№2, 1996/Заметки. Реплики. Отклики

Душа, лира, Кавказ

У всех на слуху пушкинское:

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит…

 

Нельзя не вспомнить этих строк, читая у Есенина в «Руси советской» (1924):

Приемлю все.

Как есть все принимаю.

Готов идти по выбитым следам.

Отдам всю душу октябрю и маю,

Но только лиры милой не отдам.

 

Вольно или невольно возникла здесь перекличка с пушкинской символикой души и лиры, никто не скажет, но перекличка – несомненна.

Ново и неожиданно то, что Пушкин вообще различает душу и лиру, в чем Есенин и следует за ним. Но у Пушкина душа и лира – союзники, лира – то ли «заветная» часть души, то ли форма ее воплощения или инобытия, обеспечивающая ее посмертное существование. У Есенина же лира парадоксальным образом противопоставлена душе. И вот что дальше говорит Есенин о своей «лире милой»:

Я не отдам ее в чужие руки,

Ни матери, ни другу, ни жене.

Лишь только мне она свои вверяла звуки

И песни нежные лишь только пела мне.

Цветите, юные! И здоровейте телом!

У вас иная жизнь, у вас другой напев.

А я пойду один к неведомым пределам,

Душой бунтующей навеки присмирев.

 

Но и тогда,

Когда во всей планете

Пройдет вражда племен,

Исчезнет ложь и грусть, —

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь».

 

Как видим, только что лира была подчеркнуто предметна, как инструмент, который можно «отдать» или не «отдать»»в чужие руки», а потом незаметно обернулась не столько лирой, сколько музой («мне… вверяла звуки», «песни нежные… пела…»). (У Пушкина в последней строфе «Памятника», как известно, тоже появляется «муза», причем – открыто: «Веленью божию, о муза, будь послушна…».)

Отмечу, что в приведенной выше концовке «Руси советской» противопоставление души и лиры фактически сохраняется и конкретизируется. «Душе бунтующей», которая на пути к «неведомым пределам»»навеки присмиреет», противостоит «все существо поэта » (то есть та же лира или муза), которое будет воспевать «Русь»»и тогда, / Когда во всей планете / Пройдет вражда племен» (то есть, как, наверное, представлялось Есенину, возникнет нечто вроде «человечьего общежитья»»без России, без Латвии» (выражаясь хрестоматийными строками Маяковского, написанными через полгода после смерти Есенина) – идея, носившаяся в ту пору в воздухе). Впрочем, выше в стихотворении «Русь советская» поэт размышлял, обращаясь к себе:

«Уже ты стал немного отцветать,

Другие юноши поют другие песни.

Они, пожалуй, будут интересней —

Уж не село, ався земля1 им мать».

 

Так что обещание в финале «воспевать»

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь» —

 

«шестую часть земли», а не «всю землю » – есть уже сейчас прямое противление «всего существа поэта»»другим юношам» и их «песням», прямое выражение его нежелания отдавать «лиру»»в чужие руки».

Кстати, не полемикой ли с есенинским «Отдам всю душу октябрю и маю, / Но только лиры милой не отдам » из «Руси советской» (журнал «Красная новь», август-сентябрь 1924 г.) явилась знаменитая формула Маяковского:

Я

всю свою

звонкую силу поэта

тебе отдаю,

атакующий класс, —

 

во фрагменте из поэмы «Владимир Ильич Ленин» (журнал «Красная нива», 2 ноября того же года)?

Как бы то ни было – объективно перед нами резонанс на заявленную Есениным позицию, указывающий («атакующим классом») и на ее общественные предпосылки. Но здесь надо, конечно, вспомнить еще одну точку зрения: что непосредственно на тему о положении поэта (собирательного) в обществе говорил в 1921 году Блок (в «пушкинской речи»). «…Покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, – тайную свободу… Пускай же остерегутся от худшей клички (нежели «чернь» – «кличка», данная (по Блоку) Пушкиным «чиновникам», лишавшим его «внешней» свободы. – А. А.) те чиновники, которые собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение» 2. Реакцией на эти «посягательства», на это «отнимают» и было есенинское: «не отдам». (Что Блок во всех смыслах недооценил «отнятие» и «внешних» свобод – это уже другой вопрос.)

Вернемся к поэзии Есенина. По идее, о том, что душа «приемлет»вопреки лире, стихи должны умалчивать. Иначе лира парадоксальным образом опровергнет душу, таково ведь должно быть следствие разрыва между ними. Так, в сущности, и происходит в «Руси советской».

Приемлю все.

Как есть все принимаю, —

 

говорит поэт, и, конечно, искренне. Но говорит, уже как бы отвернувшись от той новой жизни, которой только что глядел в лицо в начале стихотворения. Тогда он иначе говорил:

А жизнь кипит.

Вокруг меня снуют

И старые и молодые лица.

Но некому мне шляпой поклониться,

Ни в чьих глазах не нахожу приют.

 

И в голове моей проходят роем думы:

Что родина?

Ужели это сны?

 

Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый

Бог весть с какой далекой стороны.

 

Поэт честно уговаривает себя:

«Опомнись! Чем же ты обижен?

Ведь это только новый свет горит

Другого поколения у хижин».

 

Но вот опять крупный план, теперь уже типично советская картина:

С горы идет крестьянский комсомол,

И под гармонику, наяривая рьяно,

Поют агитки Бедного Демьяна,

Веселым криком оглашая дол.

 

«Готов идти по выбитым следам» поэт (душа его) произнесет, только остыв от этого зрелища. А сразу после увиденного и услышанного он (его лира) воскликнет:

Вот так страна!

Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

 

Да и смешно было бы ожидать, чтобы Есенин подтягивал агиткам Демьяна. В соседней «Руси уходящей» (тоже 1924 г.) он и сам посмеялся над своей готовностью пойти по выбитым следам:

Друзья! Друзья!

Какой раскол в стране,

Какая грусть в кипении веселом!

Знать, оттого так хочется и мне.

Задрав штаны,

Бежать за комсомолом.

 

А вот каков его смех над собой в «Руси советской» (напомню еще одну строфу):

Ах, родина! Какой я стал смешной.

На щеки впалые летит сухой румянец.

Язык сограждан стал мне как чужой,

В своей стране я словно иностранец.

 

И это та самая родина, о которой десять лет назад вырвалось:

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

(«Гой ты, Русь, моя родная…»)

 

Но, в сущности, он и десять лет спустя повторил эти слова – лучшим, на мой взгляд, что было им создано, то есть в основном всей своей поздней лирикой первого тома «Собрания стихотворений» (куда он сам отобрал небольшие стихи, в отличие от «маленьких поэм», как он их называл, второго тома). Он нашел-таки общий язык с согражданами, наверное потому, что вечный «березовый веселый язык», на котором «отговорила роща золотая», в конечном счете созвучней человеческой природе, чем все «агитки» нашей преходящей жизни. Другое дело, что за дар петь на «березовом языке» приходится в преходящей жизни (которая у нас одна) расплачиваться. Чем меньше оставалось в жизни того, на что душа отзывалась в согласии с лирой, тем пронзительней и печальней становилась песня Есенина. Но печаль его была по-пушкински «светла». Есенин до конца остался верен себе: не отдал лиру и «в чужие руки» борьбы с «агитками» (возможен ведь был и такой вариант, но это была бы уже не его лира). Он только инстинктивно порой чуть отстранялся в поздней лирике от современности и не давал ее крупных планов, чтобы видеть в людях просто людей и можно было с чистым сердцем сказать:

Спит ковыль. Равнина дорогая,

И свинцовой свежести полынь

Никакая родина друга

Не вольет мне в грудь мою теплынь.

 

Знать, у всех у нас такая участь,

И, пожалуй, всякого спроси —

Радуясь, свирепствуя и мучась,

Хорошо живется на Руси?

 

Как тут комментировать! Душа ли обнадежила, лира ли напела, что он не один – «у всех у нас…» (что и верно, конечно).

  1. Разрядка в цитатах всюду моя. – А. А.[]
  2. Александр Блок, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 6, М. – Л., 1962, с. 167.[]

Цитировать

Абуашвили, А. Душа, лира, Кавказ / А. Абуашвили // Вопросы литературы. - 1996 - №2. - C. 318-331
Копировать