Как известно, есть на Руси вечные вопросы: кто виноват, что делать и является ли верлибр поэзией? Убеждены, как известно, не все, о чем и сообщают авторам-верлибристам с завидной регулярностью.
Впрочем, верлибр — это слишком широкое и разнообразное явление. Я же хочу поднять этот вопрос применительно к конкретной разновидности верлибра, которая стала крайне популярной в современной русской поэзии.
Представьте себе очень длинное стихотворение. Очень длинное, но связное, без модных в авангардных кругах «осколков смыслов», но со смыслом полноценным, доступным даже далекому от поэзии читателю. Более того, пусть это будет стихотворение нарочито простое, будто бы лишенное метафор и прочих словесных украшений и даже — о ужас! — сюжетное. Представили? О них и речь.
Появились они не вчера, подобные вещи делал Кирилл Медведев или представители «нового эпоса». Но в последнее время возникла устойчивая мода на такие стихи. Достаточно сказать, что именно к ним относятся поэма «Когда мы жили в Сибири», за которую Оксана Васякина получила премию «Лицей» 2019 года, или стихотворение «Я была рада, когда бабушка умерла» Екатерины Симоновой, с которым последняя стала лауреатом премии «Поэзия» того же 2019 года.
Профессиональное сообщество, не говоря о простых читателях, раскололось надвое. Одни не считают подобные тексты поэзией, другие считают, что именно они и являются наиболее полной, сильной и важной поэзией на текущий момент.
Стихотворение Галины Рымбу «Моя вагина» поставило вопрос ребром. Нарочитая провокативность названия и темы сработала в полной мере, и в литературном фейсбуке началась полемика, по степени накала не сравнимая ни с одной из случавшихся ранее. Она объяснима — стихотворение задело сразу ряд триггерных точек, — но теперь, когда страсти несколько схлынули, хочется оценить его непредвзято.
Критик Анна Жучкова в одном из обсуждений в фейсбуке заметила, что для нее оно не является поэзией, потому что в нем нет образа, вследствие чего в стихотворении не происходит преображения реальности.
Но непредвзятый, не испугавшийся физиологических подробностей читатель может убедиться, что образ в стихотворении как раз есть. И он раскрывается именно во всех его бытовых и шокирующих подробностях. Это, собственно, как раз то слово на букву «В», которое у нас нельзя называть и которое дало название стихотворению. В стихотворении оно осмысляется через ряд простых метафор — от «тюрьмы» и «норки» до «космоса», а в широком смысле выступая как символ «внутренней женщины», внутреннего «я». Собственно, последовательная смена этих метафор отображает динамику изменений взаимоотношений внутреннего «я» и окружающего мира.
Итак, мы видим образ, прием. Может быть, не самый оригинальный, но вполне литературный.
В поэме Оксаны Васякиной таким же универсальным образом становится «Сибирь». И все, о чем идет речь в стихотворении, все приметы той жизни — климат, тяжелая монотонная работа, еловые ветви, которые падают с едущих на кладбище грузовиков, — все работает на эту единственную, но всеобъемлющую метафору. Сибирь Васякиной — не просто географическое пространство. Это пространство мифологическое, царство мертвых. Мир, в котором нет смерти (строфа про еловые ветки), нет времени (строфа про часы), но в котором живет любовь — вполне овеществленная и материальная (строфа про еду). В конечном итоге «Сибирь» в ней показана как «страшная земля»: пространство, с одной стороны, не приспособленное для человеческой жизни, с другой — никогда не отпускающее своих обитателей.
Другой знаменитый текст — «Я была рада, когда бабушка умерла» Екатерины Симоновой. Обыденная, вполне житейская история старческого безумия и смерти бабушки превращена в историю о столкновении с потусторонним миром. Все зависит от того, как толковать те факты, которые сухо излагает поэт. А факты изложены так, что толковать их можно и «реалистически», и «метафизически». А значит, у поэта есть «талант двойного зрения», есть умение превращать детали повседневной действительности в развернутую метафору. А значит, и здесь мы имеем дело не просто с бытописанием, но — с поэзией.
Вообще, применительно ко всем стихотворениям: именно это вот умение превратить факты повседневной жизни в развернутые метафоры говорит нам о том, что эти верлибры являются именно литературой и ничем иным. Метафоры задевают самые глубокие слои нашего подсознания, превращают обыденность в миф о смерти и воскресении, где стихотворение Симоновой — рассказ об умирании, стихотворение Васякиной — о мытарствах души в потустороннем мире, а стихотворение Рымбу — о воскресении. Ну а миф о воскресении — это тот миф, который не может оставить равнодушным ни одного из читателей.
Другая сторона вопроса состоит в том, что, приобретая черты литературного произведения, эти тексты не теряют и силы прямого высказывания, поста в фейсбуке. Особенно учитывая тот факт, что именно в фейсбуке вперемежку с обычными постами они и появляются. Актеры говорят, что ни один даже самый великий актер не в силах переиграть ребенка или животное. Так вот, в каком-то смысле ни одно, даже самое великое, стихотворение не может быть сильнее прямого и честного высказывания обычного человека.
Под такие прямые высказывания эти стихи и мимикрируют. Их лирический герой неотличим от автора, их язык — от языка соцсетей, а происходящие в них события являются частью авторской биографии. Они искусственны в той мере, которую требует искусство, но при этом их «искусственность» затушевана, скрыта от читателя. Это искусство, скорее, в его японском понимании, когда оно неотличимо от природы.
Надо сказать, что открытие этой вот гипнотической силы обыденной действительности — это то, что современная поэзия может записать себе в актив. Но стоит сказать и о том, что в последнее время таких стихов стало слишком много. Открытие постепенно становится приемом, и не за горами этап, когда его освоят и откровенные графоманы. Так что будем надеяться, что это всего лишь страница — яркая, может быть, самая яркая и значимая в современной поэзии, но, надеюсь, никак не последняя. Чего, думаю, не хотели бы и сами поэты.