Е. Сапрыкина. Итальянский романтизм в его основных концептах

Книга Е. Сапрыкиной представляет собой комплексное исследование романтизма как целостного процесса в его связях с явлениями социально-политической жизни Италии и, с другой стороны, с общеевропейским культурным контекстом.

Определяющие для европейского романтизмa узловые мировоззренческие константы — трагический конфликт личности и общества, контраст реальности и идеала, взаимоотношения прошлого и настоящего, индивидуального и универсального — показаны Е. Сапрыкиной в их особенном преломлении в художественном поле итальянского романтизма. Речь идет о художественных узлах в переплетениях общеромантических констант, каковыми поэтическая традиция и исторический момент сделали такие концепты, как «обновление», «история», «общественная и нравственная польза», «правда», «поэзия», «красота», «возрождение», «родина», «нация» и «народ». Исходя из функционирования этих концептов, которые у разных авторов наполняются своим особым содержанием, в пространстве итальянского романтизма (автор опирается на трактовку концепта Ю. Степановым [Степанов 2007] прослеживаются его идейные и эстетические основы, выявляется его национальная специфика.

В ходе исследования убедительно развертывается исходный тезис о неизмеримом превосходстве художественного содержания литературы, сложившейся в условиях Рисорджименто, над идеологическими запросами этого движения, а также ее вклад в обогащение всей европейской романтической культуры. Прослеженное сквозь «сетку» определяющих его узловых понятий, становление итальянского романтизма предстает в своем двояком единстве, где реакция на тотальную ломку этических и эстетических ценностей предыдущего века диалектически сосуществует с продуктивным переосмыслением наследия классицизма: «Специфический <...> национально окрашенный колорит придало литературе этой эпохи сложившееся на заре отечественного романтизма не воинствующе негативное, а примирительное отношение к отечественному классицизму, точнее, к тем традициям и принципам его эстетики, которые могли вывести литературу из тупиков формальной подражательности, элитарности и тематической узости» (c. 36—37).

Помимо столпов итальянского романтизма — Фосколо, Мандзони, Леопарди, Ньево — в книге уделено значительное внимание таким фигурам, внесшим весомый вклад в становление принципов романтической эстетики, как С. Пеллико, Э. Висконти, В. Джоберти, Н. Томмазео. Подробно освещена система жанров, сложившихся в лоне романтической традиции в Италии на почве новой чувствительности, или же традиционных, реабилитированных в контексте художественных исканий эпохи. Помимо таких общепризнанных жанровых достижений итальянского романтизма, как исторический роман Мандзони, идиллии и канцоны Леопарди, реалистический роман о современности, в книге рассматриваются романтическая драма, поэма и стихотворная новелла, мемуарная проза, «сельская» проза, а также сатирическая диалектальная поэзия, содержащая в себе ростки реалистического метода.

Ценным в плане осмысления теоретической основы итальянского романтизма представляется материал, посвященный спору «романтиков» и «классиков», полемике, развернувшейся на страницах журнала «Кончильяторе» в режиме противостояния идей обновления и примирения с традицией ради обретения национальной специфики, — и рождению теории итальянской романтической драмы, занявшей заметное место в формировании всего европейского романтизма. В контексте наполнения новым смыслом концептов «истории», «пользы», «обновления», «героизма» освещено становление романтического метода историзма в Италии, генетически связанного с принципами французской романтической историографии, а также вдохновленного фундаментальным трудом Дж. Вико «Основания новой науки об общей природе наций».

В новаторском ключе рассматривается поэтическое наследие Джакомо Леопарди, одной из крупнейших фигур европейского романтизма. Его творчество представлено в ракурсе противостояния, а затем и диалектического единства двух магистральных категорий — разума и поэзии. Если для раннего Леопарди поэзия рождается там, где интеллект не препятствует свободному движению фантазии, то «в зрелом возрасте Поэзия станет восприниматься <им> как естественная союзница Разума в их совместном порыве за грань доступного людям мироустройства, к объяснению его бесконечности, которая может трактоваться как разочаровывающее «ничто», а может скрывать в себе самые неожиданные «возможности» и качества, которые смогут понять поэтическая и философская мысль в их единстве» (c. 141).

Здесь уместен разговор о теоретических основаниях творчества Леопарди — о том оригинальном преломлении, которое получила в его художественных исканиях философия тождества. Думается, что присущий творческой мысли Леопарди синтез поэтического воображения и философского разума, схваченный Антонио Прете в емкой формуле «pensiero poetante», и есть самое очевидное проявление этого тождества, утверждаемого в нерасторжимом единстве мысли и воплощающего ее зримый образ. Основным орудием этого синтеза в творческом процессе Леопарди провозглашает метафору. Эта риторическая фигура, по его мысли, обнаруживает тождество всех явлений природы в том смысле, в котором понимает данное тождество философия Шеллинга, о чем писал Б. Реизов. Образ сливается с понятием, фактически формируя новую структуру, где начало эстетическое равновелико началу интеллектуальному.

И все же главенствующая роль в этом синтезе отведена воображению. Примат воображения над разумом, не оживленным грацией живого чувства, в целом присущ итальянской традиции мысли, что особенно ярко проявилось в философии Дж. Вико. Действительно, согласно Прете, Вико и Леопарди роднит сам способ мыслить, провозглашающий в качестве собственной основы poesis. Мыслить и сочинять, то есть преодолевать при помощи воображения то, в чем рассудок видит предел, постигать единство сущего, которое разуму видится как разъятое множество, — становятся единым действием. Так, в стихотворении «Бесконечность», как ни в одном другом поэтическом опыте Леопарди, «обращает на себя внимание неразделимость мысли и воображения в едином движении за грань познаваемого, а также почти одновременное для мысли и воображения столкновение с неким пределом своих возможностей» (с. 150).

Несмотря на видимое признание поражения духа как познающего субъекта перед лицом тайны сущего, Леопарди утверждает парадоксальную способность воображения преодолевать собственные пределы: бесконечное не мыслимо, однако оно доступно смутному ощущению, неясному чувству, пробуждающему в душе отблеск непостижимого. Леопарди опирается на традицию, восходящую к Блж. Августину и преломленную в размышлениях Б. Паскаля о бескрайности видимых просторов и об удивительной способности духа вбирать в себя видимое, сохраняя его образы в бесчисленных тайниках памяти. Это смещение фокуса с внешнего плана на внутренний Паскаль, доводя до логического предела мысль Августина, осуществит через намерение «показать человеку еще одну бездну», «нарисовать ему не только видимую Вселенную, но и бескрайность природы внутри этого мельчайшего атома» («Мысли», перевод Ю. Гинзбург). Бескрайность зримого мира как бы отсылает к бездонности самой мысли, умещающей в себе образ необъятного, — и, может быть, именно в этом, другом, невидимом и неведомом, море так сладостно тонуть лирическому герою «Бесконечности».

Мысль возвышается до единения с воображением: в поэзии Леопарди встречается множество примеров этого тождества, которое в едином движении «мыслеобраза» как бы схватывает тождество сущего. Идеи итальянского исследователя К. Колайакомо, применившего в анализе поэзии Леопарди метод «диалектического образа» В. Беньямина, посредством которого в моменте «катастрофы» выявляется точка схождения разных бытийных пластов, созвучны рассуждениям Б. Реизова [Реизов 1978], толкующего творчество Леопарди в свете философии тождества, рассматривающей мир как непрерывное развитие Абсолюта. Интересно наблюдение И. Володиной [Володина 2003] о своеобразной эволюции философии тождества в творчестве Леопарди: от пантеистического толкования Шеллинга он будто бы движется к гегелевскому противопоставлению природы и человека. Это движение проявилось в трансформации, которую претерпевает у Леопарди понятие природы: природу-мать, доминирующую в системе образов его ранних произведений, заменяет природа-мачеха, безразличная к страданиям человека. Преодоление скорби у Леопарди связано с идеей человеческой солидарности — объединения людей перед лицом равнодушных к индивидууму стихийных сил.

В творчестве Леопарди наиболее ярко проявилась универсализующая тенденция, характерная для всего итальянского романтизма. Именно благодаря ей, согласно тонкому замечанию Сапрыкиной, итальянским романтикам удалось плодотворно использовать опыт заальпийских современников, не перенимая его слепо, а выработав собственную гибкую философию прекрасного: «Тем самым романтики Италии явили европейскому культурному миру образец романтического универсализма, чуждого догме и мыслительным канонам любой направленности» (с. 283).

Действительно, понятие единения становится своеобразной доминантой, определяющей художественные искания итальянских романтиков: «…все их герои, выйдя из нравственного тупика, одиночества и отчаяния, стремятся, как правило, к тому, что соединит их с судьбами других людей, откроет души для ближнего, для единения с человечеством» (с. 284). Быть может, это и есть наиболее значимый вклад, который итальянский романтизм внес в становление романтизма не просто как течения, но как целостного мировоззрения, как формы культуры. Хочется верить, что труд Е. Сапрыкиной послужит импульсом для переосмысления наследия итальянского романтизма в отечественной и зарубежной литературоведческой традиции. Без переоценки роли этого явления в развитии общих доминант, определяющих европейское культурное пространство в первой половине XIX века, представление о романтизме остается неполным.