Ars memoriae — ars oblivionis в поэзии «первой волны» русской эмиграции

Не ослабевающая в современных социальных и гуманитарных науках популярность memory studies, с одной стороны, и продолжающееся уже тридцать лет интенсивное развитие «эмигрантологии», — с другой, поспособствовали в последнее время исследованиям феномена памяти в литературе «первой волны» русской эмиграции. Результатом стал ряд работ, посвященных разным аспектам мнемонического дискурса белоэмигрантов. Предметом литературоведческого анализа было, между прочим, формирование культуры воспоминаний с целью сохранения национальной идентичности, воспоминания и память как эстетическое воплощение комплекса чувств и переживаний или манифестации памяти на уровне поэтики [Гаретто 1996; Конечный 1996; Степанова 2011; 2012; Димитриев 2017]. Однако те и другие вопросы прослеживались в первую очередь на материале художественной и мемуарной прозы белой эмиграции, которая в cилу своих жанровых признаков (исповедальность, автобиографичность, ретроспективность…) стала лучшим выражением прожитой катастрофы и выдвинулась в центр историко-литературного процесса эмиграции, сыграв особую роль в выстраивании самоидентификации ее представителей [Cтепанова 2012: 110–111; Димитриев 2017: 27–28].

Категория памяти в поэзии «первой волны» не была предметом столь внимательного рассмотрения; она заметно реже привлекала внимание ученых, вследствие чего обоснованным кажется вывод о ее недостаточной изученности. В настоящей статье предпринимается попытка проследить за основными лирическими репрезентациями прошлого и памяти в стихо­творениях белоэмигрантов, в том числе и традиционно принадлежавших ко «второму» и «третьему» литературным рядам.

1

«Гипертрофированный ретроспективизм» литературы русского зарубежья, как его назвал Бродский, оказал заметное влияние на все уровни и плоскости поэзии «первой волны», в том числе и на ее жанровую структуру. Популярность обрели лирические жанры, которые в силу культурной традиции, восходящей еще к античности, как нельзя лучше отвечали заданной теме. Распространенными были разного типа стихотворные элегии, эпитафии, лирические некрологи и посмертные портреты, а также другие жанры погребальной поэзии, объединяющим свойством которых была ориентация на увековечение памяти ушедших из жизни видных представителей русской литературы метрополии и диаспоры и связанная с этим обращенность к прошлому.

Видное место среди поминаемых усопших занимал Н. Гумилев; рядом с его именем иногда ставили и А. Блока, так как смерть обоих в августе 1921 года — несмотря на совсем разные ее обстоятельства — воспринималась в эмигрантских кругах символически: как конец царской России и старой русской культуры. К примеру, А. Перфильев писал в стихотворении «Точка»:

Лишь вчера похоронили Блока,

Расстреляли Гумилева. И

Время как-то сдвинулось жестоко,

Сжав ладони грубые свои…

…………………..……………………………….

Так последняя вместила строчка

Сумму горя, счастья, чепухи,

И торжественно закрыла точка,

Как глаза покойнику, — стихи.

Стихи посвящались также Б. Поплавскому, В. Ходасевичу, М. Цветаевой, З. Гиппиус или Г. Иванову — одному из «последних могикан» «первой волны»¹. Порой они объединялись в циклы; примером могут служить «Медальоны» (1934) Игоря Северянина, немалая часть которых посвящена то классикам русской литературы (Достоевскому, Некрасову, Лескову и др.), то современникам поэта (Белому, Брюсову, М. Лохвицкой и пр.), которых в момент публикации цикла уже не было в живых.

В создаваемом общими силами поэтов лирическом некрополе — если воспользоваться заглавием мемуарных очерков В. Ходасевича — оказались также безымянные родственники и друзья эмигрантов, заботливо оберегаемые от забвения. К этой группе стихов принадлежат «Дактили» Ходасевича — воспоминание об отце, небольшой цикл А. Шиманской «Мать», «Зеркала» Г. Лахман, посвященные брату, «Памяти друга» В. Булич, «Ушедшим друзьям» В. Андреева и многие другие.

Интересным примером лирического поминовения усопших служит «Requiem» С. Маковского, знаменитого летописца Серебряного века. Лирический субъект, рисуя экспрессивную картину потерянной «Российской земли и бесправья хаоса первобытного», обращается к своим собратьям, среди которых нашлись как корифеи русского модернизма, призываемые им поименно, так и преданные забвению, безымянные свидетели свершившегося апокалипсиса. Жанр становился, таким образом, категорией литературной памяти. Уместно здесь сослаться на данное М. Бахтиным истолкование жанра как целостного типа художественного высказывания, имеющего свое исходное, генетическое содержание и свою память: «Жанр живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало» [Бахтин 2002: 61], следовательно, когда писатель обращается к материалу, закрепленному за неким жанром, на почве современности, память жанра срабатывает помимо интенций автора, и сегодняшнее творчество оказывается выражением исторического опыта жанра. Развитию «памяти литературных жанров» [Erll, Nunning 2005] в поэзии «первой волны» способствовал и присущий ей в целом эстетический консерватизм, и стремление продолжать унаследованные традицией формы, и отказ от художественного экспериментаторства…

Элегическая память о прошлом, определявшая жанровые стратегии эмигрантских поэтов, сказывалась и на конструкции лирического «я», основным свойством которого является ностальгия по былому. Она заметна на межтекстовом уровне, так как в стихах разных поэтов находим похожие констатации: «О прошлом ведем рассказ…» (Б. Волков), «…о прежнем бредишь» (Ю. Трубецкой), «…задумываюсь о былом» (С. Маковский), «…с мертвыми веду беседу» (Ю. Терапиано), «…открываю память-шкатулочку» (Ю. Иваск). Тоска по прошлому изображается как перманентное духовное состояние эмигранта, его главное «занятие», порой даже цель бытия, как в стихах В. Сумбатова, для которого жить значит «видеть, слышать и любить <…>

1. Ср. следующие стихи: Н. Берберова — «Я десять лет не открывала старой…» (с эпиграфом «Памяти З. Н. Гиппиус»), Б. Новосадов — «На смерть Игоря Северянина», Ю. Иваск — «Мандельштам», «Георгий Иванов», Т. Величковская — «Памяти Георгия Иванова», Г. Адамович — «Поговорить бы хоть теперь, Марина!» (с эпиграфом «Памяти М. Цветаевой»), М. Цветаева — «Маяковскому», А. Присманова — «С ночных высот они не сводят глаз…» (с эпиграфом «Памяти Бориса Поплавского»), В. Сумбатов — «Сказка с конца» (с эпиграфом «Памяти Е. Ф. Шмурло»), В. Злобин — «Свиданье» (с эпиграфом «Памяти Д. М. и З. Г.»), Г. Струве — «В. Ф. Ходачевичу» (вторая часть диптиха), П. Лыжин — «Нумизматика» («Памяти В. В. Розанова»), В. Андреев — «Прогулка с Б. Ю. Поплавским».[↩]