Астрономический дискурс в сонетном цикле «Астрофил и Стелла» Ф. Сидни

Имена влюбленных, значащиеся в названии одного из самых известных сонетных сборников английского Возрождения — «Астрофил и Стелла» (1581-1586, опубл. в 1591-м), как известно, имеют небесное происхождение: Стелла по латыни — Звезда, Астрофил по-гречески — влюбленный в Звезду. Отношение земного к небесному — исходная смысловая координата европейского петраркизма. Могла ли она обогатиться, помимо поэтической, научной семантикой, если учесть, что Филип Сидни писал в эпоху, когда происходила смена астрономической системы с геоцентрической на гелиоцентрическую, обоснованную Николаем Коперником в работе «Об обращении небесных сфер» («De revolutionibus orbium coelestium»)? Работа увидела свет с посвящением папе Павлу III в Нюрнберге в 1543 году. Математическая составляющая гипотезы Коперника имела практическим результатом календарную реформу, проведенную Григорием XIII¹, принятие которой для протестантской Англии оказалось весьма трудным.

В 1582 году после указа Григория XIII лорд-казначей Уильям Сесил лорд Берли от лица Елизаветы написал астрологу Джону Ди² письмо с просьбой о консультации по поводу григорианской реформы, на которое тот ответил через год в письме от 26 февраля 1583 года «Простое рассуждение <…> относительно необходимой реформации обычного календаря гражданских лет и подсчета дней», где рекомендовал тоже провести реформу и прибавить 11, а не 10 дней. Хотя лорд Берли и Т. Диггс поддержали предложение Ди, архиепископ Кентерберийский Э. Гриндел отказался от «папистского календаря». Острота споров вокруг гелиоцентризма и календарной реформы определялась не только научно-теологическими факторами, но и религиозно-политическим противостоянием государств-сторонников Реформации и Контрреформации.

В Англии конца XVI- начала XVII века не существовало единой позиции по отношению к гелиоцентризму: с одной стороны, появился круг сторонников Коперника³, причастных придворному обществу (Джон Ди, Томас Диггс, Томас Хэрриот, Уильям Гилберт), с другой стороны, его противников — профессоров Оксфорда и Кембриджа.

Нет прямых свидетельств тому, что существует связь между сонетным циклом Сидни и идеями Коперника, но известно увлечение поэта идеями другого ученого — доминиканского монаха гелиоцентриста Джордано Бруно, жившего в Англии с апреля 1583 по октябрь 1585 года. Его физика еще несла отпечаток идей Аристотеля, но его космологию не без основания определяют как коперниканскую. Подобная контаминация была характерна для рубежа XVI- XVII веков, когда скептицизм и восторг одновременно сопутствовали обретенной истине.

Бруно жил в Англии при дворе французского посла Мишеля Кастельно⁴, когда англиканская церковь и английские астрономы активно артикулировали свои позиции относительно гелиоцентризма и календарной реформы. Методологической причиной споров послужило предисловие к изданию трактата Коперника, которое идеологически не совпадало с основным текстом. Коперник полагал, что астрономические погрешности в календарных расчетах возникли из-за геоцентрического учения. Однако лютеранский теолог Андреас Осиандер (Andreas Osiander), которому Георг Ретикус⁵ поручил издать тест, в анонимном предисловии перевернул логику Коперника: «…нет необходимости, чтобы эти гипотезы были верными и даже вероятными, достаточно только одного, чтобы они давали сходящийся с наблюдениями способ расчета»⁶.

В подобные диспуты включился и Бруно, как своими устными выступлениями, так и печатными диалогами, где подчеркивал, что предисловие противоречит тексту «Об обращении», и настаивал на том, что Коперник был гелиоцентристом. В 1584 году Бруно систематически изложил свои астрономические взгляды в опубликованных в Лондоне диалогах «Пир на пепле» и «О бесконечности вселенной и мирах», где развивал гипотезы Анаксагора, древнегреческого гелиоцентриста Аристарха Самосского и Николая Кузанского, соединив их с «Герметическим корпусом».

Но гелиоцентризм Дж. Бруно имел специфический оттенок, поскольку космографию Коперника, по словам Ф. Йейтс, он интерпретировал как иероглиф божественных тайн, который он расшифровал⁷. В отличие от профессиональных астрономов, Бруно, адепта магического герметизма, мало интересовала математическая составляющая теории Коперника, и его гелиоцентризм был основан на текстовом совпадении положений Коперника с текстами «Герметического свода»⁸, а «математики и педанты», да и сам Коперник, воспринимались им как люди с более или менее ограниченным мировоззрением.

По мнению М. Фейнгольда, эти обстоятельства послужили причиной того, что Бруно в Англии практически не общался с профессиональными астрономами. А негативный опыт диспута в Оксфорде и эксцентричное поведение итальянца, неудачное чтение публичных лекций в Оксфорде⁹, ссора с поэтом и политиком Фулком Гревиллом привели Ноланца к некоторой изоляции на фоне ксенофобии профессоров-протестантов, и поэтому степень влияния его идей на английских ученых преувеличена современными исследователями, фактически беатифицировавшими итальянского гуманиста¹⁰. Возможно, что несостоявшаяся карьера в Оксфорде могла привести Бруно к стремлению войти в круг ученых-гелиоцентристов, которым покровительствовали высокопоставленные придворные фавориты и сановники.

Свои представления о проекте возрождения древней религии¹¹, в основе картины мира которой лежит гелиоцентризм, он имел возможность подробно изложить лично Сидни, который был другом Кастельно. Вероятно, Сидни познакомился с Бруно, когда в 1583 году сопровождал польского князя Олбжехта Аласки (Ласкуса) по поручению королевы Елизаветы I в Оксфорд. В университете в честь его визита один из диспутов был посвящен теории Коперника, на котором Бруно выступал как защитник гелиоцентризма, о чем свидетельствовал англиканский теолог Джордж Эббот: «…он решил среди очень многих других вопросов изложить мнение Коперника, что Земля ходит по кругу, а небеса покоятся; хотя на самом деле это его собственная голова шла кругом и его мозги не могли успокоиться»¹².

Кроме того, профессора Оксфорда пришли к выводу, что Бруно занимался плагиатом, беззастенчиво пересказывая в одной из лекций «Стяжание жизни с небес» Марсилио Фичино, либо их оскорбляло высокомерие итальянца, которого подозревали в том, что он считал ученых с европейской периферии не знакомыми с подобными текстами. Приверженность гелиоцентризму воспринималась оксфордцами как научная девиация. Подобная позиция была оправдана авторитетами Лютера и Меланхтона, не принявших гелиоцентризм и ссылавшихся на Св. Писание: «Но как указывает св. Павел, Иисус Навин велел остановится Солнцу, а не Земле»¹³, — хотя были за проведение календарной реформы. У Коперника были противники и среди ученых. Тихо Браге считал его систему математической спекуляцией.

Перед отъездом из Англии Бруно посвятил Ф. Сидни «Изгнание торжествующего зверя» («Spaccio de la Bestia Trionfante», 1584), где благодарил за оказанные ему милости и предложения и обличал невежество английских педантов и схоластов, под которыми он подразумевал университетских профессоров и, возможно, профессиональных астрономов. Ф. Сидни репрезентируется как его союзник не только в восприятии поэзии, но и картины мира в целом. Через месяц после отъезда Дж. Бруно из Англии, в ноябре 1585 года, Ф. Сидни уехал в Голландию. В «Рассуждении Ноланца о героическом энтузиазме, написанном для высокознаменитого сеньора Филлипа Сидни», которое предваряет философско-поэтический трактат в диалогах «О героическом энтузиазме» («De gl’ heroici furori», 1585), Дж. Бруно представляет Ф. Сидни как поэта, философа и достойного человека, который «его понимает; стихи эти отдаются во власть Вашей критики и под покровительство такого поэта, как Вы; философия предстает обнаженной перед столь ясным разумением, какое имеется у Вас…»¹⁴

Дж. Бруно противопоставляет не столько вульгарную и героическую любовь (божественное созерцание¹⁵), сколько поэзию, посвященную этим разновидностям любви. Основной объем вступления посвящен критике поэтов, пишущих стихи о вульгарной любви: «…только низкий, грубый и грязный ум может постоянно занимать себя и направлять свою любознательную мысль вокруг да около красоты женского тела»¹⁶. Он считает безумцами и стихотворцев, «занятых созданием триумфа вечной приверженности к такой любви, ибо подобное упорное безумие может, несомненно, соперничать со всеми другими видами безумств, какие только гнездятся в человеческом мозгу»¹⁷. Написание и публикацию подобных любовных стихотворений он там же называет «свинством», а их создателей — «рабами» и «уродами». Не избежали критики Ф. Петрарка и его последователи¹⁸, которых Дж. Бруно считал больными, поскольку они предпочли «трудолюбиво питать свою меланхолию, чтобы, вопреки всему, в этой неразберихе все же прославить свое дарование, изъясняя страсти упрямой, вульгарной, животной, грубой любви»¹⁹.

Возникает вопрос, почему Дж. Бруно адресует свой трактат Ф. Сидни, который писал цикл «Астрофил и Стелла» в стилистике петраркизма и неоплатонизма? Возможно, потому, что Ф. Сидни соединил неоплатонические взгляды с концепцией Ноланца, который полагал, что высший Купидон и природное созерцание — это аллегория отношения человека к разумной части Души. В цикле Ф. Сидни любовная метафорика петраркизма расширяет свои возможности, используя астрономические образы, которые контрапунктно развиваются в поэтическом описании истории героического восхождения познающей души от физического к метафизическому миру, от сомнений и незнания к свету познания, от жажды физической любви к обретению неоплатонической любви.

Путь познания в сонетном цикле частично совпадает с оппозициями, декларируемыми участником диалога Дж. Бруно «Пир на пепле» Теофилом как ключевые, «магические» для понимания мира: «…два есть первая координация, как говорит Пифагор, конечное и бесконечное, кривое и прямое, правое и левое и так далее. Два вида чисел: четное и нечетное, из которых одно — мужчина, другое — женщина. Два Эроса: высший — божественный, низший — вульгарный. Два дела в жизни: познание и действие. Две цели в них: истина и добро. Два вида движения: прямолинейное, в котором тела стремятся к сохранению, и кругообразное, в котором они сохраняются. Два существенных начала вещей: материя и форма. Два специфических различия субстанции: разреженная и плотная, простая и смешанная. Два первых противоположных и активных начала: тепло и холод. Двое первых родителей предметов природы: Солнце и Земля»²⁰.

Но надлунный мир Астрофил воспринимает с позиций не геоцентристского конечного аристотелианского космоса, а коперниканского, дополненного теорией Дж. Диггса и Дж. Бруно о бесконечности миров. Поэтому развитие сюжета сидневского цикла представлено как борьба между вульгарной (низкой чувственной любовью) и героической любовью (интеллектуальным созерцанием божественного).

Большая часть сонетов вплоть до XXVII построена на «познании» Стеллы и выстраивании своей позиции по отношению к ней посредством схоластических процедур и дедуктивного метода поиска истины при помощи аналогий: метафор и параллелизмов, в том числе и астрономических. Именно связь астрономических образов и аллюзий цикла «Астрофил и Стелла» является предметом данного анализа, не претендующего на всю полноту охвата поэтической метафорики Ф. Сидни.

1. Григорий XIII в булле «Inter gravissimas» («Среди наиважнейших», 4 октября 1582 года) повелел провести реформу «с целью вернуть весеннее равноденствие на его прежнее место, каковое отцы Никейского Собора (325 год) установили на 12-й день перед апрельскими календами…». То есть Римскую церковь интересовала только математическая составляющая теории Н. Коперника, которая была призвана решить проблему с точным определением даты Пасхи, привязанной к весеннему равноденствию.[↩]
2. John Dee (1527-1609) в предисловии к книге Т. Филда «Эфемериды» в 1556 году расточает много похвал Н. Копернику, в его библиотеке содержалось два экземпляра «Об обращении небесных сфер…» 1543 года издания. [↩]
3. В период между 1543 и 1600 годами в Европе незначительное число астрономов можно отнести к числу «коперниканцев», хотя к «гелиоцентристам» можно отнести лишь часть из них: И. Ретика, М. Местлина, К. Ротманна, И. Кеплера, Г. Галилея, Дж. Бруно, Дж. Ди, Т. Диггса, Т. Хэрриота, Д. де Цунига и С. Стевина. См.: Reappraisals of the Scientific Revolution / Ed. D. C. Lindberg and R. S. Westman. Cambridge: Cambridge U. P., 1986. P. 85.[↩]
4. Профессор Йоркского университета Дж. Босси в книге «Джордано Бруно и дело посольства» (2002), исследуя архивы М. Кастельно, пришел к выводу, что в период перед нападением испанской Армады на британский флот Дж. Бруно под именем священника Генри Фейгота тайно передавал информацию Уолсингему и лично Елизавете I (о готовящемся на нее покушении), с целью не допустить восшествия Марии Стюарт на английский престол. Дж. Бруно-Фейгот репрезентируется как предатель французского короля Генриха III, мошенник и остроумец.[↩]
5. Georg Joachim von Lauchen, известный как Rheticus (1514-1574), — математик, картограф, изобретатель навигационных инструментов, медик, единственный ученик Коперника. [↩]
6. И. Кеплер доказал, что автором предисловия был А. Осиандер, а не Н. Коперник, как это полагали его современники. См.: Белый Ю. А. Иоганн Кеплер. М.: Наука, 1971. С. 88. [↩]
7. Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М.: НЛО, 2000. С. 147, 217. [↩]
8. Там же. С. 146-147. [↩]
9. «…поезжайте в Оксфорд и попросите рассказать, что случилось с Ноланцем, когда он публично спорил с докторами теологии на диспуте в присутствии польского князя Лаского и английских дворян <…> Справьтесь, как его заставили прекратить публичные лекции и лекции о бессмертии души и о пятерной сфере» // Бруно Дж. Избранное. Самара: Агни, 2000. С. 156.[↩]
10. Feingold М. Giordano Bruno in England, Revisited // Huntington library quarterly. Vol. 67. 2004. № 3. P. 330.[↩]
11. Д. Бруно воспринимал Н. Коперника как ученого, которому была открыта важнейшая часть древнейшего знания: «…он был послан богами, как заря, которая должна предшествовать восходу солнца истинной античной философии, в течение веков погребенной в темных пещерах слепоты и злого, бесстыдного, завистливого невежества…» // Бруно Дж. Указ. изд. C. 80-81. [↩]
12. См. подробнее: Йейтс Ф. Указ. соч. С. 189-190. [↩]
13. Дмитриев И. А. Искушение святого Коперника: ненаучные корни научной революции. СПб.: СПбГУ, 2006. С. 115-116.[↩]
14. Бруно Дж. О героическом энтузиазме. М.: ГИХЛ, 1953. С. 19.[↩]
15. Там же. С. 24.[↩]
16. Там же.[↩]
17. Там же. С. 22.[↩]
18. Там же. С. 18, 23.[↩]
19. Бруно Дж. О героическом энтузиазме. С. 23. [↩]
20. Бруно Дж. Избранное. С. 155.[↩]