историк, – русская поэзия и проза начала XX в. – опубликованы. Несколькими изданиями вышли стихи А. Блока, Н. Гумилева, А. Ахматовой¹¹, сравнительно недавно – итальянские стихи Вяч. Иванова и Собрание сочинений М. Цветаевой¹². Ждут, однако, своего издателя стихи А. Лозинского <так!>, опубликованные еще до революции» (с. 6 – 7). Вот и вся недолга!

Столь запоздалым приобщением к истокам русской литературы XX века, полным отсутствием литературоведческих навыков (и я бы даже сказала, наклонностей к этому виду занятий) и необходимой эрудиции, в общем, по-человечески понятным, но ничем не оправданным пафосом первопроходца и объясняются многие качества рецензируемой книги. Автор, видимо, искренне считает, что стихи об Италии это те же путевые заметки, только зарифмованные: «что вижу, то пою» – и поэтому достаточно (и возможно!) пересказать поэтический текст «своими словами», что мы и наблюдаем в книге. Все очерки представляют собой монтаж из поэтических цитат, которые либо обрамляются цветистым прозаическим пересказом, либо перемежаются скупыми строчками примечаний, переписанных из тех изданий поэтов, которые были под рукой.

Н. Комолова широко пользуется комментариями к изданиям упомянутых поэтов (каждому из них посвящена отдельная глава в разделе «Италия в русской поэзии»), но все ссылки на этот, по существу, главный источник своих познаний она дает чрезвычайно скупо. Там, где ссылки вообще даны, примечания становятся анонимными («Примеч.», страница такая-то), как будто их никто не писал, а они как-то сами собой появились в чужих книгах (и тем самым всем открыты для копирования). При этом и в библиографическом описании имена издателей и комментаторов опускаются (так же, как во многих случаях имена публикаторов и комментаторов цитируемых писем, дневников или мемуаров). В подавляющем большинстве остаются безымянными в монографии Н. Комоловой и публикации. См., например, такое примечание на с. 407: «»Журнал путешествия» (Волошина. – Л. С.) был полностью опубликован только в 1991 г.»^13. Точка. В ссылках на эту публикацию указывается только страница книги. Конечно, от Александра Васильевича Лаврова, члена-корреспондента РАН (последуем примеру Н. Комоловой, которая любит титулатуру, – см. с. 13), не убудет от того, что популяризаторы русско-итальянских культурных связей обходятся без ссылок на него. Имя крупнейшего отечественного филолога, специалиста по тому самому «серебряному веку», и без того достаточно хорошо известно.

В изданиях русских поэтов автор, как мы видели, ориентируется не очень хорошо, и в результате читатель получает, наряду с многочисленными банальностями, такие откровения: «Книга стихов из посвящений, изданная в 1903 г., как бы продолжала тему Прекрасной Дамы и открывалась стихотворением 1901 г.: Предчувствую тебя<…> Возрожденческие истоки лирики Блока подчеркивались включением в книгу репродукций итальянских художников Возрождения: три «Благовещения», приписывавшихся тогда Леонардо да Винчи (из Уффици), и фреска Беато Анджелико из флорентийского монастыря Сан-Марко» (с.127). На самом деле речь идет не о книге стихов Блока, а о мартовской книжке религиозно-философского журнала «Новый путь» за 1903 год, где был опубликован лирический цикл Блока «Из посвящений», и в этом же номере журнала помещались репродукции трех «Благовещений» трех разных (а не двух и не только итальянских) художников: Леонардо, Фра Беато и М. Нестерова (вклейки между с. 48 и 49). Хуже всего то, что не слишком осведомленный читатель может и поверить в эти фантастические сведения, поскольку автор дает ссылку: «Орлов Вл. Александр Блок. М., 1963. С.141″. Издания 1963 года мне не удалось найти ни в одном библиографическом справочнике, а в известной мне книге В. Орлова (Александр Блок. Очерк творчества. М.: ГИХЛ, 1956) о «Благовещениях» трех названных художников в «Новом пути» говорится на с. 32. Н. Комолова приписывает выбор иллюстраций самому Блоку: «Этот выбор был не случаен: два художника в восприятии Блока олицетворяли два отношения к женщине – высокое, святое и темное, трагедийное» (с. 127). Эти соображения оставим на совести автора, но поскольку– повторяю– речь идет не об авторском сборнике Блока, а о журнале «Новый путь», то репродукции трех «Благовещений» для этого номера, вероятно, отбирал редактор – П. Перцов¹⁴.

Другой пример такого же рода. Детально разбирая композицию цикла «Итальянских сонетов» Вяч. Иванова, автор невозмутимо утверждает: «Открывается цикл сонетом «La Pinetб» – так называется сосновый лес около Равенны, где на склоне лет любил отдыхать Данте…» (гл. «Три итальянских цикла Вячеслава Иванова» – с. 247). Ивановский цикл не открывается этим сонетом, а проведенный «анализ» не соответствует реальной последовательности и составу цикла – двухтомник «Новой библиотеки поэта» (СПб., 1995), на котором основаны выкладки Н. Комоловой, представляет собой избранное, а не полное собрание стихов, и в него вошли только шесть сонетов из двадцати двух¹⁵. Кстати сказать, слово pineta никогда – ни в старотосканском, ни в современном итальянском – не имело ударения на последнем слоге (правильно pineta – ср.:Dante. Purg. XXVIII, 20); в тех словах, где ударение действительно падает на последний слог, ставится другой знак – тяжелое ударение: universita, realta (но как раз в этих словах в монографии Комоловой, как правило, нет никакой диакритики).

Такие «научные» статьи можно изготовлять со скоростью машинистки¹⁶. Берешь оглавление, заглядываешь в текст и в «Примеч.» и пишешь: «Второй сонет <…> посвящен знаменитой фреске Да Винчи в Милане <…> находящейся в скромной трапезной монастыря Санта Мария делла Грация». (В примечании Р. Помирчего допущена неточность, по-итальянски здесь множественное число – Santa Maria delle Grazie.) Переписываешь этот сонет или отрывок из него, и вперед: «Следующий сонет <…> посвящен одноименной картине…» Цитата. «В сонете много реалий…» Перечисляешь (см. с. 247 – 248) и т. д. Весьма показательно, что Н. Комолова не упоминает здесь статью А. Шишкина (из того же сборника В. Страды, где участвовала и она), посвященную итальянским стихам Иванова¹⁷, но обе иллюстрации к этой статье использует в своей книге¹⁸.

Поэтические цитаты из классиков «серебряного века» в разделе «Италия в русской поэзии» приводятся с ошибками, а прозаические цитаты нередко представляют собой закавыченный вольный пересказ цитируемого фрагмента. Фактические неувязки (passim) выпирают из текста, и удивительно, что никто из читавших книгу в рукописи не указал на это автору. Так, на с. 223 Н. Комолова утверждает: «В Сицилию Марину Цветаеву вела судьба и гений еще одного немецкого поэта XIX в.¹⁹ – Августа < фон > Платена, известного своими итальянскими сонетами» (с. 223). Действительно, известного, но не Цветаевой: она узнала о его существовании только во время путешествия по Сицилии, как следует из ее слов, приведенных на с. 240: «А я-то понятия о нем не имела! После этой сицилийской встречи прочла его, от доски до доски!» Перечислить все ошибки и неточности этого раздела просто невозможно.

Однако, даже если не касаться итальянской темы в русской поэзии «серебряного века», а обратиться к более привычному для Н. Комоловой виду научной деятельности – к описанию и осмыслению конкретных исторических фактов, то и здесь наши выводы окажутся не многим более утешительными, так как и в этих главах обнаруживается отсутствие связного, последовательного и полного описания конкретных событий (с полноценным научным аппаратом) и их адекватной оценки.

Многие главы книги начинаются, как ученические рефераты «литературы по теме». Так, глава «»Студио Итальяно» в Москве» (почему-то помещенная в раздел «Общие проблемы») открывается следующим сообщением: «Итальянский историк Дж. Петракки несколько страниц своей книги «Итальянская дипломатия в России» посвятил истории Института итальянской культуры…» (с. 90). Понятно, что это и было первоначальным источником сведений Н. Комоловой, и далее, естественно, следует пересказ этих нескольких страниц; его границу легко опознать по тому, где Луначарский из «министра образования» (sic!) становится «наркомом просвещения» (нужно ли объяснять, в каком случае сведения взяты из русского источника, а в каком бездумно переведены с итальянского?)²⁰. Из приведенной Н. Комоловой цитаты следует, что Общество «было создано по образцу знаменитых флорентийских и болонских университетов, существовавших в средние века» (с. 90). Возможно, что в официальных итальянских документах статус Института был сознательно завышен, но автор цитирует и итальянского историка, и определение Зайцева («нечто вроде самодеятельной академии гуманистических знаний» – с. 95), не замечая, что они противоречат друг другу: с одной стороны, первый в Европе Болонский университет (множественное число болонские университеты я оставляю на совести переводчика этой цитаты), а с другой – самодеятельное объединение. И это только один из примеров, демонстрирующих использование разнородных источников без их критического осмысления; вся книга представляет собой пеструю мозаику выписок, конспектов, цитат (нередко искаженных), никак не упорядоченных и не всегда понятых.

Автор отмечает недостаточную изученность вопроса, что, казалось бы, при столь краткой истории существования этого Института (1918 – 1923) обязывает привести исчерпывающую библиографию. Она не приводится; пытаться восполнить подобные упущения – занятие довольно бессмысленное, так как список неиспользованной автором литературы (к каждой главе или к отдельному «сюжету») явно превысит список использованной. Но некоторые очевидные лакуны нельзя не отметить. Особенно странным мне показалось то, что Н. Комолова не обратила внимания на обмен письмами между двумя председателями этого Института – П. Муратовым и О. Кампа в журнале «Russia» (1923), в том самом томе, на который она постоянно ссылается в следующей главе своей книги. Короткое письмо Муратова в редакцию журнала от 8 марта 1923 года («Lo Studio Italiano» di Mosca. Vol. II. 1923. Num. 2. P. 361) было вызвано появлением не совсем точных сведений об Институте в итальянской печати. Об инициаторе создания Института Одоардо Кампа Муратов пишет, что тот принял активное участие в его работе только в первые годы, а после отъезда в Италию им уже не занимался. В настоящее время дирекцию Института, говорится в письме, представляют П. Муратов (председатель), А. Дживелегов (заместитель) и С. Шервинский (секретарь), у Института нет никаких отделений и полномочных представителей в Италии. Из ответного письма О. Кампа (на последней странице следующего номера того же журнала) следует, что он окончательно уехал из России в 1920 году. По мнению Н. Комоловой, наоборот, пик активной деятельности Кампа в России приходится на 1921 год: «Весной 1921 г., когда О. Кампа вернулся в Россию, председателем «Studio Italiano» стал П. П. Муратов. Энергия этих двух подвижников дала новый импульс деятельности их детища, началась недолгая пора его расцвета» (с. 97)^21. Биографию О. Кампа можно было бы уточнить по итальянским публикациям²², хотя бы привести даты его жизни (1879 – 1965), а не строить догадки, что, в конце концов, он «видимо, покинул Россию».

Перечнем использованных источников открывается и следующая глава: «В главе о Римских чтениях 1923 г. были использованы для освещения темы три доклада…» (с. 100). Это что, автореферат диссертации? Почему «для освещения темы» выбраны именно эти три доклада (Е. Шмурло, Л. Карсавина и П. Муратова²³), если участников было десять, и темы лекций большинства из них даже не названы, – это так и остается непонятным. Что же касается трех выбранных докладов, то во всех трех ссылках правильно указаны только страницы, а том и год – неверно: «Russia», т. 2 (1923) вместо правильного: т. 3 (1924). И это не опечатка – то же повторено в тексте: «Как сообщал журнал «Russia», эти три доклада, прочитанные на итальянском языке, «вызвали огромный интерес и широкий отклик в печати» и тогда же, в 1923 г., в этом журнале были опубликованы, а значит, мы можем остановиться на них подробнее», а в подстрочном примечании (с. 106) дается такая ссылка на цитируемое сообщение: «Conferenze sulla Russia a Roma // Russia. 1923. Vol. I. P. 58». Интересно, как автор собиралась останавливаться на анализе этих докладов, если ничего подобного в «цитируемом» сообщении не говорилось и ссылка на него – неверная (и том, и страница). На самом деле в последней (декабрьской) книжке журнала за 1923 год (т. 2), который якобы цитирует Н. Комолова, был напечатан подробный отчет о первом цикле лекций, в котором три названных докладчика еще не выступали и потому никакого «широкого отклика в печати» вызвать еще не могли. В журнальном обзоре, озаглавленном «Доклады русских о России в Риме»²⁴, освещались в виде резюме вступительные речи Ло Гатто и Осоргина и прочитанные в ноябре лекции философов Б. Вышеславцева, С. Франка, Н. Бердяева, биолога М. Новикова и социолога А. Чупрова. В конце этой хроники сообщалось, что доклад Б. Зайцева печатается здесь полностью, а доклад Муратова о современном русском искусстве и доклады Карсавина и Шмурло, прочитанные во втором цикле (6 – 15 декабря), будут опубликованы в следующем выпуске «Russia»²⁵, то есть в третьем томе, который выйдет в 1924 году. Совершенно очевидно, что Н. Комолова в глаза не видела этого журнала и выдает себя с головой вот такой сноской: «Публикация доклада Б. К. Зайцева мною не найдена» (с. 102, сн. 8). Этот доклад, прочитанный в первом цикле (3 – 10 ноября), как раз и был напечатан в декабрьской книжке журнала: именно там, на с. 474 – 504, непосредственно перед упомянутым обзором других докладов этого же цикла, находится искомая статья Б. Зайцева: «Современная русская литература (люди и течения)»²⁶ в переводе Э. Ло Гатто.

Конечно, бывают всякого рода аберрации, неточности в ссылках, цитатах и т. п., но с такой откровенной и беззастенчивой фальсификацией все-таки сталкиваешься не каждый день. В моем опыте рецензируемая монография является исключительным – из ряда вон выходящим – случаем, где отмеченный «принцип» обращения с материалом является главным методом работы, а достоверные сведения – на этом фоне – производят впечатление случайных попаданий в цель.

Доклад Муратова «Современное русское искусство» ²⁷здесь пересказывается и цитируется (всякий раз без указания страницы), а по поводу другого доклада «о русских иконах» Н. Комолова снова делится с читателем своей исследовательской неудачей: «Публикацию этого доклада в Италии мне найти не удалось» (с. 111). Могу обрадовать автора и отослать к следующим страницам ее же книги. Там на с. 344 черным по белому написано: «И вскоре в журнале «Russia», издаваемом Ло Гатто, появилась в итальянском переводе статья Муратова «Открытие древнего русского искусства», опубликованная ранее в оригинале (также в 1923 г.) в Парижских «Современных записках» (Т. XV)»²⁸. А если верить тому, что сказано на с. 64, то обе названные статьи Муратова и вовсе были опубликованы задолго до возникновения самой идеи организации чтений в Риме: «В 1921 – 1922 гг. <так!> в журнале «Russia» появились два эссе П. Муратова: «Открытие древнерусского <так!> искусства» и «Современное русское искусство»». Читатель уже догадался, надеюсь, что «Открытия древнего русского искусства» и есть «пропавший» доклад Муратова «о русских иконах»²⁹.

Все упоминания о ненайденных материалах – чистое украшательство, вполне очевидно, что автор представления не имеет, где и как эти материалы искать. Как уже говорилось, по-итальянски все материалы чтений в той или иной степени отражены в журнале «Russia» (1923 – 1924), а оригиналы достаточно полно представлены в архиве Ольги Синьорелли, кстати, она родилась не в Литве (с. 61), а в Латвии, и ее девичью фамилию по-русски принято писать не Резневич, а Ресневич³⁰. Самое забавное, что доклад Е. Шмурло «Москва – третий Рим», как сообщает лучший итальянский специалист по этому архиву Эльда Гарэтто, хранится в Государственном Архиве Российской Федерации (ГАРФ, ранее ЦГАОР)³¹. Н. Комолова, судя по всему, ничего не знает про архив Синьорелли и про публикации Э. Гарэтто (в том числе и те, которые печатались по-русски), но страничка из альбома Синьорелли воспроизведена на с. 250.

Автор не может разобраться даже с такой элементарной вещью, как хроника чтений 1923 года (I цикл – с 3 по 10 ноября, II – с 6 по 15 декабря). Так, на с. 103 читаем: «15 ноября, в день открытия конференции, Муратов с семьей прибыл в Рим», на следующей странице правильно: «Чтения проходили в Риме с 3 ноября по 15 декабря и были разделены на две сессии», а на с. 60 – что проходили они «в ноябре 1923 г.».

Сумма гонорара за римские лекции, которую приводит автор по ксерокопии письма Б. Зайцева – 400 лир (с. 102), – смехотворна. Цель этой акции была, прежде всего, благотворительной – оказать материальную помощь русской интеллигенции, пострадавшей от большевиков. Какая же это помощь, если Зайцевы только за визы заплатили 184 лиры. На самом деле каждый участник получил от Комитета 4000 (четыре тысячи) лир. По тем временам это была очень большая сумма – эмигрантские семьи жили на 300 лир в месяц. Кроме того, Муратов получил от Комитета стипендию (2000 лир), чтобы заниматься итальянским барокко – а не древнерусской живописью, как полагает автор (интересно, почему ею нужно заниматься, находясь в Италии?).

Я так подробно остановилась именно на этих двух главах («»Студио Итальяно» в Москве» и «Римские чтения 1923 года: «Россия и русские»»), потому что они являются наиболее простыми примерами, так сказать, чистой фактографии, но фактографии, качественно неприемлемой, – здесь практически все надо проверять de visu и переписывать заново. При желании подобный комментарий можно было бы дать к каждому абзацу этих глав и ко всем остальным главам тоже.

Вот характерный пример. О писателе А. Амфитеатрове нам сообщают следующее: «За свои критические статьи в «Русских ведомостях» и «Новом времени» он в 1902 г. был сослан в Сибирь. После революции 1905 г. бежал во Францию (прямо из Сибири?! – Л. С.)…» (с. 38). В 1902 году Амфитеатров действительно был сослан в Минусинск на пять лет, но не за критические статьи, а за публикацию сатирического фельетона «Господа Обмановы» (о царской семье) в газете «Россия» (которую издавал с 1899 года и которую в 1902-м сразу же после выхода фельетона закрыли), но в конце 1902 года «во внимание к заслугам его престарелого отца» переведен в Вологду и вскоре возвращен в Петербург. В 1904 году, когда за другие прегрешения ему была запрещена всякая литературная деятельность, он «по состоянию здоровья выехал за границу». До 1921 года, до того момента, как Амфитеатров на самом деле бежал с семьей из Петрограда через Финский залив на лодке, он не был эмигрантом и к предвоенной эмиграции причислен Н. Комоловой (с. 24) по недоразумению³². Видимо, слово «зарубежье» оказывает на исследователей этого нового (для них) феномена такое завораживающее действие, что им даже в голову не приходит, что элементарные справки о так называемых «писателях русского зарубежья» – о том же Амфитеатрове, Зайцеве, Муратове, Осоргине и др. – можно навести, заглянув хотя бы в Краткую литературную энциклопедию (1962 – 1978), не говоря уже об обстоятельных статьях (с подробной библиографией и ссылками на архивы) в Биографическом словаре «Русские писатели. 1800 – 1917», к которому Н. Комолова не обратилась ни разу.

Без знания фактической стороны дела исследовательская мысль будет неизбежно скользить по поверхности, балансируя между тривиальными выводами (см. «Заключение») и чистым фантазированием, что можно продемонстрировать и на другом примере – на примере аналитической главы с публицистическим названием «Страницы итальянской истории по Н. П. Оттокару». В ней автор высказывает предположение, что имя русского историка-эмигранта, написавшего «историческ[ий] раздел статьи «Россия» для Итальянской энциклопедии (1936)», отсутствует, потому что всеобщую историю в энциклопедии «курировал Дж. Вольпе, официальный историк режима…» (с. 400)^33. Иными словами, предполагается, что имя Оттокара было изъято по цензурным соображениям. Кем, в таком случае, было установлено, что этот раздел писал Оттокар, не сказано. Судя по ссылке на эту статью: «Russia // Enciclopedia italiana. Milano, 1936» (там же, примеч. 12), – Н. Комолова знает ее, скорее всего, по пересказам (как и одноименный журнал Э. Ло Гатто «Russia»). В выходных данных не указан ни том, ни страницы того «исторического раздела», где автор не нашел подписи Оттокара, а место издания указано неверно. Всем, кто когда-либо пользовался этой энциклопедией, которая стоит в открытом доступе на полках главных библиотек страны, известно, что издавалась она в Риме (с 1929 года), так что правильная ссылка: Vol. 30. Roma: Istituto dell’Enciclopedia Italiana, 1936. Раздел «История» (Storia) действительно никем не подписан, в то время как под другими стоят имена их авторов, в числе которых есть и один русский ученый-эмигрант – М. Малкиэль-Жирмунский, написавший раздел «Искусство». Как это объяснить? «Официальный историк режима» Вольпе вымарал имя одного русского эмигранта, а другого (к тому же еврея) не заметил? Маловероятно³⁴. На предыдущей странице монографии (с. 399) упомянута «стать[я] «Коммуны» для XI тома Итальянской энциклопедии» того же Оттокара. В эту статью Н. Комолова, скорее всего, тоже не заглядывала и почему-то называет ее аналогом (?) статьи Оттокара «Гражданские коммуны в средние века»^35. Статья в одиннадцатом томе (1931) под названием «Comune» (это единственное число – «Коммуна», а не множественное, как думает Н. Комолова)³⁶ написана тремя авторами. В ней есть большой раздел «История средневековой коммуны» (Storia del comune medievale), и этот раздел был подписан инициалами Оттокара, а на первых страницах этого тома перечислены имена всех авторов, среди которых и профессор Флорентийского Королевского университета Н. Оттокар.

В списке авторов 30-го тома его имени нет, но для того, чтобы объяснить, почему это произошло, историк, если он взвешивает все факты, должен, прежде всего, задаться вопросом: что изменилось в отношении фашистского режима к русским ученым, эмигрировавшим в Италию, по сравнению с 1931 годом? Почему в 1931 году никаких проблем не возникало, а в 1936-м они появились? Что значит «русский эмигрант» применительно к Оттокару – это биографический факт или его гражданский статус? Но когда этих фактов историк не знает, ему не остается ничего другого, как экстраполировать знакомую советскую практику обращения с неугодными авторами на итальянскую ситуацию. Но ведь Оттокара не увольняли с работы по анкетным данным, не объявляли «врагом итальянского народа», и его книги продолжали издаваться в Италии³⁷. По моим представлениям (хотя я не историк и этим вопросом никогда специально не занималась), как раз в этом направлении никаких существенных изменений между 1931 и 1936 годами не произошло. К началу тридцатых фашистская Италия уже не сомневалась, что в Советской России установился такой же тоталитарный режим, о чем свидетельствует, например, книга Р. Бертони с недвусмысленным названием «Россия: триумф фашизма» (Russia: trionfo del fascismo), вышедшая в 1931 году и переизданная в 1937-м! Поэтому более вероятно, что дело было не в авторе, а в самом предмете – в цензурировании статьи о российской истории, которая доведена до 1928 года, до начала пятилеток, и заканчивается такими словами: «…первый и второй пятилетние планы ставили свой целью создать в преимущественно аграрной и довольно отсталой стране мощную социалистическую промышленность и перестроить все сельское хозяйство на коллективной основе (см.: kolchos)». В таком случае, если статья Н. Оттокара была соответствующим образом «отредактирована» (идеи корпоративного хозяйства и огосударствления экономики были особенно близки Муссолини, министру корпораций, а не медиевисту Оттокару), он мог снять свое имя сам. Но чтобы ставить подобные вопросы и предлагать решения, давать свою интерпретацию фактам, надо заниматься изучением истории, а этого-то в книге и нет. Вместо научного подхода – безответственная журналистская публицистика на тему «времена и судьбы». Что нового может узнать читатель о «временах», о 20 – 30-х годах, если кроме простых напоминаний о том, что в Италии к власти пришли фашисты, а в России – большевики, ничего содержательного не сообщается: «В Италии, как и в России, дело шло к диктатуре, только с другим знаком, и вскоре между ними начнется сближение» (с. 60). С каким знаком? И что за сближение?

Н. Комолова адресует свою книгу историкам (и более широкому кругу читателей) и могла бы предположить, что как раз для историков – в отличие от широкого читателя – имя Н. Оттокара не является абсолютно новым и его место в науке давно определено³⁸, хотя специальных работ о нем в советское время и не было.

Но может ли настоящая работа восполнить эту лакуну, если теперешние историки, итальянисты (!) «не узнают» уже ключевого термина главных трудов Оттокара по истории средневековой Италии³⁹ – «городские коммуны». Казалось бы, мелочь: подумаешь, неточно переведено одно определение, но свидетельствует она о многом.

Получается, что за какую ниточку ни потяни, все оказывается совсем не так, а в лучшем случае – не совсем так, как это подается.

Особо следует остановиться на работе автора с архивными источниками. В издательской аннотации сказано, что в «научный оборот» введены материалы из РГАЛИ и ГАРФ. Я внимательно просмотрела всю книгу и никаких прямых ссылок на российские государственные архивохранилища не обнаружила (если автор укажет мне те страницы, где есть новые, неизвестные материалы из этих архивов, я готова принести свои публичные извинения). Однако в книге используются материалы российских частных собраний. Настоящей золотоносной жилой для автора стала семейная коллекция О. Северцевой – все под рукой, и никуда ходить не надо: и редкие (для непрофессионала) издания А. Лозины-Лозинского 1916 года, и газетные вырезки с некрологами (без указания, из каких они взяты газет!), и копии стихов из «архива Пушкинского дома» (по-видимому, имеется в виду Рукописный отдел ИРЛИ), и материалы об А. Габричевском, и афиши лекций в «Студио Итальяно», которые ранее публиковались как документы (совместно с О. Северцевой, см. примеч. на с. 90), а здесь преобразованы в подобие связного текста – в длинные перечни этих самых лекций.

Н. Комолова, конечно, не учитывает специфики такого жанра, как некролог, и делает соответствующие выводы из положительных отзывов Сергея Городецкого о Лозине-Лозинском, не подозревая, что тот же Городецкий был автором отрицательной рецензии на его стихи, – этих вырезок в коллекции, видимо, не оказалось! «Критика встретила первые издания стихов А. К. Лозина-Лозинского молчанием» (с. 146), – не моргнув глазом, пишет автор, не ведая, что кроме Городецкого его первую книгу рецензировали Николай Гумилев и Георгий Иванов. А между тем библиографические и гораздо более систематичные биографические сведения легко можно было найти в обстоятельной статье А. Морозова^40. Автор полагает, что забвение таких поэтов, как Лозина-Лозинский, непосредственно обусловлено приходом к власти большевиков, которые «круто изменили вкусы россиян» (с. 152). Непонятно, почему у нее А. Цветаева «не побоялась» (с. 152) вспомнить о Лозине-Лозинском, – что в нем такого опасного для тех лет, когда А. Цветаева писала свои воспоминания?

Из писем М. Волошина, найденных автором в архиве Дома поэта в Коктебеле (с. 7) (автографы, естественно, хранятся в другом месте – в РО ИРЛИ), три письма к матери (от 5 января 1900 года, 23 января и 20 октября 1901 года) уже изданы⁴¹. Но об этой публикации, содержащей большой корпус писем (за 1896 – 1914 годы) с подробным и тщательно выверенным комментарием, Н. Комоловой ничего не известно, а ее собственный комментарий к одному из них, где говорится, что Волошин начал читать «Итальянское путешествие» Гете, таков: «Первое издание книги называлось «Итальянское путешествие»» (с. 407, примеч. 11). О каком первом издании здесь идет речь – в какой стране и на каком языке оно называлось «Итальянское путешествие»?⁴² Опубликованы ранее и два письма Габричевского к Вяч. Иванову по поводу перевода Гете⁴³, которые занимают целых две страницы в куцем шестистраничном очерке о вкладе Вяч. Иванова «в культуру русского зарубежья».

Н. Комолова часто ссылается на «парижский архив Б. К. Зайцева», но место хранения этого фонда ни разу не названо. Кроме того, ссылки на него (то есть на собрание дочери писателя Н. Зайцевой-Соллогуб) сначала появляются в итальянской версии: «Archivio

Coll. Zaitsev – Sollogoub (Paris)» (так на с. 100, 102, 105!), а значит, «заимствованы» из итальянских работ, и только на с. 331 и следующей – во французской: «Archives». Орфография ссылок на этот фонд, ка-жется, исчерпывает все возможности варьирования: Archivio/Archives/ Zaitsev/Zaisev/Sollogoub/Sollogoug (со стр. 333 перед фамилией владелицы этого собрания появляется инициал N). Наверное, работа Н. Комоловой в исторических архивах Милана, Рима, Неаполя и Палермо (возможность работать в них представилась ей, как отмечено в очерке «Две музы…»⁴⁴, начиная с 1964 г.) по изучению политической истории Италии, итальянской деревни и биографии лидера ИКП была более продуктивной, но работа с литературными архивами, как показывает настоящая монография, ей просто противопоказана. Так, на с. 103 Н. Комолова пишет, что «из-за задержки в получении виз некоторые из приглашенных в Рим не приехали», и цитирует письмо Муратова Зайцеву от 15 сентября 1923 г.: «Белому визы пока не дали, он уже продал свой билет на пароход. Он нервничает и ждет, но дождется ли, это, я думаю, еще вопрос». «Белый итальянской визы действительно не дождался, – резюмирует Н. Комолова, – и уехал в Москву». Но А. Белого никто в Рим не приглашал, и он туда не собирался (тем более на пароходе из Берлина), а с августа по октябрь 1923-го дожидался в Берлине советской визы⁴⁵. Об этом и пишет Муратов в своем письме, но Н. Комолова не знает ни биографии Белого, ни точного состава приглашенных на Римские чтения (на самом деле все, кто был приглашен, получили визы и приехали в Рим) и склонна приписывать все визовые сложности (о которых может судить только по переписке) фашистскому режиму: «В Италии в то время к власти пришел Муссолини и начинал утверждаться фашистский режим. Возможно, поэтому возникли большие трудности в получении виз для русских беженцев, приглашенных в Рим» (с. 101). Нужны ли еще доказательства, что даже простая копия письма, попавшая в руки некомпетентного автора, ничего, кроме вреда, гуманитарным знаниям принести не может⁴⁶?

Что касается итальянских архивов, упомянутых в аннотации к книге Н. Комоловой, то ее собственные находки – письма казаков и бывших офицеров царской армии к княгине Демидовой (в 1930-х годах) с просьбой о материальной помощи (они приводятся на с. 55 – 57) – представляют исторический интерес, но к культуре «серебряного века» они имеют весьма сомнительное отношение.

Иллюзия большой архивной работы, проделанной автором, и впечатление о новых материалах, введенных в научный обиход (как сказано в аннотации к книге), создаются главным образом за счет разговоров вокруг архивов: где, когда и при каких обстоятельствах автор познакомилась с ксерокопиями документов, любезно предоставленными ей тем-то и тем-то (а не с оригиналами, найденными ею самостоятельно в архиве), и в итоге почти каждый эпизод заканчивается ссылкой на публикацию этих материалов в альманахе Н. Комоловой. Заслуживают внимания, на мой взгляд, лишь некоторые сведения о русской колонии на Лигурийском побережье (гл. «Российская эмиграция в Италии в начале XX века (1905 – 1914)») и биографический очерк о Константине Константиновиче Лозине-Лозинском, брате поэта, если не считать, разумеется, таких перлов, как его участие «в I Международном конкурсе философов в Риме» (с. 83; интересно, кто из философов стал победителем на этом конкурсе?). Поскольку именного указателя в книге нет, этот хоть в чем-то небесполезный материал затерялся в хаотическом очерке «Русское зарубежье в Италии: вклад в культуру (1917 – 1945)», где собрано все на свете – от благотворительности русской аристократии (на примере княгини Демидовой) до участия русских в итальянском Сопротивлении (А. Флейшер).

Помимо многочисленных содержательных ошибок, книга пестрит опечатками⁴⁷, причем главным образом в ссылках на итальянские источники, а среди них – в основном в окончаниях слов.

Попросту говоря, это не столько опечатки, сколько грамматические ошибки, выдающие плохое знание итальянского языка: ricerge (надо: ricerche), giudici (giudizi), imigi (imagini) – видимо, под влиянием популярного «русского» слова «имидж», linei generale (linee generali – с. 401, а всего на этой странице шесть опечаток, то же на с. 11) и т. д. Особенно впечатляет количество искажений в именах собственных: Е. П. Карсавин (с. 100), Т. или В. Зелинский (с. 70 и сноска на с. 394), С. Степун (с. 70), Дж. Шпет (с. 91) и т. п. Увы, далеко не все из них можно отнести на счет рассеянности автора или корректора, таковы философ Борис Вячеславцев (с. 101) – Б. П. Вышеславцев; журналист А. И.Косоворотов (с. 410) – Косоротов; Куртис (с. 257) – Э. Р. Курциус (Curtius). Ясно, что автор попросту никогда не встречала по-русски некоторые имена, которые попались ей в итальянских источниках, – как иначе могли бы возникнуть Дж.Шпет (по-русски его звали Густав Густавович)⁴⁸ или Т. Зелинский (польский Tadeusz и итальянский Taddeo в русском обиходе звался Фаддеем Францевичем; впрочем, еще один вариант приписанного ему инициала – В. – остается необъяснимым).

Такие же огрехи характерны и для передачи итальянских имен: «романы Дж. Верди» (итальянский верист Джованни Верга – не композитор!), Уго Ойемми (писатель, журналист и литературный критик У. Ойетти, Ugo Ojetti, 1871 – 1946), Э. Гуидибальи (E. Guidubaldi / Е. Гуидубальди), Полицциано (Анджело Полициано, ср. с. 140: «эпитафией, сочиненной Полицианом» – в современной норме итальянские фамилии на о не склоняются). Основатель «Студио Итальяно» в Москве Одоардо Кампа в тексте назван правильно, но тут же, в этой же главе, помещен его портрет и подпись под ним с двумя ошибками: Эдоардо Кампо.

С двойными итальянскими фамилиями автор, видимо, вовсе не умеет обращаться: имя итальянского ученого, археолога, публициста и общественного деятеля Умберто Дзанотти Бьянко (U. Zanotti Bianco, 1889 – 1963) встречается в таких вариантах: Умберто Дзанетти Бьянко / Дзанетти Бианко / Б. Дзанетти (с. 47, 30, 152)⁴⁹. По-русски можно назвать М. Е. Салтыкова-Щедрина М. Е. Салтыковым или Н. Щедриным, но что бы мы сказали об итальянском ученом, который преподнес нам таких писателей, как «Щ. Салтыков», «Б. Марлинский» или «М. Сибиряк» (а именно так звучит для итальянца «Б. Дзанетти»). В этом конкретном случае Н. Комолова, видимо, не отдает себе отчета, что тот «писатель», по предложению которого был создан «Комитет поддержки русской интеллигенции» (с. 101), и «социалист Б. Дзанетти», адресат А. Золотарева (с. 152), – одно и то же лицо. На самом деле это очень известный общественный деятель, который активно занимался проблемами итальянского Юга (отсюда его связи с колонией русских эмигрантов на Капри) и организацией нескольких комитетов: Итальянского комитета в защиту демократии в России (1919), Комитета помощи голодающим детям (он приезжал в Россию в 1922 году и знал реальное положение дел), он же был и главным организатором Комитета помощи русской интеллигенции, созданного в Риме в ответ на призыв Нансеновского комитета.

Беда с именами собственными не сводится к их воспроизведению. Проблема, с которой плохо справляется автор, – это то, как надо вводить в книгу имена и что из относящегося к этим именам надо пояснять в русском тексте (или в примечаниях к нему). Незадачливые компиляторы над этим никогда не задумываются, а зачастую, как мы могли только что убедиться, просто не имеют представления, о чем идет речь и что об этом знает (или, наоборот, не знает) образованный русский читатель. Так, например, Леопарди можно просто назвать по фамилии, даже без имени (и желательно без таких пояснений, как «итальянский поэт начала XIX в.» – с. 183), а, скажем, Дж. Папини требует пояснений – а то, что автор при каждом появлении его имени с завидным упорством (с. 47, 96) указывает в скобках место жительства (Флоренция), этих пояснений никоим образом заменить не может. Джованни Папини (1881 – 1956) – очень известный писатель и критик, одна из ключевых фигур для понимания путей развития итальянской культуры первой половины XX века. В России переводы его рассказов печатались с середины 10-х годов, в 20-е годы они выходили в русских переводах в Берлине (с предисловием философа Б. Яковенко) и в России, где на них появлялись рецензии; о нем писал Луначарский в своих обзорах современной зарубежной литературы, а в 60-е годы – Ц. Кин и т. д. Для изучаемого Н. Комоловой периода («серебряный век») существенно то, что в самом начале века Дж. Папини вместе со своим другом, таким же молодым флорентийским литератором Джузеппе Преццолини (1882 – 1982), основал авангардистский журнал «Леонардо» (1903 – 1907), который самым тесным образом был связан с журналом московских символистов «Весы». В книге Н. Комоловой оба явно неведомых автору персонажа регулярно появляются вместе, как Бобчинский и Добчинский, иногда с пояснением: «итальянские просветители» (как Вольтер и Дидро?).

С этими именами связана целая эпоха – начало литературного сотрудничества и личного общения (которое не прерывалось и после закрытия обоих журналов) двух писательских группировок: русских символистов, объединившихся в первые годы XX века вокруг московского издательства «Скорпион» и журнала «Весы», и итальянских модернистов, по преимуществу флорентийских, первоначально собравшихся вокруг журнала Папини и Преццолини⁵⁰. Говорить о Дж. Папини только в связи с флорентийским обществом «Друзья России» – это то же самое, что рассматривать таких писателей, как Осоргин, Зайцев и др., исключительно как сотрудников Института итальянской культуры (каждый раз помечая в скобках: Москва) или ограничиться пометой «Петербург», говоря о Д. Мережковском (кстати, он полностью выпал из панорамы «серебряного века» и почему-то причислен мимоходом к младшим символистам! – с. 20).

Такое механическое переписывание незнакомых имен⁵¹ едва ли уравновешивается избыточными и столь же не освоенными сведениями, как, например, педантичным указанием издательств, где печатались книги Муратова. Что дает читателю упоминание «издательства Сток» в сообщении: «…в 1925 г. в римском издательстве «Сток» вышла в свет (на итальянском и на французском языках) книга П. Муратова «Древнерусская живопись»…» (с. 64)? Поскольку Сток – это фамилия, то по-русски в таких случаях говорят: «в издательстве Стока» или «А. Стока». Об этом книгоиздателе я, признаюсь, не слышала ровно ничего, думаю, что читатели – тоже. Если же издательство указано из библиографической тщательности, то почему же названо только оно, когда на титуле значатся два издательства (римское – А. Стока и пражское «Пламя»)⁵² ? На той же странице (с. 64) дается издательство «d’Arte» – такого издательства (d’arte – искусства – в родительном падеже) не существует в природе, это слово входит в название многих издательств: в данном случае речь идет о римском издательстве «Casa editrice d’arte «Valori plastici»», и названием издательства является именно «Valori plastici». Представьте себе, что в каком-то иностранном  тексте сказано, что книга вышла в Москве в издательстве «Izdatelstvo» или, скажем, «Tovarishchestvo».

Если про узкого специалиста говорили, что он подобен флюсу и

знает все ни о чем, то нынешние культурологи широкого профиля обнаруживают движение к противоположной крайности – не знают ничего обо всем. Обилие излишних сведений вместо насущно необходимых, отсутствие точных ссылок, приблизительные определения вместо точных дефиниций, случайный отбор материала – настолько типичны, что по ним легко опознается тип компилятора, который плохо знает оба культурных контекста – и русский, и итальянский. Не зная главных итальянских и русских журналов и издательств начала XX века, кото-

рые и определяли культурную жизнь изучаемой автором эпохи, не имея представления об эмигрантской печати (все ссылки на периодику русской эмиграции взяты из вторых рук, это видно невооруженным глазом), издавать большой научный труд о русской культуре «серебряного века» и ее связях с итальянской, мягко говоря, неосторожно.

Кому-то покажется странным, что в рецензии много (слишком

много) примеров разного рода ошибок. Так вот, это малая толика ошибок, натяжек, несуразностей, которые есть в рецензируемой книге, фактически здесь разобрана едва ли десятая часть текста и из нее приведена лишь небольшая часть примеров. Количество недостоверных сведений, которые сообщаются в этом труде, не позволяет ему претендовать даже на статус научно-популярного издания, не говоря уже об академическом. Любую дату, любое имя, любой факт, встретившиеся в этой книге, если вы их не помните наизусть, нужно проверять.

Как же объяснить появление подобной книги? Ведь перед нами работа отнюдь не новичка, а заслуженного деятеля российской науки, пользующегося, насколько я понимаю, большим авторитетом в своей среде. Главные труды Н. Комоловой перечислены в уже упомянутом очерке о ней М. Корчагиной, среди них учебное пособие для учителей «Новейшая история Италии» (М.: Просвещение, 1970), несколько монографий: «Движение Сопротивления и политическая борьба в Италии. 1943 – 1947 гг.» (М.: Наука, 1972; бронзовая медаль ВДНХ 1974 года), «Пальмиро Тольятти: Очерк жизни и деятельности» (совместно с Г.

Филатовым; М.: Политиздат, 1983), небольшая книга «Италия в судьбе и творчестве Бориса Зайцева» (М.: ИВИ РАН, 1998), отмеченная благожелательной рецензией итальянского историка Р. Ризалити (Slavia. 1999. N 4) и др. Как же так? С одной стороны, солидные научные труды, получившие всеобщее признание (положительные отзывы, рецензии, награды, почетная грамота Российской академии наук в 1999 году), а с другой – настоящая монография, где концы с концами не сходятся буквально на каждом шагу. Ведь все мои претензии к этой книге отнюдь не стилистического свойства, не вкусового характера   ⁵³, и это не придирки к опечаткам, я говорю об абсолютной бессодержательности историко-филологических исследований автора, о неряшливой компиляции, об искажении многих (а не единичных, что может случиться с каждым) исторических фактов: имен, дат, событий и о многочисленных библиографических ошибках (о таких ссылках, где неверно указаны том, год, место издания, название, номер страницы) и т. д. По сути дела, речь идет о фальсификации истории и об опасном симптоме возникновения и процветания (под грифом Института всеобщей истории РАН)⁵⁴ «альтернативного» – по отношению к гуманитарным наукам – литературоведения и доморощенной истории русской литературы под маркой «литературы русского зарубежья». Констатировать этот факт неприятно (тем более теперь, когда после реорганизации Отделения языка и литературы РАН и слияния его с историками речь идет о чистоте того же самого мундира), а читать мои заметки и поправки, наверное, скучно, но другого выхода я не вижу. Если спортсмену, занимавшемуся всю жизнь тяжелой атлетикой, совершенно ясно, что он уже не станет фигуристом, то маститый ученый почему-то не в состоянии реально оценить свои силы, и приходится объяснять ему, сколько раз он шмякнулся об лед, не откатав даже обязательной программы⁵⁵.

Книга с таким броским названием и умело составленной аннотацией (не без элементов дезинформации, как мы убедились) не залеживается на прилавках «Академкниги». Можно сказать, идет нарасхват. Если бы название адекватно отражало ее содержание – скажем: «По страницам альманаха «Россия и Италия» (1993 – 2003)», вряд ли кто-нибудь обратил бы на нее внимание (как, в общем, и было до сих пор). Реклама – двигатель торговли!

Единственная положительная эмоция, которую у меня вызвало чтение этого сочинения, это известие о том, что Н. Комолова больше не является редактором названного альманаха.

Л. СТЕПАНОВА

г. Санкт-Петербург

 

P.S. Более подробный вариант рецензии будет опубликован в итальянском журнале «Europa orientalis».

1. Какие именно главы были написаны специально для этой монографии, не указано. В самой книге также нет систематических ссылок на предыдущие публикации, как это, вообще говоря, принято в научных изданиях. Многочисленные повторы в разных статьях (главах) и сообщаемые при этом взаимоисключающие сведения, разная датировка одних и тех же событий и т. п. свидетельствуют о том, что никаких специальных усилий для того, чтобы переработать отдельные статьи в главы научной монографии (выверить материал, упорядочить систему сносок и, наконец, составить указатели и сводную библиографию или хотя бы вычитать текст), автор не приложила.[↩]
2. За исключением разве что окружения Горького в Сорренто.[↩]
3. Автор склонна находить политические обоснования для любого вида деятельности: «Стараясь отстраниться от абсурда фашистского режима, семья Колонна ди Чезаро увлекалась теософией и антропософией» (с. 62).[↩]
4. То же самое можно сказать и по поводу философии. Ср.: «…Габричевский ввел понятие «античный ген», которое можно сопоставить с понятием «энтелехия», ныне снова вернувшимся в научный оборот» (?!) (с. 447). Если автор никогда раньше не сталкивалась с аристотелевским термином «энтелехия», это отнюдь не значит, что данный термин когда-либо исчезал из научного обихода («оборота»?) или был под запретом.[↩]
5. Ср. такое замечательное определение: «В начале XX в., как и ранее, продолжало существовать такое явление, которое позднее назовут «русским зарубежьем»» (с. 23).[↩]
6. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. М.: ОГИ, 2000. С. 30.[↩]
7. Об Институте, в том числе и его итальянских связях и интересах, ценный материал содержится в кн.: Российский институт истории искусств в мемуарах. СПб., 2003.[↩]
8. На с. 18 он же появляется под фамилией Грэвс.[↩]
9. Термин «Предвозрождение» тоже весьма любопытен. Его широкое распространение в советской историографии связано с идеологическим неприятием средневековой культуры (и гонениями на медиевистику, от чего отечественная наука не может оправиться и по сей день). Муратов, к счастью, в таких эвфемизмах для обозначения переходного периода от Средневековья к Ренессансу, как предвозрождение / проторенессанс / предгуманизм, не нуждался.[↩]
10. Ср.: «Ты хочешь знать, кого я ненавижу? / Конечно, Фра Беато Анжелико. / Я в нем не гения блаженства вижу, / А мертвеца гробницы невеликой» (Городецкий С. Фра Беато Анжелико // Гиперборей. 1912. N 1. С. 13).[↩]
11. Настоящего, полноценного собрания сочинений Ахматовой до сих пор нет.[↩]
12. Когда же? Поздние стихи Вяч. Иванова собраны в книге «Свет вечерний», вышедшей в Оксфорде в 1962 году, а Полное собрание сочинений начало печататься в 1971 году в Брюсселе. Собрание сочинений Цветаевой в 5 томах начато в 1980-м (закончено, действительно, сравнительно недавно, уже в 1990-м), два тома ее прозы вышли еще раньше, в 1979 году в Нью-Йорке. Конечно, эти «зарубежные» издания не были легко доступны массовому советскому читателю, но специалисты, к которым причисляет себя автор рецензируемой книги, их прекрасно знали и пользовались ими.[↩]
13. См.: Итальянские заметки М. А. Волошина. Вступительная статья, публикация и комментарии А. В. Лаврова // Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. Вып. 1. СПб.: Наука, 1991.[↩]
14. Во всяком случае, в ответном письме П. Перцову по поводу трех названных репродукций М. Нестеров пишет: «…решаюсь высказать свой взгляд на роль иллюстрации в журнале с такой исключительной задачей, как Вами намеченная. Цель всякой иллюстрации одна – пояснить мысль, высказанную словом, сделать ее как бы более осязательною. Из трех композиций на тему «Благовещение», данных Вами, думаю, несмотря на всю примитивность выполнения, более соответствовало евангельскому тексту «Благовещение» Фра Беато Анжелико и менее всех – мое» (Нестеров М. В. Письма. Л.: Искусство, 1988. С. 207). Таким образом, Блок со своими «возрожденческими истоками» здесь, кажется, ни при чем.[↩]
15. Полный текст см.: Иванов Вяч. Собр. соч. в 4 тт. Т. I. Брюссель, 1971.[↩]
16. См., например, такого же рода «научную» статью: Рябинина Н. В.«Римские сонеты» и «Римский дневник 1944 г.» Вячеслава Иванова // Россия и Италия. Вып. 5. М.: Наука, 2003. Статья начинается так: «Большой вклад в культуру русского зарубежья внес замечательный поэт и философ Вячеслав Иванов (1866 – 1949)». Весь научный аппарат этого опуса состоит из ссылки на двухтомник Иванова в «Новой библиотеке поэта» (СПб., 1995) и повторяющихся «там же», «там же», «там же» на каждой странице. Вот и вся наука – есть источник (один), он опубликован, и все ссылки на него даны. А что бы вы еще хотели и зачем?[↩]
17. Shishkin A. Ivanov italiano // I Russi e l’Italia. Milano, 1995. Ссылка на нее дается в другой связи на с. 66.[↩]
18. На иллюстрациях воспроизведен автограф стихотворения Вяч. Ива-нова «Богопознание» (Москва, 1916) из альбома О. Синьорелли и обложка специального номера журнала «Il Convegno» (1934), посвященного Иванову, – у Н. Комоловой лишь часть страницы с автографом без верха (с. 250) и обложка журнала (с. 270).[↩]
19. Другой поэт XIX века – это Фридрих Гёльдерлин (с. 222), чье творчество, как известно, целиком и полностью приходится на XVIII век, а после 1802 года он – будучи душевнобольным – уже ничего не писал.[↩]
20. Там же фигурирует и журнал«Понедельник» – типичная ошибка перевода: итал. giornale – это газета, а не журнал (а «Понедельник» – типичное название еженедельного понедельничного выпуска многих русских газет). Ср. также упомянутый на с. 273 и 355 журнал (на самом деле газета) «Возрождение» и др.[↩]
21. Ср. примеч. 4 на с. 47: «…Институт итальянской культуры, созданный 22 апреля 1918 г. в Москве под председательством П. П. Муратова«, а также еще одну вариацию на эту тему: «Когда в 1920 г. в Москве было создано Итальянское общество (Studio Italiano) во главе с П. П. Муратовым…» (с. 445).[↩]
22. См., например, публикацию Даниэлы Рицци с обстоятельным комментарием: Rizzi D.LetterediBorisJakovenkoaOdoardoCampa (1921 – 1941) // Archivioitalo-russo. Русско-итальянский архив. Labirinti 28. Trento, 1997.[↩]
23. Причем Муратову посвящена отдельная глава, и все сказанное здесь будет проговорено еще раз.[↩]
24. См.: Conferenze di Russi sulla Russia a Roma // Russia. 1923. Vol. II. Num. 3 – 4.[↩]
25. Ibidem. P. 528.[↩]
26. Zaitsev B. La letteratura russa contemporanea (uomini e movimenti) // Russia. 1923. Vol. II. Num. 3 – 4.[↩]
27. Muratov P. L’arte russa contemporanea // Russia. 1924. Vol. III. Num. 2.[↩]
28. Отсылка к «Современным запискам» – неточная: т. XIV, а не XV; и сама эта статья ни разу не названа правильно, надо: «Открытия древнего русского искусства», но это для автора не так уж и важно, благо цитаты можно надергать из современного издания (Муратов П. Ночныемысли. М.: Прогресс, 2000).[↩]
29. Muratov P. La scoperta dell’arte russa antica // Russia. 1923. Vol. II. Num. 2.[↩]
30. Имя О. Ресневич-Синьорелли известно Н. Комоловой, видимо, только в итальянском написании (Resnevic), в то время как русскому читателю оно знакомо хотя бы по книге Ольги Синьорелли о знаменитой актрисе Элеоноре Дузе. Книга вышла в Италии в 1938 году и была переведена на многие языки; русский перевод: Синьорелли О. Элеонора Дузе. М.: Искусство, 1975. См. также: Письма Н. С. Гончаровой и М. Ф. Ларионова к Ольге Ресневич-Синьорелли / Публикация Э. Гарэтто // Минувшее. Вып. 5. Париж, 1988.[↩]
31. Garetto E. Materiali sull’emigrazione russa: dall’archivio di Olga Resnevic-Signorelli // Europa orientalis. 10 (1991). P. 386 nota 10.[↩]
32. Те же самые недостоверные сведения содержатся и в ранее опубликованной работе Н. Комоловой «Русская эмиграция в Италии в начале XX века (1905 – 1914 гг.)» (Россия и Италия. Вып. 3: XX век. М.: Наука, 1998. С. 296). Достоверные биографические сведения см. в статье Л. Спиридоновой в Биографическом словаре «Русские писатели. 1800 – 1917» (Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1989. С. 60 – 61).[↩]
33. Если быть более точным, то Джоаккино Вольпе не курировал всеобщую историю – такого отдела не было в энциклопедии, а возглавлял редакцию средневековой и новой истории (Storia medievale e moderna). Его труд о средневековой Италии «Medio evo italiano» цитируется в «Истории Италии» (Т. 1. М.: Наука, 1970. С. 228).[↩]
34. В числе авторов 30-го тома значатся и другие русские эмигранты – профессор Русского университета в Праге А. Флоровский и профессор Йельского университета Георгий (Giorgio) Вернадский (оба по специальности «Русская история»). Обстоятельный очерк о Г. Вернадском, одном из самых известных историков России в XX веке, см.: Сорокина М. Ю. Георгий Вернадский в поисках «русской идеи» // Российская научная эмиграция: Двадцать портретов / Под ред. академиков Г. М. Бонгарда-Левина и В. Е. Захарова. М.: Эдиториал УРСС, 2001.[↩]
35. Перевод названия неправильный: comuni cittadini – это городские коммуны, а не гражданские.[↩]
36. Такая же глухая ссылка на статью по истории средневековой коммуны с той же ошибкой в названии ее «аналога» («Гражданские коммуны») и в статье Н. Комоловой «Профессор Флорентийского университета Н. П. Оттокар» (Россия и Италия. Вып. 5: Русская эмиграция в Италии в XX веке. М.: Наука, 2003. С. 161).[↩]
37. В 30-е годы университетский курс Оттокара перепечатывался чуть ли не каждый год, и выходили эти лекции не где-нибудь, а в «партийных» (то есть фашистских) издательствах, вроде нашего издательства «Правда» или комсомольской «Молодой гвардии». См.: Corso di storia medioevale: dalle lezioni di Nicola Ottokar, raccolto da D. Fabroni e L. Barocas. Firenze: Gruppo universitario fascista. Anno accademico, 1935 – 1936. Кроме того, как отмечает такой авторитетный историк, как Э. Гарэн, «Энциклопедия», о которой идет речь, «свела чуть ли не всю итальянскую интеллигенцию в некое двусмысленное единство гонимых и гонителей, включая самого тирана»; он усматривает в этом коллективном труде символическое отражение итальянской культуры фашистского двадцатилетия (Garin E.IntellettualiitalianidelXXsecolo. Nuovaedizione. Roma: EditoriRiuniti, 1987. P. XVIII).[↩]
38. О концепции Оттокара и ее влиянии на западноевропейскую медиевистику, хотя и со всеми полагающимися (для книги, вышедшей у нас в 1970 году) оговорками, – говорится в главе «Период городских коммун», написанной Л. Баткиным для первого тома академической «Истории Италии» (Указ. изд. С. 227 со ссылкой на две работы Оттокара). Значение российской (петербургской) школы медиевистики четко сформулировано в кратком воспоминании об Оттокаре И. Голенищева-Кутузова: «Значение школы Гревса не ограничивается пределами отечественной науки. Большую известность в Италии и в мировой науке снискали труды ученика Гревса Николая Оттокара, признанного первым после Роберта Давидсона знатоком истории средневековой Флоренции <…> Ученик профессора Флорентийского университета Н. Оттокара – Н. Рубинштейн, тоже родом из России, читает лекции по средневековой истории Италии в Оксфорде» (Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. М.: Наука, 1971. С. 497).[↩]
39. Сам Оттокар считал, что суть его новаторского подхода к изучению средневековой коммуны лучше всех понял и оценил Б. Кроче. См. его рецензию в журнале «Critica» (Vol. XXV. 1927).[↩]
40. Морозов А. А. Лозина-Лозинский А. К. // Русские писатели. 1800 – 1917. Биографический словарь. Т. 3. М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. С. 381 – 382.[↩]
41. См.: Письма М. Волошина к матери. 1896 – 1914 / Публикация и примечания В. П. Купченко и А. В. Лаврова. Предисловие В. П. Купченко // Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. Вып. III. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. С. 190 – 191, 250 – 251 и 315. В монографии они цитируются (по машинописным копиям) на с. 406 – 407 и 410 (см. примеч. 11, 22 и 25).[↩]
42. Из контекста ясно, что Волошин читал «Путешествие» по-немецки («Italienishe Reise», 1816 – 1829). См.: Письма М. Волошина к матери. С. 191 и примеч. 3 на с. 192.[↩]
43. Характерно, что Н. Комолова как ответственный редактор, можно сказать, недавно вышедшего сборника, где были опубликованы оба эти письма (Россия и Италия. Вып. 5. М.: Наука, 2003. С. 302 – 308), не замечает явных ошибок в комментариях публикатора О. Северцевой: Б.<И.> Ярхо (1889 – 1942) не был структуралистом, он принадлежал школе московских формалистов, а Роза Моисеевна Шор не была «линг-висткой». В письме А. Габричевского речь идет о матери О. Шор, которой он передал причитающийся Вяч. Иванову аванс, а лингвистом была совсем другая Шор – Розалия Осиповна (1894 – 1939) (см. примеч. 1 и 2 на с. 308).[↩]
44. Корчагина М. Б. Две музы Нелли Павловны Комоловой // Италия и русская культура XV-XX веков. М.: ИВИРАН, 2000.[↩]
45. См.: Malmstad J. Andrej Belyj at home and abroad // Europa orientalis. 1989. Vol. 8. P. 472 – 476; Лавров А. В. Андрей Белый // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918 – 1940). Т. 1. Писатели русского зарубежья. М.: РОССПЭН, 1997. С. 61.[↩]
46. Один из авторов пресловутого альманаха «Россия и Италия» даже умудрился погрузить Муратова на знаменитый «философский пароход» и выдворить из России осенью 1922 года (правда, по его мнению, это произошло после закрытия «Студио Итальяно», то есть выходит, что в 1923 году!). См.: Леонтьев Я. В. У них была общая любовь – Италия // Россия и Италия. Вып. 4: Встреча культур. М.: Наука, 2000. С. 215. И хоть бы что – ответственный редактор Н. Комолова печатает эту статью, а в своей монографии ссылается на нее без каких-либо комментариев (с. 90, примеч. 1, а на с. 47 – на ее журнальный вариант 1995 года), в то время сама она утверждает (непонятно, на основании какого источника), что Муратов был выслан из России летом 1922 года (с. 99). Сколько же раз тиражируются при участии Н. Комоловой эти и другие ошибочные сведения! По более достоверным данным, он приехал в 1922 году в Берлин в командировку и до конца 1924 года возобновлял советский паспорт, надеясь вернуться в Россию. См. статью о нем Л. Щемелёвой в Биографическом словаре «Русские писатели. 1800 – 1917» (Т. 4. С. 174). Рецензирование всех пяти тематических выпусков «Россия и Италия» не входит в мою задачу, но я считаю своим долгом обратить внимание коллег на то, что пользоваться материалами этих сборников надо с большой осмотрительностью.[↩]
47. Автор так горячо благодарит редакторов издательства, что остается только предположить, что книга была сдана в печать с еще большим количеством ошибок и опечаток.[↩]
48. А вот итальянский топоним Agrigento (греч. Akragas), наоборот, по-русски пишется через «дж» – Агридженто, а не Агригент, как в книге (с. 233, сноска).[↩]
49. Есть и Умберто Дзанотти Бьяко (с. 96), но это хоть простая опечатка.[↩]
50. См. об этом подробно: Котрелев Н. В. Итальянские литераторы – сотрудники «Весов» (эпизод из истории русско-итальянских литературных связей) // Проблемы ретроспективной библиографии и некоторые аспекты научно-исследовательской работы ВГБИЛ. М., 1978.[↩]
51. Незнание некоторых имен иногда поражает воображение: так, строки из стихотворения Цветаевой «Знаю, умру на заре!»»воскрешают в памяти рисунок Боттичелли к «Франческе Даримини» Данте» (с. 232).[↩]
52. Этим странности не исчерпываются: в примечании ссылка дается только на французское издание: Muratov P. L’ancienne peinture russe. Roma, 1925 – без указания переводчика (Andre Caffi) и издательства. Итальянское издание, о котором идет речь в тексте, остается вообще не описанным (вот оно: Muratov P. La pittura russa antica / Traduzione di Ettore Lo Gatto dal manoscritto russo. Roma, Praga: A. Stock, Plamja, 1925).[↩]
53. Я сознательно не касаюсь языка Н. Комоловой, хотя меня, конечно, не могут не коробить «горбачевские реалии» (ср. «цитаты из Маркса – дань тогдашним реалиям» – с. 444), «наработки Габричевского» (с. 449) и т. п. О вкусах не спорят, но с точки зрения языковой нормы такие обороты речи, как «согласно его воли» (с. 80), «антология о…» (с. 13), квалифицируются как безграмотные. Кстати, слово «антология» явно не дается (как говорили в школе) автору. Н. Комолова почему-то называет антологией сборник «I Russi e l’Italia» (Милан, 1995), в котором есть и ее статья о Б. Зайцеве и М. Осоргине, а его редактора, известного итальянского русиста, производит в «атташе по культуре при (!) Итальянском посольстве» (с. 9). Витторио Страда не был культурным атташе, он был директором Института итальянской культуры в Москве (1992 – 1996).[↩]
54. Ср. сугубо положительную рецензию на работы Н. Комоловой о «великих мастерах слова начала XX века» в журнале «Новая и новейшая история» (1999. N 3).[↩]
55. Да и то я не уверена, что моя нелицеприятная критика будет воспринята адекватно и на меня не посыплются обвинения личного характера (как уже было в другом случае).[↩]