Выпуск №5, 2024

Сотрудники ИМЛИ РАН с 2023 года работают над проектом «Русская литература: проблема мультилингвизма и «обратного перевода«», в рамках которого была проведена серия научных семинаров. Сам проект объединяет, казалось бы, две совершенно разные научные проблемы и предстает как case-studies весьма разнородного материала,  вызывающего чрезвычайно живые обсуждения и дискуссии: от переводов на русский в XVIII веке французских классиков Фенелона и Расина (и в XX веке – «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха) до составления шуточного игрового «Скорбного листа душевнобольных яснополянского госпиталя» в семействе Толстых  и переводных текстов Осипа Мандельштама, вопрос о месте которых  в его творческом наследии в обширной литературе о Мандельштаме поразительным образом почти не ставился. 

Как это уживается в одном проекте?

«Переводить обратно», по А. Михайлову, – это вовсе не значит проверять качество своего понимания чужого текста, переводя сделанный его перевод вновь на язык оригинала. С современными онлайн-переводчиками делать это стало чрезвычайно легко, но, увы, нельзя порадоваться, что среднее качество переводов резко выросло. Каждому серьезному переводчику знакомо зудящее и азартное беспокойство в поиске наиболее точного слова, чтобы в контексте родного языка оно не заслоняло смысл оригинала, не отбивало аромат текста, почти физиологичное ощущение эпохи, интуитивно чувствуемое в оригинале и часто утрачиваемое при переводе. Но если «обратный перевод», по версии Михайлова, и имеет отношение к переводу, то в самом широком семиологическом смысле: не случайно в подзаголовке его книги фигурирует проблема взаимосвязей культур. 

Не случаен поэтому выход участников семинара ИМЛИ на проблему комментария, причем опять же – в самом широком смысле: не только к переводному тексту, но и к собраниям сочинений русских (и не одних русских) классиков; не случайно и решение провести в конце 2024 года конференцию «Комментарий как условие обратного перевода».

А начиналось все с установочного семинара, на котором подробно разбирался метод К. Гинзбурга в его монографии «Загадка Пьеро» (оригинальное название его труда – «Indagini su Piero»). Расследуя вполне темный «за древностию лет» смысл фресок Пьеро делла Франческо, Гинзбург сознательно отказывается от попыток анализа стиля, отдавая предпочтение работе, сходной с трудом криминалиста: сбор данных о быте и знакомых художника в Ареццо, через которых он мог получить заказ. Гинзбурга интересовали перемещения по миру негоциантов и донаторов, связанных с Пьеро делла Франческо, и даже зафиксированные в современных художнику письменных источниках впечатления от шапок византийских послов… Все это позволило ему предложить новые убедительные датировки, в свою очередь выстраивающие внятную историю эволюции творческого метода художника, что ранее не удавалось.

В каком-то смысле это близко «археологии знания» М. Фуко. Поэтому и работа переводчика Фуко философа Н. Автономовой «Познание и перевод» вошла в круг обсуждаемых участниками семинара как теоретическая база. Мысль Автономовой о том, что перевод не только «посредник в межкультурном и межъязыковом обмене», но и принципиальное «условие возможности любого познания в социальной и гуманитарной области» и что философский и научный перевод создает в культуре систему «понятий, концептуальных систем, философских языков», коррелируют и с концепцией Михайлова, и с методом Гинзбурга.

Еще одна теория, мимо которой было невозможно пройти участникам проекта, – теория культурного трансфера М. Эспаня (руководитель проекта Е. Дмитриева – его коллега и издатель его трудов на русском языке). В каком-то смысле эта теория диаметрально противоположна концепции Михайлова, так как легитимирует любую, пусть даже самую «кривую» рецепцию текстов и идей как законную, так как по-модернистски настаивает на праве воспринимающей культуры на собственное прочтение в собственных целях, а также на том, что такой процесс обмена меняет и культуру воздействующую (классический пример ‒ Гейне, еврейского происхождения немецкий поэт, живший во Франции и знакомивший Германию с современной «Лютецией», а Францию – с Германией, исправляя при этом, как он полагал, ошибки мадам де Сталь на том же поприще).

Но внимание к контексту воспринимающей культуры и у Михайлова, и у Эспаня общее. Как и детальнейшее, чуть ли не с лупой, рассмотрение так называемого «третьего фактора» в процессе обмена (например, как Бергсон приходил в Россию и корректировался увлечением Ницше, прочитанным, в свою очередь, через Достоевского) – то есть того самого пресловутого контекста, который меняет смысл переводимого иногда почти до неузнаваемости.

Теория «обратного перевода», с помощью которого Михайлов предлагает «ставить вещи на свои места», возвращая им первоначальный смысл, занимает в его работе сравнительно скромное место, а вот практика (блестящие статьи, в которых он разбирает случаи Клейста, Тика, Лермонтова, Фета, Флоренского, Лосева и т. п.), послужила образцом для выполненных участниками семинара работ.

Мультилингвизм встроился в проблему обратного перевода именно благодаря принятой за образец основательной проработке теории и вниманию к деталям. Например, трактат Л. Толстого «Что такое искусство?» (1898), в котором немало иноязычных вкраплений (литературные течения, иностранные авторы и названия их произведений часто приводятся только на языке оригинала, поскольку Толстой обращается к образованному читателю). Для выяснения того, какой французский литературный контекст стоит за этим текстом, изучаются письма франкоязычных корреспондентов Толстого (попутно некоторые из них впервые вводятся в научный оборот). Выясняется, что в своем трактате Толстой в классификации современной ему французской литературы, которую он немало ругает, следует за Ж. Гюре (J. Huret), автором книги «Enquête sur l’évolution littéraire» (Paris, 1891). Она в яснополянской библиотеке есть, но до сих пор в связи с трактатом в исследованиях не фигурировала. В процессе возникает целый круг вопросов: как Толстой читал то, что критиковал? (Спойлер: далеко не все им было прочитано лично, тем более от начала до конца, многое воспринималось с чужих слов.) Чьи взгляды влияли на его восприятие? Ну и наконец, как трактат Толстого воспринимался во Франции? Ведь о внимании к нему свидетельствует то, что уже в год своего выхода на русском он вышел и во Франции, причем сразу в двух переводах.

Одна из любимых тем участников семинара, среди которых четыре члена группы по академическому изданию ПСС и писем Н. Гоголя (ИМЛИ), – это переводы его на иностранные языки. Легко догадаться, насколько его тексты теряют при переводах. Взять, например, случай «Вия», первый французский перевод (Виардо-Тургенева-Гедеонова) которого вышел в 1845 году под заголовком «Le Roi des Gnomes» («Король гномов») и, несмотря на усилия издателей, ориентировавшихся на любовь французской публики к экзотизму и фантастике, прошел мимо ее внимания (в отличие, например, от «Тараса Бульбы»)… При переводе отбрасывается все то, что может показаться французскому читателю чрезмерно романтическим, происходит  унификация в соответствии с требованиями «хорошего вкуса» и «элегантного стиля» (гоголевские стилистические – очень выразительные! ‒ неправильности, уход от штампов, разговорные обороты, повторения, создающие особый ритм, непринужденность и наивность французский перевод возвращает к речевой норме). С ними же ожидаемо растворяется гоголевский комизм и ирония. Но только ли перевод виноват? Внимательное исследование вопроса показывает, что перевод делается с редакции повести 1842 года, которую сам Гоголь изменил… из-за упреков некоторых представителей русской (!) критики, считавшей, что эта повесть самая слабая в «Миргороде» (1835). Что же изменил Гоголь? Сократил тот самый фантастический элемент, из-за чего новая редакция прочитывалась как своего рола русский парафраз Э.Т.А. Гофмана, в 1840-е годы уже выходящего из моды. Последующим поколениям русских критиков приходится от этого флера Гофмана Гоголя очищать.

Итак, расследование рецепции французского перевода дает нам более четкую картину жизни текста, редактируемого самим автором в разные периоды своего творчества, а также жизни отечественной литературной критики.Автор заметки на правах участника проекта (к слову, не замыкающегося в узком сектантском кругу, а с радостью приглашающего гостей), позволит себе высказать мнение, что каждая работа участников семинара стремится стать таким вот подобием «искусствоведческого детектива» Гинзбурга. Honni soit qui mal y pense!

Философская система Канта и сам язык, которым она изложена, для широкого круга читателей представляются столь сложными, что в сети даже появился мем с изображением мыслителя и надписью: «Я бы объяснил все просто, бат ай кант». Но как быть, если автору «Критики чистого разума» стукнуло триста лет, и это событие невозможно запихнуть в прокрустово ложе чисто академических штудий?

Все очень просто – растянуть празднование на год. Тогда можно и за науку слово замолвить, и фигуру юбиляра сделать ближе для тех, кому философия не очень-то интересна. Кант, как оказалось, для этой цели отлично подходит. Почему? Ответ на этот вопрос сформулировал еще Мераб Мамардашвили, сравнивший кенигсбергского профессора с Хлебниковым: «Кант делает ту же самую работу. Она лежит в области возможности философии вообще, а также ее средств и философского языка как такового. Вот его предмет. Так же как предметом Хлебникова были средства поэзии вообще, а не написание отдельных хороших стихотворений и поэм». А раз так – можно эти средства мышления реализовать самыми неожиданными способами. Например, в виде картинок, нарисованных нейросетью…

Но обо все по порядку.

Настоящим локомотивом празднования трехсотлетия философа в России стал проект «Кант 300», а его научным ядром – Международный конгресс «Мировое понятие философии», проведенный в конце апреля на базе Балтийского федерального университета. Открывался конгресс пленарным заседанием «Критика искусственного разума: проблемы бытия и познания в контексте развития искусственного интеллекта». Именно так. Как выяснилось, кантовская теория мышления вполне может быть использована для выстраивания алгоритмов работы ИИ. Более того – на ее основе уже разработали прототип чат-бота. Как вам такой скачок от теории к практике? Нейросеть KantBot обучали по сочинениям Иммануила Канта на трех языках – немецком, русском, английском. Вместе с еще двумя нейросетями кантовскому искусственному разуму предложили ответить на вопрос о том, может ли он познать самого себя. На это виртуальный философ парировал, что искусственный интеллект не обладает свободной волей и способностью к самоопределению, так как им управляют алгоритмы, а не сознание. Надо думать, Канту бы такой ответ понравился. Дополнением к играм с ИИ стала генерация с помощью нейросети Midjoureney 30 ярких открыток, иллюстрирующих цитаты из сочинений философа. Правда, без участия обладающих свободной волей художников и дизайнеров дело тут все же не обошлось.

А еще философию Канта во время конгресса примерили к актуальным международным отношениям и современному искусству, хотя, на мой взгляд, первым остро не хватает кантианской рациональности, а у второго, наоборот, рациональности и прагматизма зачастую в переизбытке. Тем не менее поговорить было о чем – например, о проблемах этики или о моральном обосновании концепции многополярного мира. В общем, за актуальной повесткой и тут дело не стало.

Но главное, конечно, – это те окошки, которые организаторы распахнули для людей на периферии научных обсуждений. Через такие бреши в строгом монолите научного подхода к трудам и личности Канта нефилософы смогли заглянуть в его мир и удивиться тому, насколько он многогранен. Это и подборка интересных фактов о мыслителе (знаете ли вы, например, что один из кратеров на Луне носит имя философа, а в соседях у него – кратер Декарт?), и предложение прожить утро по распорядку кенигсбергского профессора (для начала нужно подняться в 04:55, что уже, согласитесь, не так-то просто), и виртуальная прогулка по Калининграду (из университетского курса философии, наверное, многие помнят, что Кант никогда не отклонялся от одного и того же маршрута, по его появлениям в том или ином месте философской тропы можно было сверять часы).

Интересно, что самой цитируемой сентенцией философа оказалась его максима про звездное небо и моральный закон, – помните такую? – а отнюдь не знаменитый категорический императив, из которого выводятся все остальные законы человеческого долга. И это, не говоря о том, что у Канта есть еще много фраз, которые можно растащить на цитаты. Чего стоит хотя бы вот такая практическая максима: «Мочеиспускание – единственное из удовольствий, после которого не мучают угрызения совести». Шах и мат всем, кто считает философию скучной и/или бесполезной.

В общем, юбилейные мероприятия выплеснулись далеко за пределы научного конгресса. Волонтеры из движения «Студкант» даже помогли в восстановлении Северного флигеля, входящего в ансамбль прихода Юдшен в поселке Веселовка (здесь же расположен и «домик Канта»). Теперь там устроят то, что принято называть модным словом «арт-резиденция», а мы по старинке обозначим как «дом изящных искусств».

Так вот – про окошки. Это хорошая практика – потому что людям часто нужна встреча с культурой, философией, наукой, сложными формами художественного творчества, которую сами себе они организовать не догадываются. Кто-то недовольно скажет, что все это попса, что надо не Гоголя опускать до народа, а народ поднимать к Гоголю… Но, может быть, это как раз и есть попытка поднять народ до интереса к философии Канта? Правда, не в насильственном вертикальном формате (поэтому слово «поднять» тут не очень подходит), а в горизонтальном – в смысле открытия новых горизонтов для добровольного шага вперед, если такое желание вообще возникнет. Вопрос ведь не только в том, что использованы близкие сознанию современного человека формы (работа нейросетей, клиповое мышление с надерганными из разных мест цитатами и фактами и проч.), а еще и в том, как это сделано (с любовью к предмету или нет) и кем (глубину знания и понимания сымитировать в большинстве случаев невозможно), а также в том, чтобы эта встреча (обывателя и философа) вообще состоялась.

Тут сразу вспоминается проект «Библиотека по пути: Первые в России библиотечные точки в торговых центрах». Как писали о нем сами организаторы, «это полноценная библиотека в микроформате: там помещается всего несколько сотен книг, но она открывает доступ ко всему фонду». Если человек привык ходить в торговый центр, а не в библиотеку, тогда библиотека сама придет к нему, разместив свой островок в том самом ТЦ. Вот она – возможность через маленькое окошко заглянуть в огромный и удивительный мир. Даже если лишь каждый сотый, пусть даже каждый тысячный или стотысячный, решится после этого туда ступить – разве не оправдан будет такой формат популяризации знания?

Нельзя же исключать, что сегодня кто-то прочтет занимательный факт о том, что Кант хорошо играл в бильярд и даже зарабатывал на этом, а завтра – возьмется за изданный в рамках Международного конгресса «Мировое понятие философии» трехтомник переводов его сочинений, куда вошли в том числе ранее не опубликованные на русском заметки и письма. И не просто прочтет, а еще и заглянет в комментарии, отражающие, по словам составителей и редакторов издания, современное состояние изучения наследия Канта. А для тех, кто пока не готов замахнуться на трехтомник, выпустили научно-популярное издание «Кант. Просто» с цветными картинками и вот такой смелой самохарактеристикой: «Это книга о том, что Кант думал о нас тогда, и что мы думаем о Канте сегодня».

Ну и напоследок еще один занимательный факт. Не уверен, что он подвигнет кого-то изучать философию Канта, зато, возможно, поможет легче заснуть тем, кто страдает бессонницей. Вместо того чтобы считать овец, Кант многократно повторял: «Цицерон, Цицерон, Цицерон…» Именем знаменитого коллеги философ нагонял на себя сон. У него это легко получалось.

Заметки о студенческой научной конференции «Noscere et comparare: изучаем сравнительно. Собрание молодых СИЛ»

(РГГУ, 28 марта 2024 года)

Студенческие конференции традиционно занимают довольно маргинальное место в жизни научного сообщества. Настолько маргинальное – ведь они лежат скорее в области преподавания, чем в области чистой науки, – что о них даже не слишком часто говорят. С одной стороны, все понимают их пользу: студентам нужно дать площадку для высказывания, для апробации фрагментов курсовых и дипломов и вообще для того, чтобы поучиться говорить на публику и выслушивать и принимать критику. Все так, но – посмотрим правде в глаза – никому не хочется тратить на это время. В напряженном графике современных ученых педагогический процесс занимает львиную долю времени, и научные конференции – почти единственное место и время, когда можно серьезно обсудить (а не объяснить и не преподать) собственные свежеиспеченные и животрепещущие исследования, так нуждающиеся во внимании коллег. 

Как кажется, есть два классических способа решения этой проблемы – по крайней мере в сфере литературоведения, которая не понаслышке знакома автору (недавнему бакалавру, магистранту, аспиранту и участнику студенческих конференций, ныне – члену оргкомитетов и жюри нескольких таких конференций). 

В первом случае организуется масштабная студенческая конференция с разбросом секций от химии до классической истории, на которой в течение пары дней выступают студенты, начиная от первокурсников и заканчивая аспирантами. При таком размахе на каждую (весьма насыщенную) секцию приходится всего два-три члена жюри. Понятно, что научное значение подобного мероприятия по определению не может быть высоким: участники слишком различаются по возрасту и, соответственно, по уровню владения навыками анализа. Дискуссия или даже простое внимание к докладам коллег в таких условиях почти невозможны. Не помогает делу и обычно внедренная на таких конференциях система награждения лучших докладчиков: такой сертификат – награда либо самому старательному, либо самому старшему. При этом чаще всего цель участия в такой конференции – получение сертификата, который может сослужить хорошую службу при поступлении в магистратуру или аспирантуру. 

Отдельная загвоздка – темы докладов. Конечно, каждый приходит со своим материалом (темы секций в таких случаях сформулированы самым широким образом), но успехом обычно пользуются те доклады, речь в которых идет о проблемах и периодах, известных максимальному количеству присутствующих. Так, умножим либо заезженный, либо, напротив, слишком экзотический (и потому обреченный на вежливое «спасибо» и полное отсутствие дискуссии) материал на неизбежное невнимание жюри к частному (чтобы быть в силах выслушать и оценить целое) – и на выходе получается академический аналог очереди по талонам: дождался, когда тебя вызовут, – отчитал доклад – ушел (или перестал слушать).  

Есть и другой вариант, чуть менее механистичный: выделить студентам секцию на «взрослой» конференции. Научное значение мероприятия в этом случае заметно повышается: тематически такая секция будет включена в общее целое конференции, следовательно, выступать будут энтузиасты, а слушать – профессионалы. Идеальный расклад? Увы, тоже нет. Проблема здесь обратна вышеописанной: если в первом случае внимание размывалось из-за тематического разнобоя, то здесь крупные ученые, собравшиеся обсудить серьезную научную проблему, просто не могут тратить время на то, чтобы слушать и комментировать несмелые подступы к науке. Ситуация усугубляется еще и тем, что обыкновенно студенческие секции подклеивают к самому концу программы, а ведь поздний вечер после насыщенного дня или вторая половина выходного – не то время, когда от людей можно ожидать педагогического альтруизма. Так, студентов слушают те, кто остался, – сочувствующие, обязанные, не успевшие попрощаться и уехать, – но не те, ради кого эти доклады делались и чье мнение докладчики счастливы были бы услышать. Закономерно, справедливо, но печально. 

Итак, как же быть со студенческими конференциями? Не устраивать вовсе? Пускать на серьезные научные семинары двух-трех подающих надежды аспирантов? Все это полумеры, все это не дает студентам возможности ни получить так нужный им фидбэк (выражаясь их языком), ни посмотреть на себе подобных – будущих конкурентов за место в магистратуре/аспирантуре, своих же однокурсников в среде, отличной от привычных семинаров, – и сравнить их силы со своими. Конференции – ценнейший опыт, особенно полезный для тех, кто хочет продолжать образование и оставаться в науке, а, значит, именно для тех, кто может стать нашими коллегами и преемниками. Но есть ли способ разумной организации студенческой конференции?

Кажется, продуктивный пример являет собой ежегодная студенческая научная конференция «Noscere et comparare: изучаем сравнительно. Собрание молодых СИЛ», которую совместными усилиями организует кафедра сравнительной истории литератур и учебно-научный центр современных компаративных исследований Института филологии и истории РГГУ (в этом году она проходила 28 марта). 

Организация этой конференции берет лучшее от обоих вышеописанных вариантов. Возможная проблематика докладов не сужается до одной узкой темы, но на протяжении дня в комиссии и в составе слушателей оказываются почти все преподаватели кафедры, специалисты в самых разных областях – от Шекспира до женского романа американского Юга, от испанского барокко до поэтики Джойса и Элиота, от французского XVII века до проблем перевода. Секции распределены между ними – каждой руководят два человека, – но приветствуется как можно более длительное присутствие на конференции. Благодаря простому вниманию к студентам возникает активный академический диалог, споры, обсуждения, а главное – ощущение вовлеченности в процесс обоих сторон, студентов и преподавателей, выступающих и слушающих. Стоит ли оно рабочего дня? Определенно. В этом году буквально не хватало стульев, люди сидели по двое или стояли в дверях – просто чтобы послушать, что происходит. Приходят и студенты, которые не собираются делать доклад, в том числе и из других вузов. Но все это, конечно, становится возможным только благодаря усилию, предпринятому преподавательским составом кафедры. 

Одновременно с этим на «Noscere et comparare» отсекается худшее, что бывает на студенческих конференциях, – дискретность тематики и рассеянность внимания докладчиков ко всему, кроме собственного доклада (с одной стороны), и невнимание академического сообщества (с другой). Все всех слушают и все всё обсуждают – не это ли идеал студенческой научной жизни и взаимодействия состоявшихся ученых со студентами, которым по-настоящему интересно то, чем они занимаются? 

Более того, именно в таких условиях можно опробовать то, чем страшновато и непривычно заниматься в дипломной работе. И только в таких условия этот эксперимент может быть не только услышан, но и оценен по достоинству. О, сколько знакомых автора не решились в свое время на такой эксперимент! И как отрадно, что в этом году, например, блестящий доклад на тему нарративных стратегий в компьютерной игре «Death Stranding» – безусловно получивший приз зрительских симпатий – был сделан студенткой, пишущей (и на 100 баллов защитившей в июне) диплом по Геродоту.  

Кстати, о зрительских симпатиях. Немаловажно и отсутствие на конференции РГГУ всякого рода сертификатов. Это, с одной стороны, отсекает тех, кто гонится за учебными знаками отличия, и оставляет лишь истинных студиозусов, а с другой – освобождает комиссию от непосильной задачи выявить золотого или медного призера. Но в этом не-соревновании, равно интересном всем участникам, устроенном в специально отведенное для этого время (а не, скажем, после двух дней интенсивной работы «взрослой» конференции), только и может родиться и получить необходимое поощрение и интеллектуальную подпитку новая научная поросль. Gaudeamus!

Многие годы в Саратовском университете апрельская конференция молодых ученых «Филология и журналистика в XXI веке» собирает студентов, аспирантов и начинающих преподавателей из разных университетов России. Новые и неожиданные темы в исследовании литературы и языка, слом привычных границ, преодоление общепринятых подходов – вот где все это можно увидеть в действии.

Необычна сама структура конференции, которая каждый год посвящена памятной дате крупнейших писателей России, юбилею одного из саратовских ученых-филологов или дню рождения университета. Именно поэтому на пленарном заседании звучат доклады, приуроченные к соответствующей дате. Доклад именитого ученого сменяется тематическими сообщениями аспирантов и студентов. Завершается пленарное заседание презентацией очередного сборника статей молодых ученых. К состоявшейся в 2024 году конференции вышла двадцать седьмая книга этого серийного издания, получившего название «Филологические этюды».

Если полистать сборники последних лет, обнаружится отчетливая тенденция в подходе к классическим текстам: молодым филологам интересно определять место писателя и его произведений в сегодняшней действительности, оценивать ценностный потенциал текста в аспекте актуальности. Наверное, поэтому мы слышим на конференции доклады, в которых классический текст сопоставляется с более поздним или современным: Петербург О. Мандельштама и Ф. Достоевского, Библейский текст в поэзии Бориса Бера, русские рифмы от В. Маяковского до Е. Евтушенко, современные постановки пьес А. Грибоедова, Л. Толстого, А. Чехова… Еще один извод актуализации литературного текста – изучение его интертекстуальных связей. Этот вектор становится одним из самых популярных в исследованиях филологической молодежи. Интертексты разного порядка просматривают у Г. Газданова, А. Солженицына, Л. Петрушевской, Д. Драгунского, Г. Служителя. 

Все эти работы позволяют говорить о творческих устремлениях молодых филологов. Им интересно прослеживать мотивы, образы, стилевые конструкты, которые связывают писателей разных эпох или поколений, но не менее интересно искать кочующие цитаты, их парафразы, иронические, а то и пародийные переосмысления уже известного и когда-то написанного. Молодым кажется продуктивным «копаться» в тексте, запараллеливать, порой неожиданно, идеи и мысли великих, сопоставлять, находить различия, объяснять их.

Сквозной мотив этого года, конечно же, пушкинский. Вот почему конференция открылась докладом профессора В. В. Прозорова «Слово Пушкину», а затем в разговор включились студенты, рассказавшие о восприятии пушкинского юбилея в саратовском медиапространстве. 

Безусловно, многие исследовательские темы у студентов и аспирантов вырастают из интересов научных руководителей. Собственно, так и возникают, а потом развиваются научные коллективы, а если получится, то и научные школы. Между тем молодые ученые чаще всего находят собственный путь и предпринимают усилия по продвижению тех мыслей и идей, которые им кажутся наиболее занятными.

В литературоведческих секциях представлен широчайший тематический спектр. Интересы молодых охватывают несколько литературных эпох: тут и Е. Чириков с его симбирским текстом, и В. Хлебников с хронотопом, и Достоевский с пространством и временем. Молодежь обращается к Н. Заболоцкому и Б. Пильняку, Е. Носову и В. Катаеву, к Д. А. Пригову и Л. Юзефовичу, А. Чехову и А. Солженицыну, братьям Стругацким и Н. Гоголю, И. Макьюэну и К. Исигуро, Д. Фитч и Э. Дикинсон.

С интересом и жадным любопытством выслушиваются доклады гостей, приезжающих из поволжских городов – Волгограда, Самары, Казани, Ульяновска, Костромы. Рады тем, кто появляется издалека: из сибирских университетов, из Москвы и Питера. С нескрываемым интересом относятся к докладчикам из Донецка, Луганска, Белгорода. А уж когда самарские студенты – граждане Индии – пишут работы о стихотворениях И. Бунина или о переводах заголовочного комплекса народных рассказов Л. Толстого, это, конечно, особенно впечатляет.

Накал обсуждения, степень включенности слушателей и даже количество заданных вопросов никак не зависят от писателя, которым занимается докладчик. Вдохновляет скорее необычность подхода к теме, полемичность исследовательских заявок, умение раззадорить публику неожиданной цитатой или запальчивым комментарием к тексту. Аудитория вскипает моментально. Проходных реакций нет. Все искренне и взаправду. Порой наперекор научной корректности обсуждение докладов идет поверх барьеров выдержанности и благонравия. Скажем, в докладе о литературном критике 1930-х годов А. Селивановском доказывалось, что при всей прямолинейности оценок, относящихся к советским поэтам, при упрощенном понимании природы поэтического текста в его статьях можно найти внятные и точные определения творческой индивидуальности Заболоцкого, Э. Багрицкого, В. Луговского. Доклад вызвал весьма экспрессивное обсуждение. Кроме ожидаемых вопросов о деталях биографии Селивановского, о месте его гибели, об отдельных суждениях из его статей и рецензий, самым частотным и главным в обсуждении стал вопрос о необходимости изучения этих публикаций. «Ушло время», – говорили участники дискуссии, канула в Лету Ассоциация пролетарских писателей, породившая такие подходы к тексту, которые демонстрирует Селивановский. Надо ли вновь возвращаться к этому? Разве недостаточно замечательных писателей и критиков, дающих массу возможностей для филологических исследований? По этому поводу развернулась полемика, итогом которой стало понимание того, что закрытых областей для литературной науки существовать не должно. А еще кому-то из взрослы слушателей вспомнилось из Е. Баратынского: 

Предрассудок! он обломок
Давней правды. Храм упал;
А руин его потомок
Языка не разгадал.
Гонит в нем наш век надменный,
Не узнав его лица,
Нашей правды современной
Дряхлолетнего отца.
Воздержи младую силу!
Дней его не возмущай;
Но пристойную могилу,
Как уснет он, предку дай.

Так из эмоциональных восклицаний, системных размышлений, возмущенных реплик, внезапных озарений, преподавательских замечаний и, наконец, вечных поэтических строк создаются предпосылки для более глубокого понимания услышанного или прочитанного.

Публика затихает, когда слово берут мэтры – преподаватели Института филологии и журналистики – и веским своим словом стараются соединить несоединимое – принципиально разные суждения о докладе, поддержать тех, кому особенно досталось, подсказать новые исследовательские пути и возможности. Студенты очень ценят такие заключающие и нередко масштабные по сумме идей высказывания ведущих ученых. 

Журналистская корпорация университетской молодежи предпочитает заниматься сегодня не историко-журналистскими штудиями. Им важнее обозначить то новое, что происходит сегодня в СМИ. Это, безусловно, Интернет-СМИ, блогерство, чаще – специфика видеоблогов. Доклады на такие темы всегда вызывают бурное обсуждение: а является ли блогер журналистом, где вообще проходят границы современной журналистики, каковы авторские стратегии в новых нарративах. И когда студентка размышляет о концепциях сторителлинга в одном из научных просветительских проектов, аудитория замирает от мыслительных виражей и усложненной терминологии докладчицы.

В истории журналистики молодые ученые склонны видеть параллели с современностью, возможности научиться редким ныне приемам завоевания аудитории, простого и внятного разговора со своим читателем, поискам жанра. Студенты говорят о журнале «Юность» 1960-х годов или путевых очерках В. Пескова в старой «Комсомолке», обращаются к Д. Мордовцеву или О. Кучкиной, рассуждают о дореволюционном «Саратовском листке» или «Женском вестнике», и аудитория благодарно откликается множеством уточняющих вопросов об авторах и героях публикаций, о самих типах изданий, а главное – об ушедшей эпохе, которая воспринимается ими как исторический плюсквамперфект.

Конференция молодых ученых-филологов притягательна не только задором неофитов, что само по себе замечательно, здесь постоянно происходит приращение новых смыслов.

«Shakespeare is the canon». Исчерпывающая характеристика принадлежит перу известного литературоведа Г. Блума, чья книга долгое время была объектом критики и бурных дискуссий. Подобная решительность мысли порождает сомнения, вопросы, зреющие в умах критиков и читателей. Действительно ли Шекспир – универсальный автор, чей образ не потускнел в хаосе культурных и исторических перемен? Задал ли его поэтический дух тот стандарт в литературе, который смогли преодолеть лишь немногие художники слова?  

Интерес к личности Шекспира, его творчеству, не угасающий в сердцах исследователей разных культур и эпох, развеивает наши сомнения. Гений Шекспира преодолевает языковые и культурные барьеры, его талант выходит за пределы не только временных, но и национальных границ. 

Одной из культурных практик, которые как нельзя лучше подтверждают вневременность – и, главное, современность – Шекспира, стали международные семинары «Шекспир и культура Возрождения», освещающие грани творчества поэта и драматурга с разных сторон, будь то дискуссии о прагматике жанра, охватывающей драматические и поэтические формы, или же рассуждения о культурной стратегии петраркизма и антипетраркизма, что отчетливо проявляется в сонетах Шекспира и его современников.

Пятнадцатая научная сессия, проведенная в РГГУ в 2024 году, была посвящена теме «Шекспир как компаративная проблема. Русский Шекспир». Однако темы докладов охватывали широкий диапазон явлений как собственно английской, так и итальянской, испанской и, конечно же, русской литератур. 

Е. Дмитриева в своем докладе затронула тему влияния Шекспира на становление русского романтизма. Е. Луценко поделилась планом монографии, который посвящен одному году (1937) из жизни прекрасной переводчицы Щепкиной-Куперник, и черновой редакцией перевода «Ромео и Джульетты». Проблеме перевода, но уже поэтических текстов, были посвящены доклады М. Смирновой и Т. Якушкиной: исследования коснулись проблемы перевода сонетов поэтов, чье мастерство не уступает перу Шекспира, – Кеведо и Петрарки. Л. Мазур-Пинская поделилась общим планом монографии о Шекспире Л.  Пинского. А проблема компаративного сюжета была раскрыта в докладе М. Марковой, показавшей, как шекспировская «Буря» отразилась в художественном зеркале Мэри Стюарт.

Тон научной сессии задал доклад И. Шайтанова «Был ли Шекспир глобалистом?», затрагивающий насущную, современную проблему – глобализацию культуры. Но, казалось бы, причем здесь Шекспир? Исследователь полемизирует с гипотезой Ф. Леонарда, выдвинутой на страницах книги «Литература после глобализации», – идея глобального мира начинается с Шекспира. Шайтанов полагает, что идея шекспировской всемирности не тождественна глобализации и, прежде всего, концептуально воплощается в пьесах: Шекспир вписал свои драматические сюжеты не только в мировую историю, но и в географию, тем самым отринув правила, ограничивающие пространство и время. 

А как же национальный вопрос? Ошибочно полагать, что Шекспир деконструировал само понятие нации, предвосхищая идею глобального мира. Всемирность не отрицает существования национальной идеи, а наоборот подразумевает объединение своего и противопоставление своего чужому.  Быть может, Шекспир и вправду предсказал состояние грядущих эпох, воплотив его в образах текучести и всеобщности, но каков это образ? Этим вопросом я задалась, послушав столь интересное и глубокое сообщение. Думаю, ответ не может быть однозначным.