Эренбург и Мандельштам (Сюжет с долгим последействием: канва литературных и личных отношений и встреч; жёны, борьба за воскрешение поэзии Мандельштама в СССР)

В юности Ильи Григорьевича Эренбурга и Осипа Эмильевича Мандельштама есть немало бросающихся в глаза совпадений, разумеется неполных, ко подчас удивительных. Начиная с рождения (даты по новому стилю): Мандельштам – 15 января 1891, Варшава; Эренбург – 26 января 1891, Киев. Затем, семьи – по советской лексике – буржуазные, еврейские (купеческое сословие; семья Эренбурга посостоятельнее). Далее, оба – первые мальчики в семьях (Мандельштам – старший ребенок с соответствующим пониманием традиционной значимости этого факта; Эренбург – наоборот, младший и потому избалованный). Детство – в столичных городах России: Мандельштам с 1894 года в Павловске, с 1897-го – в самом Петербурге; Эренбург с 1895 года в Москве. Учеба: Мандельштам – Тенишевское коммерческое училище, 1899 – 1907; Эренбург – Первая московская мужская гимназия, 1900 – 1907. Увлечение политикой под влиянием товарищей: Эренбург в 1905-м сближается с большевиками, Мандельштам в 1907-м – с эсерами (у Эренбурга это началось раньше и зашло дальше, потому и расплата оказалась серьезнее – обыски, выход из гимназии, арест, высылка, в ожидании суда освобождение под крупный залог); в обоих случаях тревога родителей реализовалась в отправке сыновей за границу – оба оказались в Париже (Мандельштам – в сентябре 1907-го с аттестатом об окончании училища и с целью – учиться в университете; Эренбург – в декабре 1908 года с пятью классами образования, и если с мыслью учиться, то, скорее, политике: у Ленина, Троцкого и других). Литература: Мандельштам уже в 1909 году появился на петербургской Башне Вяч. Иванова, где в 1911-м познакомился с Ахматовой и с конца года вошел в Цех Поэтов, а неслучайный переход Эренбурга от политики к стихам осуществился через издание сатирических журналов, вызвавших гнев Ленина и изгнание из партии; 1.910 год – пора их дебютов: стихи Мандельштама – в «Аполлоне», Эренбург печатает в Париже за свой счет книжку «Стихи».

Почти все образование Эренбурга характеризуется приставкой «само», интерес к политике не покидал его всю жизнь; Мандельштам, получив диплом Петроградского университета, политикой интересовался и после того, но лишь спорадически. Еще одна область временных и неожиданных совпадений – религиозная: Мандельштам в 1911 году принял протестантизм, чтобы быть зачисленным в столичный университет, Эренбург – в том же году оказался (в порядке очередного эксперимента) на пути в монахи-бенедиктинцы, но сорвался (что неудивительно, учитывая его характер)… Типичные начала для молодых людей их среды того времени; затем все диктовалось свойствами, скорее не типичными, а глубоко индивидуальными, и различия (например, в природе и масштабе литературного дарования, в жизнестойкости) проявлялись сильнее и сильнее.

Именно пересечения скорее не совпадающих в дальнейшем жизненных траекторий – предмет этого обзора; причем одно значимое совпадение к концу путей обоих героев приведем уже в преамбуле: последние слова Мандельштама, дошедшие из лагеря, где он умер, касались Эренбурга, а сказанное Эренбургом за день до смерти было о Мандельштаме…

1. 1910 – 1938

а) На расстоянии

Начнем с Парижа. Мандельштам пробыл там с октября 1907 до сентября 1908 года, записавшись на факультет словесности Сорбонны. Стихи он всерьез начал писать, уже вернувшись в Россию. Эренбург – в Париже в первый раз с декабря 1908 до июля 1917-го; с 1909 года стихи, по собственной самооценке, заняли в его жизни едва ли не главенствующее место. Поэтически выраженная инфантильность, даже аполитичность была поначалу неким вызовом прежним товарищам. Его первая книга «Стихи» (1910) отмечена в статьях Брюсова, Волошина, Гумилева и др. Имея в виду этот сборник, Кузмин, говоря о поэзии Ахматовой в предисловии к ее первой книге «Вечер» (1912), заметил: «Среди совсем молодых поэтов, разумеется, есть и другие, стремящиеся к тонкой и, мы бы сказали, хрупкой поэзии», – и следом «других» назвал: Эренбург, Мандельштам, Цветаева. В 1912 году два стихотворения Эренбурга напечатаны в N 3 журнала акмеистов «Гиперборей», там же – на его третий сборник стихов «Одуванчики» (Париж, 1912) рецензия Мандельштама, который «Одуванчиков» предпочел книге «Стихи»: «…скромная, серьезная быль г. Эренбурга гораздо лучше и пленительнее его «сказок»»; отметив, что поэт «очень простыми средствами достигает подчас высокого впечатления беспомощности и покинутости», Мандельштам написал: «Приятно читать книгу поэта, взволнованного своей судьбой, и осязать небольшие, но крепкие корни неслучайных лирических настроений <…> Один из немногих г. Эренбург понял, что от поэта не требуется исключительных переживаний»¹. Сам Эренбург впоследствии признавал, что в «Одуванчиках» он «не вылечился от стилизации, только вместо картонных лат взял напрокат в костюмерной гимназическую форму»². Начав в Париже издавать поэтический журнал «Вечера», Эренбург декларировал в N 1 (май 1914):»Потребность издания журнала стихов давно назрела. Лишь прекрасное начинание петербургского Цеха Поэтов «Гиперборей» отчасти заполнило этот пробел». В N 2 «Вечеров» были напечатаны стихи акмеиста М. Зенкевича; начавшаяся мировая война остановила издание «Вечеров». В ту пору Эренбург воспринимался столичными критиками как поэт, близкий акмеистам. К. Чуковский в статье «Цветущий посох»³, утверждая, что акмеисты не музыканты, но каменщики, запоздало отметил: «У акмеистов Эренбурга и Мандельштама много таких каменных стихов…» – но именно в 1915 году поэтические дороги и внешние глобальные обстоятельства далеко увели Эренбурга от стихов 1912 года. В отличие от Мандельштама, последовательно выстраивавшего свою поэтику, Эренбург долго искал себя, легко бросая одну поэтическую систему ради другой. Заочное их знакомство продолжилось с выходом «Камня» (1913).

В 1913 – 1915 годах обнаруживается перекличка обоих стихотворцев на интересе к поэзии Франции. Недолгим, но сильным было влияние на поэзию и взгляды Эренбурга стихов и личности Франсиса Жамма⁴ (личные встречи с поэтом, статья «У Франсиса Жамма»⁵, книга «Детское», посвященная французскому поэту⁶, наконец, переводы его стихов, включенные как в антологию Эренбурга «Поэты Франции»⁷, так и в первую в России книгу Жамма «Стихи и проза»⁸.»Переводы И. Эренбурга, – писал об этой книге хорошо знакомый Мандельштаму В. Нарбут, – почти безупречны»⁹). Свидетельством тогдашнего интереса к Жамму Мандельштама является вариант стихотворения «Аббат»(«И самый скромный современник, / Как жаворонок, Жамм поет…»).

Поэзией Вийона Мандельштам увлекся раньше Эренбурга, который, приступая в 1915 году к переводам, был знаком со статьей Мандельштама «Франсуа Виллон» в «Аполлоне» и напечатанными там переводами (Гумилева), равно как и с основными французскими трудами о Вийоне.

В 1916 году книга переводов Эренбурга из Вийона вышла в Москве; ее экземпляр был отправлен из Парижа в Петроград с надписью «Поэту Мандельштаму. И. Эренбург. 1916″¹⁰. Во вступительной статье к сборнику Вийона при упоминании разночтений в русском написании имени поэта: Вильон у Пушкина и Виллон у «новых авторов» – несомненно имелся в виду Мандельштам, так как Брюсов в 1913 году писал «Вийон». В текстах статьи Мандельштама и предисловия Эренбурга легко обнаруживаются расхождения в описании убийства в драке, которое совершил Вийон, и совпадение в оценке сходства жизненных и поэтических путей. Вийона и Верлена («Бедный Лелиан» у Эренбурга). Переводы Эренбурга из Вийона вызвали много откликов; близкий к кругу акмеистов В. Жирмунский, отметив удачный выбор переведенных стихотворений, признал переводы Эренбурга «красивыми переложениями», но заметил, что предпочитает работу Гумилева¹¹. Интерес к Франсуа Вийону оба героя сохраняли всю жизнь (в 1956 году Эренбург заново перевел любимые стихи «самого французского поэта Франции»¹²).

Начавшаяся в 1914 году война привела к расхождению поэтических путей Эренбурга и Мандельштама, что было полемично декларировано Эренбургом в 1918 году при упоминании питерских поэтов: «Во всех этих безукоризненных ямбах и хореях сколько величайшей неправды! Вот «оранжевые» и «синие» книги, и вот скуластые пермяки, которые прямо и честно ходят в штыки <…> А на Парнасе бряцают звонкими рифмами и размахивают хоругвями наспех придуманных лозунгов»¹³. Став в 1915 году корреспондентом русских газет на франко-германском фронте, Эренбург увидел войну из окопов, – эти картины, наряду с фактами варварства немецких войск во Франции, сценами пошлой скуки тыла, тоски солдатских госпиталей и тупыми фразами упорных русских крестьян, пригнанных помогать французской армии, наполнили его статьи, репортажи и многословные стихи («прозаизмы и истерика» – по самооценке 1935 года¹⁴). То, что Мандельштам на другом этаже осознания войны насыщал стихи погружением в контекст европейской истории, увеличивая плотность и смысловую нагрузку стиха, порождало тогда у Эренбурга поверхностное ощущение парнасского эстетизма, ухода от реалий мирового катаклизма. В свою очередь Мандельштам считал тогдашние стихи Эренбурга попросту слабыми (так же высказался о них потом и сам автор¹⁵).

б) Москва-Киев-Коктебель-Феодосия-Тифлис-Москва

Вскоре по возвращении в Россию (июль 1917 г.) Эренбургу пришлось стать свидетелем ее всеобщего раздрая, завершившегося октябрьским переворотом; о его отношении к катастрофическим событиям повествуют статьи и стихи 1917- 1918 годов. Личное знакомство Эренбурга с Мандельштамом произошло лишь летом 1918 года в Москве в «неком небезызвестном салоне», где «безукоризненный эстет из «Аполлона» с жаром излагал свои большевистские идеи»¹⁶, – как полемически описывал это настроенный резко антибольшевистски Эренбург; впервые услышав тогда «Сумерки свободы», он воспринял их как смену политической позиции Мандельштама после осени 1917 года, то есть после стихотворения «Когда октябрьский нам готовил временщик»: «Мандельштам, изведав прелесть службы в каком-то комиссариате, гордо возглашает: как сладостно стоять ныне у государственного руля!» (слово «руль» в этом и многих иных высказываниях Эренбурга неизменно отсылало к «Сумеркам свободы»); столь же воспаленно Эренбург воспринимал тогда позицию Блока, Белого, Есенина, Клюева, Маяковского, даже Кузмина. Впоследствии, отдавая должное мудрости Мандельштама, Эренбург неоднократно цитировал «Сумерки свободы» в контекстах, позволявших судить об эволюции его собственных взглядов.

Географический пунктир дальнейших (1919 – 1920), уже дружеских, встреч Эренбурга и Мандельштама включает Украину, Крым, Кавказ и возвращение в Москву.

В октябре 1918 года, бежав от ареста из большевистской Москвы в Киев, Эренбург уже при большевиках, в марте-апреле 1919-го, встретился там с Мандельштамом. Апрель-август 1919 года – время их постоянных встреч: в знаменитом клубе ХЛАМ, на «мероприятиях» литературной секции подотдела искусств культпросветотдела киевского Наробраза, в Мастерской художественного слова, где Эренбург, ее организатор, наряду с Б. Лившицем и В. Маккавейским вел постоянные занятия, а Мандельштам выступил с несколькими докладами¹⁷. Две встречи датируются по киевской газете левых эсеров «Борьба»: 24 апреля 1919 года – участие в диспуте о современном искусстве в зале б. Купеческого собрания (24 апреля – объявление, 27 апреля – отчет); 28 апреля – в «Вечере искусств» в театре б. Соловцова (30 апреля – отчет). Встречи в киевских кафе (обычно – в греческой кофейне на Софийской ул.), куда, случалось, заходил Мандельштам и где Эренбург был завсегдатаем и читал молодым спутницам свои и чужие стихи (из стихов Мандельштама: «Я не слыхал рассказов Оссиана», «Декабрист» и чаще всего «Я изучил науку расставанья…»), упоминаются мемуаристами: самим Эренбургом, Я. Соммер, Б. Букиник и др.¹⁸. Среди спутниц Эренбурга были Я. Соммер, Е. Молдавская, Л. Козинцева (его двоюродная племянница по матери, ставшая вскоре его женой), а также ее подруга Н. Хазина (будущая Мандельштам; с ней Эренбург познакомился еще в 1918 году: «Надя любила вспоминать, что Эренбург, один из законодателей вкуса в ХЛАМ’е, шепнул ей на ушко, что она похожа на женщин с полотен Кранаха»¹⁹); некоторые эпизоды этих встреч содержатся в книгах воспоминаний Н. Я. Мандельштам²⁰, приводятся они и в письме А. Б. Гатова Эренбургу 25 ноября 1959 года («Когда мы познакомились? Я думаю, в Киеве в 1919 году – вспоминаю, что Вы зашли к Хазиным утром; с Вами была рукопись перевода трагедии о каком-то короле (забыл, кто автор и какой король). Нас познакомил О. Э. Мандельштам, наш общий друг и посетитель кафе вблизи Думской площади…»²¹)

Эренбург и Мандельштам приняли участие в харьковском журнале «Камена» (в N 2 за 1919 год напечатана статья Эренбурга «Святое «нет»» и сообщено, что по техническим причинам не напечатаны статьи О. Мандельштама и Б. Лившица), а перед отъездом Мандельштама из Киева – в литературном еженедельнике «Жизнь»²². С приходом в Киев белых публицистика Эренбурга (преимущественно для газеты «Киевская жизнь») становится свободной, достигая значительной общественной силы; в ней утверждается необходимость не монархического и не большевистского, но демократического пути России (от иллюзорности этих надежд первое время не могли излечить даже погромы – «излечение» пришло лишь после переезда в Крым в конце 1919 года).

В конце 1919 года Эренбург с молодой женой и Я. И. Соммер уехали из Киева в Коктебель к М. Волошину. Весной 1920 года Эренбург и Мандельштам встречаются в Коктебеле (в доме Волошина) и в Феодосии. В 13-й главе 2-й книги мемуаров Эренбурга и отчасти в 14-й главе, посвященной Мандельштаму, говорится о тяжкой зиме 1920 года, о житейской помощи А. Э. Мандельштама, о тягостных раздумьях над будущим («…у меня ведь позади были и стихи, и вера, и безверье, мне нужно было связать розовый отсвет Флоренции, неистовые проповеди Леона Блуа, пророчества Модильяни со всем, что я увидел»²³). Катализатором этих раздумий стали стихи Мандельштама, особенно коробившие Эренбурга в 1918 году, – «Сумерки свободы»; строка «Ну что ж, попробуем…» стала его девизом в 1920-м. Прямые переклички с «Сумерками- свободы» есть в написанных в Крыму стихах Эренбурга «Бунтом не зовите годы высокой работы» и «Боролись с ветрами, ослабли»²⁴. Итогом раздумий стало его решение вернуться в Москву (через тогда независимую Грузию).

Единственная публикация крымских стихов Эренбурга и Мандельштама 1920 года появилась в феодосийском поэтическом сборнике «Ковчег» (вышел 6 апреля 1920).

7 августа 1920 года Мандельштам отправил Эренбургу копию своего оскорбительного ответа Волошину, с которым рассорился из-за похищенных книг²⁵ (замечу, что одной из причин этой ссоры был «Камень», «уведенный» автором у владельца и подаренный Л. М. Козинцевой, – через какое-то время она вернула его Волошину²⁶). Узнав об аресте Мандельштама в Феодосии, Эренбург, несмотря на собственную бытовую ссору с Волошиным, уговорил его отправиться на выручку арестованного поэта²⁷. Мандельштама отпустили, и он перебрался на Кавказ; вслед за ним из Феодосии баржой Эренбург добрался до Грузии и вскоре встретился с Мандельштамом в Тифлисе, где 26 сентября 1920 года в Консерватории состоялся вечер их поэзии (программа: вступительное слово Г. Робакидзе о новой русской поэзии; доклад Эренбурга «Искусство и новая эра» и стихи из книг «Огонь»²⁸ и «Новая зоря»²⁹; «Камень» и стихи Мандельштама последнего времени; стихи обоих поэтов в исполнении актера Н. Н. Ходотова). Выхлопотав в Тифлисе советские паспорта для себя, Л. М. Козинцевой, Я. И. Соммер и братьев Мандельштамов и получив визы, Эренбург и его спутники в октябре 1920 года в качестве дипкурьеров отправились поездом из Владикавказа в Москву. Поездка описана в мемуарах Эренбурга³⁰ и упомянута в конце 1920 года в его письме к М. М. Шкапской³¹. Путь Мандельштама лежал из Москвы в Петроград; разговор, состоявшийся у него с Эренбургами перед этим, и последствия этого разговора в личной судьбе Мандельштама существенно повлияли на их дальнейшие отношения. Вот свидетельство Надежды Яковлевны: «Мандельштам вернулся в Москву с Эренбургами. Он поехал в Петербург и, прощаясь, попросил Любу, чтобы она узнала, где я. В январе Люба написала ему, что я на месте, в Киеве, и дала мой новый адрес – нас успели выселить. В марте он поехал за мной – Люба и сейчас называет себя моей свахой»³². (В конце 1960-х годов Б. Сарнов записал рассказ Л. М. Козинцевой-Эренбург: «»Я знала, что Ося влюблен в Надю, что у них все давно сговорено. Но Надя томилась в Киеве, а он болтался то в Москве, то в Питере и делать решительный шаг не спешил». И вот, страдая за подругу, Любовь Михайловна однажды не выдержала и сказала ему: «Ося, по-моему, вам надо поехать в Киев за Надей и привезти ее сюда». Осип Эмильевич послушался. Поехал и привез. «А совсем недавно, – закончила свой рассказ Любовь Михайловна, – вспомнив про это, я сказала Наде: «Ты должна проклинать меня. Ведь это я обрекла тебя на твою ужасную, кошмарную жизнь!» И что она вам ответила? – спросил я. – Она сказала: «За всю жизнь у меня не было ни одного дня, когда я пожалела бы об этом»».)

в) Взгляд из Брюсселя, Берлина и Парижа; поездки в Москву

В конце октября 1920 года Эренбурга арестовала ВЧК, затем освободила благодаря вмешательству Н. И. Бухарина, в марте 1921 года он отбыл за границу с советским паспортом. Вскоре после приезда в Париж Эренбурга в конце мая выслали из Франции и ему (с помощью бельгийского писателя Ф. Элленса) удалось обосноваться в Бельгии, где за месяц им был написан роман «Хулио Хуренито»; одновременно для журнала Элленса «Signaux de France et de Belgique» Эренбург написал статью «Русская поэзия и революция»³³³³, в которой сгруппировал лучших, на его взгляд, поэтов в зависимости от их отношения к революции (противники: Цветаева и Бальмонт; сторонники: Брюсов и Маяковский; промежуточная группа: Вяч. Иванов, Мандельштам, Волошин, Ахматова, Пастернак, Блок, Белый и Есенин). «Осип Мандельштам, поэт камня и величия, соборов и Баха, не поддался вялому лиризму слез и отчаяния. Потрясенный пафосом событий, он воскликнул: «Ну что ж, попробуем…»»³⁴ – далее следуют знаменитые и еще недавно отвергавшиеся Эренбургом строки «Сумерек свободы». Возможно, это было первое упоминание о поэзии Мандельштама по-французски. Обосновавшись с ноября 1921 года в Берлине, Эренбург выпустил около двух десятков книг, сотрудничал в «Новой русской книге», пропагандируя современную русскую поэзию, вместе с Л. Лисицким издавал конструктивистский журнал «Вещь».

Эренбург включил стихи Мандельштама (из «Ковчега») в свою антологию «Поэзия революционной Москвы» (Берлин, 1921), а в программной статье «О некоторых признаках расцвета российской поэзии»³⁵, отметив мужественность как один из признаков русской поэзии эпохи катастроф, назвал в качестве высших достижений русской поэзии, в частности, и то, что осуждал еще в 1918 году, – «Двенадцать» Блока и «Сумерки свободы» Мандельштама. В статье Эренбурга, стилизованной под обзор новой русской поэзии вымышленного французского критика Жана Сало³⁶, стихи Мандельштама рассматривались в контексте устойчивого противопоставления поэзии Москвы и Петрограда («европейскость» и «мертвечину» Петрограда подчеркивают, по мысли Эренбурга, сборники издательства «Петрополис», создающие впечатление, что войны и революции не было): «Если Мандельштам жил бы во Франции, он был бы комичным эпигоном (pompier), вся эта мифология, географическая звукопись и пр. нам (т. е. французам) давно ничего не говорят. Но к его работе в России я отношусь с величайшим уважением. Ваш поэтический язык еще настолько девственен, несделан (как я вам завидую!), рыхл, что упругая, конструктивная поэзия Мандельштама (при всей ее археологичности) – явление положительное». В статье Эренбурга «Русская литература в 1922 году», напечатанной по-французски, содержится то же противопоставление поэзии Москвы и Петрограда; среди питерских стихотворцев, пишет Эренбург, «всего лишь два настоящих поэта – Анна Ахматова (Anno Domini, 1921) иМандельштам (Tristia)»³⁷.В рецензии на «Tristia» (Берлин, 1922) Эренбург отметил своевременную мужественность стихов Мандельштама в эпоху революции и их неизменную патетичность («Мандельштам патетичен всегда, везде, это не ходули, но рост, но манера, но голос»). Важным в устах именно Эренбурга было осознание автора «Tristia»»одним из немногих строителей»; в уже «великих «Сумерках свободы»» он углядел столь ценимую «современность», но вне «юродствующих восторгов и кликушеских причитаний», на которые еще недавно был так падок и сам, полагая их знаком нового искусства: «Пусть это не постройки заново, а лишь ремонт старых ямбов (наивное и постепенно уходящее предпочтение внешне новых форм), но никто лучше его не знает тайны цемента, скрепляющего неповоротливые стопы»³⁸. Эренбург связывает переход от «Камня» к новой книге со всем, что испытал Мандельштам в последние годы: «Блуждая по темной России – от Киева до Тифлиса, от Петербурга до Феодосии, испытав десятки мобилизаций и расстрелов, ожидая смерти в закроме контрразведки, – он заболел человеческой любовью, причастился очищающей и освобождающей потери»³⁹. Рассуждая в другой статье о конструктивизме в современном искусстве, Эренбург заметил, что часто он выявляется в творчестве поэтов, внешне якобы стоящих в стороне от так называемого «нового искусства», но живых и поэтому не могущих отойти от современных орудий поэтического производства, как, например, Мандельштам и Цветаева⁴⁰.

В написанную еще в России книгу «Портреты русских поэтов» (Берлин, 1922) вошел и «портрет» Мандельштама, «в котором все цельно и гармонично», но построено на последовательном контрасте «незыблемости стихов «Камня», давящих грузом германского ума, и суетливости, даже легкомысленности их автора». Говоря о революции, Эренбург написал о прозрении поэта: «…бедный Мандельштам, который никогда не пьет сырой воды и, проходя мимо участка комиссариата, переходит на другую сторону, – один понял пафос событий. Мужи голосили, а маленький хлопотун петербургских и других кофеен, постигнув масштаба происходящего, величие истории, творимой после Баха готики, прославил безумие современности: «ну что ж, попробуем огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля»». Этот прием, связанный и с пониманием стиха, и со склонностью подмечать смешное, неизменно присутствовал в устных рассказах Эренбурга о Мандельштаме (как поведал известный летчик Б. Г. Чухновский, в Париже в 1930 году Эренбург настолько точно описал внешность, поведение, повадки Мандельштама, что, случайно увидев в Сухуми незнакомого ему прежде поэта, он его сразу опознал⁴¹), эти, подчас смешные, рассказы не были ироничными; как вспоминала Я. Соммер: «Эренбург мог говорить и даже писать о долгах Мандельштама, но при этом он горячо любил О. Э.»⁴². Такова и глава о Мандельштаме в мемуарах «Люди, годы, жизнь», породившая впоследствии клише «эренбурговский Мандельштам»⁴³. С 1920 года символика «Сумерек свободы» остается для Эренбурга знаковой (она употребляется в его текстах, заполняющих диапазон от провокативного в 1921-м до едва ли не демагогического в 1965-м).

В романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1921) образы «сумерек свободы», «поворота руля», «корабля, идущего на дно» существенны в трех главах (в 23-й – когда герои оказываются в Петрограде, на лекции в Тенишевском училище (!), где слышны лозунги «Уберите свободу, она тяжелее всякого ярма!» и в последующем утверждении «великого провокатора» Хуренито: «Наступают как будто полные сумерки свободы»; в 25-й с подзаголовком «Спор о свободе в ВЧК», где Хуренито, обсуждая лозунг «РСФСР – подлинное царство свободы» и.признав, что за год революции большевики «вышибли из голов <…> само понятие свободы», заметил: «Но мне очень обидно видеть, что в безумном повороте корабля повинен не руль, а волны»; и в 27-й главе, где герой по имени Эренбург в кабинете Ленина представляет себе всю угрюмую Россию «диким кораблем, отчалившим в ночь»⁴⁴).

В романе «Рвач» (1924), в главе о Киеве эпохи гражданской войны, появляется образ «первейшего поэта», в котором угадываются черты Мандельштама: «Это был вымирающий ныне тип традиционного поэта, всю свою жизнь нищенствующий и бескорыстно влюбленный в былую помпезность, веселое дитя, надоедливая птица, словом, чудак, не раз описанный нашими предшественниками <…> Его стихи были формулами звукового блаженства»⁴⁵; образ поэта дан через восприятие молодого ловкача, овладевшего версификацией, чтобы достичь общественного положения; при личной встрече с ним поэт, раздосадованный формальными ухищрениями пустой души, останавливает его жестким вопросом: «Скажите, зачем вы это делаете?..»⁴⁶. Именно о романе «Рвач» Мандельштам в феврале 1926 года сообщал жене из Ленинграда: в ГИЗе Федин и Груздев «пробуют протащить «Рвача» Эренбурга»⁴⁷ – как оказалось, безуспешно. Перечислим отсылки к стихам Мандельштама в эренбурговских текстах 1920-х годов. Эпиграф к книге «Белый уголь, или Слезы Вертера», куда вошли очерки 1922- 1927 годов («В ком сердце есть, тот должен слышать, время,/ Как твой корабль ко дну идет») и фраза в предисловии («Обманчивым дневным формулам я предпочитаю несвязный бред. В стихах Осипа Мандельштама старый маниак бессмысленно повторял: «Россия, Лета, Лорелея», соединяя в одно – время и пространство, образ своей эпохи, уютный, как любовь мечтательного бурша, и холод исконного бытия»); в очерке «Глазами проезжего» (1926; вошел в «Визу времени», 1933): «Я не осмеливаюсь прославить купол Айя-София – о нем уже написаны немецкие монографии и стихи Осипа Мандельштама»; в очерке «Грузия» (1926): «»Горбатому Тифлису» посвящает стихи Мандельштам»⁴⁸. В главу «Притяжения и отталкивания» книги «Мы и они» (русские писатели о Франции), которую Эренбург составил вместе с О. Савичем в 1930 году, были включены 18 строк из стихотворения «Я не увижу знаменитой Федры…».

О поддержании эпистолярных связей Мандельштама с Эренбургом говорит письмо 1929 года М. Зенкевичу о проблемах с переводами Майн-Рида, в котором Мандельштам берется раздобыть необходимые французские издания «частью в Киеве, частью через Эренбурга»⁴⁹; в 1927 году Эренбург послал адрес Мандельштама («Лицей кв. 7. Детское Село») П. П. Сувчинскому, отвечая на его запрос⁵⁰.

Вполне возможно, что очередная личная встреча наших героев случилась в Москве в январе 1924 года (они оба были на похоронах Ленина 27 января 1924 года, о чем пафосно отчитались в прессе⁵¹; при этом в однодневной газете «Ленин», которую Эренбург редактировал вместе с В. Инбер, материалов Мандельштама нет). Возможно, к 1924 году относится встреча, назначенная Мандельштаму Эренбургом в ресторане «Прага», которую упоминает Миндлин⁵². Встречались ли они в 1926-м – неизвестно, зато о встрече в 1932-м есть свидетельства очевидца⁵³, а встречу в 1938-м Эренбург сам упоминает в мемуарах⁵⁴.

Приехав в СССР в июне 1934 года, Эренбург узнал об аресте Мандельштама и говорил об этом с Бухариным, который писал Сталину о волнениях в писательской среде в связи с арестом поэта. Поездка Эренбурга в Воронеж (16- 18 июля) была незапланированной и скоропалительной (до нее он побывал с Андре Мальро на художественных промыслах и на Волге, а после нее вместе с дочерью ездил на Север – собирал материал для нового романа «Не переводя дыхания»; увиденное в Воронеже ни в какой литпродукции Эренбурга не использовалось); скоропалительность поездки связана с тем, что Эренбургу удалось присоединиться к начальнику строительства магистрали Москва-Донбасс, направлявшемуся из Москвы в Воронеж (это камуфлировало цели Эренбурга, но о магистрали Эренбург ничего не написал, хотя виденные им стройки того времени занимали немалое место в его писаниях). Думаю, что Эренбургу стоит верить, когда в мемуарах «Люди, годы, жизнь» он напрямую связал эту поездку с Мандельштамом: «Летом 1934 года я искал его в Воронеже»⁵⁵³⁹. Однако найти Мандельштама Эренбург не смог – видимо, не рискнул из осторожности спрашивать адрес ссыльного у незнакомых ему местных и сугубо советских писателей. В этой связи отметим некий эпизод 1966 года. Читатель Эренбурга Чириков (возможно, бытовой краевед) запросил его о поездках в Воронеж; в своем запросе он о Мандельштаме ничего не спрашивал – погибший поэт оставался все еще малоизвестным, даже в Воронеже. Как обычно, читателю ответила секретарь Эренбурга Н. И. Столярова. Сочиняя ответы ежедневным корреспондентам шефа, она обычно использовала его пометы на письмах, если они были, но в данном случае их не было, и Н. И., дружившая с Н. Я. Мандельштам, сочиняя ответ, автоматически увязала Воронеж с погибшим поэтом, использовав фразу из мемуаров Эренбурга; получилось так: «24 декабря 1966 г. Уважаемый товарищ Чириков! В Воронеже я был в 1934 году, и после этого мне не приходилось там бывать. В Воронеж я приехал, чтобы навестить моего друга поэта Мандельштама, который там жил в эти годы. Сожалею, что ничего большего Вам написать не могу»⁵⁵. Эренбург этот ответ просмотрел и велел его переписать: фразу о Мандельштаме он вычеркнул. О воронежской невстрече с Эренбургом Н. Я. Мандельштам в воспоминаниях не упоминает вообще⁵⁶. Я запрашивал Н. Е. Штемпель о том, какие были разговоры в доме Мандельштама, когда в Воронеж приехал Эренбург, и она мне ответила 15.X.1985 г.: «В период моего знакомства и постоянного общения с Мандельштамом, как Вы выражаетесь, «эренбурговская тема» не возникала. Из своих современников очень часто О. Э. вспоминал Ахматову, Пастернака, Шкловских, как-то – Тынянова, Катаева (последний прислал свою книгу с надписью). Я думаю, что в 1934 г. Мандельштамы не могли и не виделись с И. Г. Основания: Н. Я. попала надолго в больницу с сыпным тифом, О. Э. чувствовал себя ужасно. Вначале – гостиница, потом в привокзальном поселке снял застекленную терраску… «Эренбурговская тема» появилась у Н. Я. после смерти О. Э., когда она уже жила в Москве. К этому времени относится и дружба с Н. И. Столяровой»⁵⁷. О том, что судьба Мандельштама занимала в 1934 году Эренбургов, говорит, в частности, вопрос в конце парижского письма Л. М. Козинцевой-Эренбург к ее киевской подруге художнице С. К. Вишневецкой (первым мужем ее был шурин Мандельштама Е. Я. Хазин) 23 октября 1934 года: «Привет горячий Лене (художница Е. М. Фрадкина, вторая жена Е. Я. Хазина. – Б. Ф.) и Жене (Е. Я. Хазин. – Б. Ф.).

1. Мандельштам О. Собр. соч. Т. 1. М., 1993. С. 181.[↩]
2. Эренбург И. Собр. соч. Т. 6. М., 1996. С. 418.[↩]
3. Журнал журналов. 1915. N 1. С. 8.[↩]
4. См. автобиографию ИЭ 1922 года: «Жамм, католицизм. Предполагал принять католичество и отправиться в бенедиктинский монастырь. Говорить об этом трудно. Не свершилось» (Новая русская книга. Берлин. 1922. N 4. С. 44).[↩]
5. Новь. 1914. 26 февраля.[↩]
6. Париж, 1914.[↩]
7.  Там же, тогда же.[↩]
8. Москва, 1913.[↩]
9. Новый журнал для всех. 1913. N 5.[↩]
10. Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М., 1989. N 2629.[↩]
11. Русская мысль. 1916. N 7.[↩]
12. Эренбург И. Поэзия Франсуа Вийона // Эренбург И. Собр. соч. Т. 6. С. 70.[↩]
13. Эренбург И. Стилистическая ошибка // Возрождение. 1918. 5 июня. Подробнее см.: Фрезинский Б. Из слов остались самые простые (Жизнь и поэзия Ильи Эренбурга) // Эренбург И. Стихи и поэмы. Новая библиотека поэта. СПб., 2000.[↩]
14. Эренбург И. Книга для взрослых // Эренбург И. Собр. соч. Т. 3. С. 531.[↩]
15. Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 93. Лучших стихов Эренбурга, написанных в 1939 году, Мандельштам уже не застал.[↩]
16. Эренбург И. Стилистическая ошибка. Отметим, что в написанной в конце 1918 года статье Эренбурга «На тонущем корабле» в списке поэтов, «очарованных катастрофой», Мандельштам уже не значился.[↩]
17. См.: Фрезинский Б. Илья Эренбург в Киеве (1918 – 1919) // Минувшее. СПб., 1997. N 22. С. 248 – 335.[↩]
18. Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 82; Соммер Ядвига. Записки. / Публ. Б. Фрезинского // Минувшее. М. – СПб., 1994. N 17. С. 131 – 133; Букиник Б. Воспоминания (запись Б. Фрезинского; собрание автора статьи).[↩]
19. Герштейн Э. Г. Новое о Мандельштаме. Paris, 19,86. С. 27.[↩]
20. Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М., 1989. С. 101; Мандельштам Н. Вторая книга. М.: Московский рабочий, 1990. С. 20 – 21, 26.[↩]
21. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1413. Л. 1.[↩]
22. См. их публикации в N 1 за 1 – 7 сентября 1919 года.[↩]
23. Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 93.[↩]
24. См. финал цикла «Ночи в Крыму» (Коктебель, январь-март 1920).[↩]
25. Мандельштам О. Собр. соч. Т. 4. С. 26 – 27.[↩]
26. Купченко В. Ссора поэтов // Слово и судьба. Осип Мандельштам. М., 1991. С. 179.[↩]
27. Миндлин Э. Необыкновенные собеседники. М., 1968. С. 26 – 29.[↩]
28. Гомель. 1919.[↩]
29. Не издана; составлявшие ее стихи вошли в книгу: Эренбург И. Раздумья. Рига, 1921.[↩]
30. Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 101 – 104.[↩]
31. Эренбург Илья. Дай оглянуться… Письма 1908 – 1930. / Подг. изд. Б. Фрезинского. М, 2Р04. N 73.[↩]
32. Мандельштам Н. Вторая книга. С. 25.[↩]
33. Напечатана в N 4 (1 августа 1921); перевод на французский жены Элленса М. М. Милославской [↩]
34. См. там же. С. 184 – 185; обратный перевод на русский Пита ван Пауке (Гент), разыскавшего для меня текст этой публикации.[↩]
35. Русская книга. Берлин, 1921. N 9.[↩]
36. Вещь. Берлин, 1922. N 1 – 2. С. 9; 31 мая 1922 года Эренбург писал М. Шкапской: «Сало (entre nous) – я. (Неужели Вы думали, что кто-нибудь другой может избрать себе подобную фамилию?)». Salaud – по-французски «мерзавец».[↩]
37. Le disque vert. Paris – Bruxelles, Juliet 1922. N 3. P. 66.[↩]
38. Новая русская книга. Берлин. 1922. N 2. С. 19.[↩]
39. Там же.[↩][↩]
40. Там же. N 9. С. 2.[↩]
41. Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников. М.: Наталис, 2001. С. 83.[↩]
42. Минувшее. 1994. N 17. С. 125.[↩]
43. Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников. С. 80. Дело в специфике жанра мемуаров: в отличие от статей и монографий, в них рассуждения о творчестве перемежаются повествованием о жизни; не случайно не одобрявшая книгу «Люди, годы, жизнь» Э. Герштейн в собственном рассказе об О. Э. от кратких и торжественных деклараций немедленно перешла к подробным анекдотическим картинкам, несравнимым по хлесткости с «эренбурговским Мандельштамом» (см. дальше).[↩]
44. Эренбург И. Собр. соч. Т. 1. С. 378, 394, 403.[↩]
45. Эренбург И. Собр. соч. Т. 2. С. 246 – 247.[↩]
46. Там же. С. 248.[↩]
47. Мандельштам О. Собр. соч. Т. 4. С. 65.[↩]
48. Эренбург И. Белый уголь, или Слезы Вертера. Л., 1928. С. 9, 210, 113.[↩]
49. Мандельштам О. Собр. соч. Т. 4. С. 104.[↩]
50. Письмо от 3 марта 1927 года (ксерокопия – собрание автора).[↩]
51. Мандельштам О. Прибой у гроба // На вахте. М., 1924. 26 января; Эренбург И. Об обыкновенном и о необыкновенном // Однодневная газета «Ленин». С. 2.[↩]
52. Миндлин Э. Осип Мандельштам // Осип Мандельштам и его время. М., 1995. С. 226.[↩]
53. Герштейн Э. Г. Мемуары. М., 1998. С. 37.[↩]
54. Эренбург И. Собр. соч. Т. 7. С. 96.[↩]
55. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 436. Л. Зоб.[↩]
56. При этом она замечает, что в 1936 году Мандельштам мог надиктовать Эренбургу новые стихи (Мандельштам Н. Вторая книга. С. 390) – между тем, в 1936 году Эренбург в СССР не приезжал.[↩]
57. Собрание автора [↩]