Байрон, Пушкин и русские Дон Жуаны. Жанровая судьба вечного образа

«Что за чудо Д. [он] Ж. [уан]! я знаю только 5 перв.[ых] песен; прочитав первые 2, я сказал тотчас Раевскому, что это Chef — d’oeuvre Байрона…»¹, — во второй половине ноября 1825 года написал Пушкин о байроновской поэме.

Эти слова были не первым и не последним его отзывом на бурлескно-травестийное произведение английского поэта. Впервые познакомившись с «Дон Жуаном» в период между июнем 1821 года и декабрем 1822 года², в ноябре 1823 года Пушкин в письме к Вяземскому охарактеризовал начатый в мае «роман в стихах» «Евгений Онегин» как нечто «в роде Дон Жуана» (4 ноября 1823, Одесса).

В самом «Онегине» Байрон назван «певцом Гяура и Жуана»; глава VII, в строфе XXII которой фигурирует эта перифраза, создавалась в период 1827-1828 годов. Упоминания Пушкиным байроновского «Дон Жуана» в публицистике относятся также к 1827-1828 годам: в заметках «О драмах Байрона» и «О трагедии В. Н. Олина «Корсер»» Пушкин соответственно говорит об «оригинальности» поэмы Байрона и о ее «удивительном шекспировском разнообразии»³.

К 1825 году история восприятия произведений и личности английского поэта в России насчитывала уже десять лет. Впервые его имя было упомянуто в российской прессе в 1815-м: в журнале «Российский музеум» «карамзинист» В. Измайлов писал о его «растущей славе» — славе автора «Корсара». Связь имени автора с названием этого произведения (а затем и всего ряда «восточных повестей») оказалась для «русского» Байрона ключевой.

С момента первого знакомства и на протяжении всей истории русского байронизма Байрон для России оставался автором «восточных повестей», «Паломничества Чайльд-Гарольда» и «метафизических» драм «Манфред» и «Каин», но не «Дон Жуана». В. Любич-Романович, отважившийся в 1847 году впервые перевести всю бурлескную поэму Байрона, в предисловии «От переводчика» сетовал: «…один «Дон Жуан» не удостоился быть вполне переведенным на русский язык; даже прозою! <…> [публика] даже смешивает Байронова Дон Жуана — с тем, которого на сцене похищают черти!»⁴

Разумеется, были в пушкинские времена и те, кто оценил поэму, как это сделал К. Рылеев, в том же 1825 году (12 мая) писавший Пушкину:

Как велик Байрон в следующих песнях Дон-Жуана! Сколько поразительных идей, какие чувства, какие краски. Тут Байрон вознесся до невероятной степени: он стал тут и выше пороков и выше добродетелей…⁵

И в то же время, едва ли не единственным русским художником, не только по достоинству оценившим «комическую поэму» Байрона, но и творчески «присвоившим» элементы ее поэтики и стилистики, оказался сам Пушкин. Влияние байроновского «Дон Жуана», а также «Беппо», несомненно в «Евгении Онегине», «Домике в Коломне» и «Графе Нулине». Влияние это подробно исследовалось В. Жирмунским⁶, Л. Вольперт⁷, А. Долининым⁸, М. Шапиром⁹, и Л. Штильманом¹⁰.

Исследователями установлена «мера» байроновского влияния: Пушкин, как и Байрон, создает образ современности, наследуя байроновскую «болтливость» автора, многообразие его интонаций и установку на прозаизацию «высокого», но при этом отказывается от байроновского тотального сатирического осмеяния всех общественных институтов, конкретизирует образы героев и автора через их социально-бытовую и психологическую обрисовку и хронотопически предельно приближается к читателю¹¹. В «Евгении Онегине» он уходит от авантюрно-эротической фабулы и акцента на сниженности образов и стиля, характерных для байроновских «Дон Жуана» и «Беппо», а также замещает байроновскую октаву «онегинской строфой». В то же время, сниженность фабулы, образов и стиля, вместе с обыгрыванием высоких эпических коннотаций октавы, становится движущим ядром пушкинских «шутливых поэм» «Домик в Коломне» и «Граф Нулин».

Улавливаемую читателем «меру» этого восприятия подразумевал и сам Пушкин, заявляя попеременно о близости своего «романа в стихах» байроновской поэме («в роде Дон Жуана»)¹² и его принципиальном несходстве с последней («в нем [Дон Жуане] ничего нет общего с Онег.[иным]»)¹³. Не случайно Пушкин открещивается от «родственности» «Евгения Онегина» «Дон Жуану» именно тогда, когда от него «требуют» сатиры: «Ты говоришь о сатире англичанина Байрона и сравниваешь ее с моею, и требуешь от меня таковой же! Нет, моя душа, много хочешь»¹⁴.

Байроновский «Дон Жуан», пять глав которого стали известны Пушкину к началу создания его «романа в стихах», несомненно был воспринят русским автором творчески. Байроновскую сатиру Пушкин в «Евгении Онегине» преобразует в шутливость, экзотику Испании и Турции — в понятные читателю локусы русской деревни и Петербурга, множественность статичных, схожих друг с другом и, скорее, внешне, чем внутренне, обрисованных героинь- единственностью психологически сложной и меняющейся героини, вненациональный и тоже статичный по своей сути образ современного человека — образом глубоко национальным, развивающимся и сложно соотносящимся со своим временем.

В то же время и в «Евгении Онегине», и в «шутливых поэмах» Пушкин наследует многие существенные поэтологические черты байроновских поэм «ottava rima». М. Шапир выделяет такие «семантические лейтмотивы», усвоенные Пушкиным у Байрона, как «ничтожество сюжета», болтливость автора, антиграмматизм строфы, недосказанность, травестийность поэтической мифологии, пародийность эпической тематики, совмещение стилистически и эмоционально несовместимого. А. Долинин справедливо утверждает, что «к манере «Дон Жуана» <…> восходят важные особенности поэтики «Евгения Онегина»: деление текста на нумерованные строфы, стилевое многоголосье <…> автометаописательные комментарии, <…> игра с «чужой речью»»¹⁵.

Однако влияние байроновского «Дон Жуана» на Пушкина и через него на русскую традицию жанра «шутливой поэмы», с одной стороны, и на русскую традицию образа Дон Жуана — с другой, не исчерпывается описанной системой «семантических лейтмотивов» и композиционных особенностей. Тема донжуанства, «схваченная» Пушкиным в травестийном ее переворачивании у Байрона, прочерчивается у русского поэта двумя разными, но одновременными линиями: в «шутливых поэмах» (и отчасти в «Евгении Онегине»), с одной стороны, и в «Каменном госте», — с другой.

Проблема мифа о Дон Жуане и архетипического образа Дон Жуана не относится к числу мало разработанных в мировом литературоведении. И это неудивительно: замечание Б. Кисина о том, что «ему посвящено до 140 произведений», дискуссионно¹⁶, но заявленное число показательно. История западноевропейского образа была исследована, в частности, в статье Алексея Веселовского «Легенда о Доне Жуане» (1887)¹⁷, в «Истории образа Дон Жуана» И. Нусинова¹⁸, а в недавнее время — во вступительной статье В. Багно «Расплата за своеволие, или воля к жизни» к книге «Миф о Дон Жуане»¹⁹, в очерке И. Бабанова «Апология Дон Жуана»²⁰ и в диссертационном исследовании Я. Погребной «О закономерностях возникновения и специфике литературных интерпретаций мифемы Дон Жуана» (1996). Зарубежная библиография представлена, в частности, монографиями Л. Вайнштайна «Метаморфозы Дон Жуана»²¹, Ж. Сен-Польйена «Дон Жуан. Миф и реальность»²² и Дж. Мэндрелла «Дон Жуан и дело чести: анархия, общество и литературная традиция»²³. Изучены ритуально-мифологический, фольклорный и литературный генезис образа и общие сюжетные повороты мифа, его социальное, философское и нравственное звучание, важнейшие его трансформации и интерпретации.

Вопросы истории и особенностей русского образа Дон Жуана затрагиваются в уже названных работах Нусинова и Багно, в предисловии А. Парина «Дон Жуан на русских дорогах» к книге «Дон Жуан русский» (М., 2000) и подробно исследуются в диссертациях Н. Веселовской «Дон Жуан русской классической литературы» (М., 2000) и С. Михиенко «Эволюция образа Дон Жуана в русской литературе XIX — XX вв.» (Пятигорск, 2001).

Отдельно следует сказать о статье И. Бунина «Русский Дон Жуан», в которой содержится важная мысль о синтезе творчества и любви как ведущих «линий» поведения пушкинского Дон Гуана²⁴.

Исследователи, однако, или обходят вопрос о воздействии байроновской поэмы «Дон Жуан» на пушкинского «Каменного гостя» (в частности, Б. Томашевский и ссылающаяся на него С. Михиенко; И. Нусинов проводит некоторые параллели исключительно типологически)²⁵, или же однозначно утверждают, что «поэма Байрона не оказала прямого влияния на драму Пушкина»²⁶. При этом из истории русского Дон Жуана оказывается полностью изъят вопрос о восприятии русским автором (и опосредованно многими русскими авторами) неоднозначности байроновского образа и о своеобразии русского воплощения оппозиции «жизненный факт — норма», для Пушкина прямо связанной с поэмой Байрона.

Как известно, свои «шутливые поэмы» и «Повести Белкина» Пушкин пишет в Болдине осенью 1830 года. Там же он оканчивает работу над VIII и IX главами «Евгения Онегина» и чуть позже (конец октября — начало ноября 1830 года) создает «Маленькие трагедии». Таким образом, две линии восприятия Пушкиным поэмы «Дон Жуан» Байрона (в «шутливых поэмах» и в «Каменном госте») сближены единством времени и места создания жанрово разнородных произведений.

Содержательно-смысловое сближение этих линий происходит через оппозицию «жизненный факт — норма» или «переменное — Вечное». Эта оппозиция была публицистически сформулирована Пушкиным в статье об Альфреде Мюссе, написанной 26 октября 1830 года и содержащей размышления над «тоном» Байрона и цитатой из Горация «Difficile est proprif communia dicere» — эпиграфом к байроновскому «Дон Жуану». Пушкин в тексте статьи говорит об особом понимании Байроном этих слов и соглашается с этим пониманием: «… Трудно прилично выражать обыкновенные предметы…»## Пушкин А. С. Об Альфреде Мюссе >

1. Пушкин А. С. Письмо П. А. Вяземскому, вторая половина ноября 1825 г. Михайловское // Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 16 тт. Т. 13. Переписка, 1815 — 1827. М.; Л.: АН СССР, 1937. С. 243.[↩]
2. Рак В. Д. Заметки к теме «Пушкин и Байрон» // Рак В. Д. Пушкин, Достоевский и другие: вопросы текстологии, материалы к комментариям. Сборник статей. СПб.: Академический проект, 2003. С. 97.[↩]
3. Рак В. Д. Указ. изд. С. 97. [↩]
4. Любич-Романович В. Предисловие от переводчика // Байрон, лорд. Дон Жуан, поэма. В 2 тт. СПб.: Тип. Е. Фишера, 1847. С. VIII-IX. [↩]
5. Рылеев К. Ф. Письмо А. С. Пушкину от 12 мая 1825 года (Петербург) // Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 13. С. 173.[↩]
6. Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы: Избранные труды. Л.: Наука, 1978.[↩]
7. Вольперт Л. И. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе (К проблеме русско-французских литературных связей конца XVIII — нач. XIX вв.). Таллин: Ээсти раамат, 1980.[↩]
8. Долинин А. Пушкин и Англия. Цикл статей. М.: Новое литературное обозрение, 2007.[↩]
9. Шапир М. И. Семантические лейтмотивы ирои-комической октавы (Байрон — Пушкин — Тимур Кибиров) // Philologica. 2003-2005. Т. 8. № 19.[↩]
10. Штильман Л. Н. Проблемы литературных жанров и традиций в «Евгении Онегине» А. С. Пушкина // American Contributions to the Fourth International Congress of Slavicists. Mouton’s-Gravenhage, 1958. [↩]
11. А. Долинин в книге «Пушкин и Англия» дает основательный аналитический очерк научной (отечественной и зарубежной) полемики по этому вопросу. См.: Долинин А. Указ. изд. С. 28 — 29. [↩]
12. Пушкин А. С. Письмо П. А. Вяземскому. С. 243. [↩]
13. Пушкин А. С. Письмо А. А. Бестужеву от 24 марта 1825 года. (Михайловское) // Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 13. С. 155-156.[↩]
14. Пушкин А. С. Указ. изд. Ср.: И. Нусинов о пушкинском письме Бестужеву замечает, что «Пушкин подчеркивает сатирический характер «Дон Жуана» Байрона и в этом плане отвергает сравнение с «Евгением Онегиным»». Далее, однако, исследователь несколько тенденциозно объясняет позицию Пушкина невозможностью издать подлинную сатиру в царской России. См.: Нусинов И. М. История литературного героя. М.: Художественная литература, 1958. С. 381.[↩]
15. Долинин А. Указ. изд. С. 29.[↩]
16. Кисин Б. Дон-Жуан // Литературная энциклопедия. В 11 тт. Т. 3. М.: Коммунистическая Академия, 1930. С. 349.[↩]
17. Веселовский Ал. Легенда о Доне Жуане // Веселовский Ал. Этюды и характеристики. М.: Тов-во И. Н. Кушнерев и Ко, 1894.[↩]
18. Нусинов И. М. История образа Дон Жуана // Нусинов И. М. История литературного героя. М.: Художественная литература, 1958.[↩]
19. Багно В. Е. Расплата за своеволие, или воля к жизни // Миф о Дон Жуане. СПб.: Terra Fantastica, Corvus, 2000.[↩]
20. Бабанов И. Апология Дон Жуана // Звезда. 1996. № 10. [↩]
21. Weinstein L. The metamorphoses of Don Juan. Stanford: Stanford U. P., 1959.[↩]
22. Saint-Paulien J. Don Juan. Mythe et rеalitе. Paris: Plon, 1967.[↩]
23. Mandrell J. Don Juan and the Point of Honour: seduction, patriarchal society, and literary tradition. University Park, Pa: Pennsylvania State Un., 1992.[↩]
24. Бунин И. А. Русский Дон Жуан // Русская литература. 1991. № 4. С. 189. [↩]
25. В исследовании С. Михиенко о связи пушкинского Дон Гуана с байроновским Дон Жуаном сказано только, что «весьма проблематично говорить о влиянии на пушкинский замысел неоконченной поэмы Байрона». См.: Михиенко С. А. Указ. соч. С. 37. Далее автор отсылает к известному — и тоже весьма обтекаемому — утверждению Б. Томашевского о том, что «трактовка Дон Жуана вне рамок рациональной морализации дана Пушкиным не без влияния Байрона». См.: Томашевский Б. В. Комментарии к «Каменному гостю»// Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 7. С. 571.[↩]
26. Веселовская Н. В. Дон Жуан русской классической литературы. Автореферат… кандидата филологических наук. М., 2000. С. 8.[↩]