L’Аrt prosaic. Тенденции художественной эволюции: роман современный и будущий

Автор признателен своим покойным друзьям Г. А. Голицыну, Ю. М. Лотману и К. Мартиндейлу, а также своей супруге Л. А. Мажуль за плодотворные обсуждения проблем данной статьи.

Казалось бы, кому это теперь нужно — слушать длиннющие симфонии, читать пространные (то есть многостраничные) поэмы либо романы, etc. — сейчас, в эпоху быстрых перемен, шустрых жизненных темпов, уже прошедшего «ускорения научно-технического прогресса» и прочих прелестей — «примет времени»? Вроде бы уже стали несовременными произведения, требующие для своего восприятия больших затрат времени (да к тому же и умственных усилий!). Кто теперь в состоянии прочитать обстоятельные (подробно описывающие все обстоятельства) романы Теккерея либо Голсуорси, да и Льва Толстого (разве что по принуждению — в противном случае грозятся отчислить из школы!)?

Сейчас таких читателей очень мало. Большинству нужны лишь «малозатратные» объекты (имея в виду затраты и времени, и умственных усилий): всевозможные «клипы», мини-новеллы и миниатюры, джазовые композиции (ведь они основаны на звуковых комбинациях, которые охватывают временные отрезки до нескольких секунд) и т. п. И представляется очевидной ненужность (и даже «недужность») каких-либо «дуже протяженных» художественных объектов; кажется, что кончилась их эпоха — подобно тому, как, по мнению крупнейшего эстетика XX века Колина Мартиндейла¹, вообще уже пришел «конец искусства», то есть его «высоких» (не-прикладных) видов и жанров?

Ан нет, как мы видим, и вообще «высокие» искусства отнюдь не вымирают, да и протяженные художественные объекты вовсе не перестают появляться. Как назло, именно с приходом «стремительного» XX века в литературу приходят и такие «гиганты» (даже по своим размерам), как «Улисс» Джеймса Джойса (1922) и «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста (1913-1927) — произведения, ставшие знаковыми для всей современной литературы, да и культуры в целом. (Мы не приводим другие примеры этой «крупноформатной» тенденции — дабы не давать повода для оценки интересующей нас линии как пристрастно «выдернутой» из общего потока литературной эволюции.)

В чем же дело? Быть может, ошибочны были скоропалительные доводы (хотя и настойчиво повторявшиеся уже на протяжении многих десятилетий) о конце эры больших форматов? И что их ждет в будущем? Какие структурные изменения предстоит им испытать, чтобы выжить в быстро меняющемся мире?

Попытаемся ответить на поставленные вопросы, опираясь на исповедуемый нами системно-информационный подход². В рамках этого подхода поведение любой системы (в качестве каковой может выступать любой живой организм, человек, социум, вид искусства и др.) трактуется как реализация «принципа максимума информации»: стремления к возрастанию «взаимной информации» между системой и той средой, в которой эта система функционирует, то есть к наилучшей согласованности свойств системы со свойствами среды. Именно благодаря этой согласованности возрастает «живучесть» системы, ее функционирование становится более совершенным; стало быть, следует ожидать, что исследователь получает некие ориентиры — предпочтительные направления развития системы (например, пути, по которым предстоит развиваться данному виду искусства). Однако сначала — об «информационной природе» самих потребностей в прозаических произведениях.

Жизненная реальность — и потребность в художественных объектах: к вопросу о детерминации

В околонаучных и околохудожественных кругах (особенно в отечественных) бытует «рефлекционистская» концепция — мнение, что искусство отражает жизнь; а посему, дескать, какова жизнь — таково и искусство…

Автор этих строк в бытность сотрудником отраслевого НИИ присутствовал на профсоюзном собрании лаборатории — обсуждались условия научной работы, и парторг лаборатории с горечью констатировал: «Товарищи, что же получается? Сидишь в обшарпанной комнате, стол плохой, стул плохой», — и не мог понять, почему смех сотрудников прервал его горестную речь, — истолкованную превратно, в причинно-следственном плане.

Подобные «рефлекционистские» концепции, по словам К. Мартиндейла³, давно канули в Лету, став курьезным достоянием истории эстетики, — хотя еще совсем недавно они господствовали в «эстетическом пространстве» советской империи.

В свете системно-информационного подхода, искусство — по крайней мере, «высокое»⁴ — имеет дело, по своей природе, с коренной «перфекционистской» потребностью человека — необходимостью совершенствования самых фундаментальных ментальных процессов. К числу таких коренных потребностей относится «интеграция» семантических механизмов, реализующих восприятие речевого потока; соответствующую «тренировку» осуществляют такие эстетические феномены, как поэзия и юмор.

Что же касается конкретных реалий окружающей действительности, то таковые могут использоваться искусством — но лишь в качестве «сырья», то есть материала, нужного для построения соответствующих «перфекционистских» структур. И потому, хотя «портретная живопись почти всегда изображает людей, одетых в современном им стиле, и на фоне современной им мебели, и <…> не существует средневековых описаний военных событий с применением ядерного оружия»⁵, — тем не менее, при всей изменчивости используемого материала, собственно художественные структуры остаются достаточно постоянными — инвариантными относительно всевозможных «текущих свойств» этого материала, равно как и относительно изменений, протекающих в жизни.

И все же некие связи искусства с жизнью существуют — ибо последняя, по-видимому, способна влиять и на протекание фундаментальных (ментальных) процессов. (Возможно и обратное влияние, но на нем мы не будем останавливаться.) Например, согласно результатам исследований крупнейшего ленинградского культуролога С. Маслова⁶ (1939-1983), социально-психологический «климат» социума, характеризуемый как определенная степень доминирования «аналитизма» либо, наоборот, «синтетизма» мышления (то есть преобладания лево- либо правополушарных процессов), накладывает свой отпечаток на стилевые изменения в искусстве — архитектуре, музыке, живописи, etc## См. также: Петров В. М. Социальная и культурная динамика: Быстротекущие процессы (информационный подход). СПб.: Алетейя, 2008; Петров В. М., Бояджиева Л. Г. Перспективы развития искусства: методы прогнозирования.

1. См., например: Мартиндейл К. Эволюция и конец искусства как гегелианская трагедия // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2007. Т. 4. № 1; Martindale C. The evolution and end of art as Hegelian tragedy // Empirical Studies of the Arts. 2009. Vol. 27. № 2. [↩]
2. См.: Голицын Г. А. Информация и творчество: На пути к интегральной культуре. М.: Русский мир, 1997; Голицын Г. А., Петров В. М. Гармония и алгебра живого (В поисках биологических принципов оптимальности). М.: Знание, 1990; Голицын Г. А., Петров В. М. Социальная и культурная динамика: долговременные тенденции (информационный подход). М.: КомКнига, 2005; Golitsyn G. A., Petrov V. M. Information and creation: Integrating the «two cultures». Basel; Boston; Berlin: Birkhauser Verlag, 1995.[↩]
3. Martindale C. The clockwork muse: The predictability of artistic change. N. Y.: Basic Books, 1990. P. 23-28. [↩]
4. О концепции «высоты» в ментальном мире, равно как и в мире физическом, см.: Голицын Г. А. Искусство «высокое» и «низкое»: системная роль элитарной субкультуры // Творчество в искусстве — искусство творчества. М.: Наука; Смысл, 2000; Голицын Г. А., Петров В. М. Социальная и культурная динамика. [↩]
5. Martindale C. The clockwork muse. P. 25.[↩]
6. Маслов С. Ю. Асимметрия познавательных механизмов и ее следствия // Семиотика и информатика (сборник научных статей). Вып. 20. М.: ВИНИТИ, 1983; Маслов С. Ю. Творческие стили и состояние общества // Мир психологии. 2010. № 2 (62).[↩]