Пару последних месяцев жюрил тексты фантастической премии «Новые Горизонты», читая сочинения из какой-то параллельной вселенной. Теперь ведь все жанры и виды литературы по своим отдельным берлогам сидят, практически не пересекаются. Подумал: когда еще появится осмысленная заинтересованность в принципиально ином, непривычном для меня, «способе высказывания»?
Вот и подписался на чтение книг, в которых предельно гипертрофирована, относительно других литературных этажей, «доля сюжета».
Собственно, фантастика это и есть сюжет, экшн и постоянно нарастающий вал событий.
Практически идеальная заготовка для киносценариев, ради увлекательности которых легко жертвуют «стилистическими особенностями» или интонационно-ритмическими ухищрениями.
Тут важно, что такой сюжет (меня, впрочем, действительно поразила в лонг-листе «Новых Горизонтов» размытость критериев «фантастического», под которые, например, подпадает детальная реконструкция убийства Кристофера Марло в книге Кирилла Еськова «Чиста английское убийство» или же литературно-критический памфлет, обыгрывающий реалии и историю создания поэмы Евгения Евтушенко в повести Михаила Савеличева «Я, Братская ГЭС») вызывается необходимостью материализовать ту или иную серьезную проблему.
Ну, то есть первоначально автор задумывается об экзистенциальном одиночестве или же последствиях распада Советского Союза, а уже потом возникает тема полета в отдаленные участки вселенной или конструкции про попаданцев, волнующие едва ли не каждого второго сочинителя из лонг-листа.
И поскольку новых фантастических тем или отраслей открыть, как это делали первопроходцы жанра, невозможно (эпоха иная), большие космические путешествия или провалы в прошлое (в параллельные миры) отыгрываются современными авторами примерно как джазовые стандарты, где авторское участие людей, априори работающих готовыми «информационными блоками», проявляется в нюансах и оттенках импровизаций.
В вышивании по краям бесконечно размятого магистрального направления.
Впрочем, лучшие (литературно зрелые) и самые профессионально написанные романы из лонг-листа «Новых Горизонтов» («Вьюрки» Дарьи Бобылевой, «Четверо» Александра Пелевина, «Луч» Марины и Сергея Дяченко, а также «Взрослые и живые» Сергея Кузнецова) показывают, хотя и с разной степенью убедительности, что единственно возможным полем открытий для нынешних фантастов являются жанрово-дискурсивные эксперименты по сочетанию несочетаемого.
Как, например, это делал ранний Сорокин, объединяя в одном рассказе сразу несколько (порой противоположных) нарративных моделей, переходящих друг в друга, поздний Елизаров или же режиссеры вроде Тарантино или Родригеса.
Конечно, любые повести и рассказы выкликаются из тумана предварительной проблематизацией, начинающей нащупывать сюжеты в поисках ответа на волнующие вопросы (антиутопия в этом смысле почти всегда отвечает за борьбу с тоталитаризмами разных сортов, являясь чем-то вроде современного эквивалента социально ответственной публицистики), однако не везде и не всегда сюжетная часть занимает весь отведенный объем текста, в ущерб остальным составляющим.
Фантасты, сосредотачиваясь в основном на размотке нарративных клубков, где все силы уходят на передачу правдоподобия происходящего, пишут не прозу, но прозой. То есть чаще всего создают не самодостаточные художественные конструкции, но пользуются (или даже не пользуются) чужим арсеналом выразительных средств, взятым взаймы. Оттого-то они и не кажутся самостоятельными и, следовательно, особенно интересными при чтении.
Кажется, именно в этом и кроется главный парадокс нынешнего лонг-листа «Новых Горизонтов», в лучших книгах которого обязательно есть что-то помимо элементов фантастического. Например, следы стилистических разработок или же металитературная рефлексия, позволяющая жонглировать поджанрами.
Самыми убедительными здесь, причем как раз со стороны органичности фантастических материй, оказываются именно что литературно выдержанные сочинения, написанные рукой зрелой и опытной не только в формулировании небывальщины.
Есть четкая и вполне ощутимая закономерность между общей писательской подготовкой отдельных авторов из лонг-листа, способных к синтезу разных уровней текста, и дебютантов, интересующихся разве что фабульными наворотами.
Первые всегда интереснее и убедительнее вторых, хотя паритет между «жанровым» и «литературным» тоже отменять не следует.
Все хорошо именно что в равновесии, так как, помимо прочего, в лонг-лист «Новых Горизонтов» попали книги еще и с преобладанием «художественных» элементов над «беллетристическими».
Так, «Стеклобой» Михаила Перловского и Ольги Паволги, а также «Аэрофобия» Андрея Хуснутдинова складываются в другой, будто бы сугубо литературный полюс финалистов премии, на котором «как» важнее, чем «что».
Первоначальные вкусовые ощущения от этих текстов, впрочем, скоро радикально меняются из-за неоправданно превышенной фрагментарности или из-за фундаментальных просчетов нарративного сопромата.
Оказывается, что одной голимой суггестией или точеными метафорами сыт не будешь точно так же, как не наешься и полустертым повествованием, состоящим из постоянного чередования глаголов и существительных.
Истина находится ровно посредине между головной беллетристикой и кудреватыми эстетствами — и для итогов чтения объемного лонг-листа, конечно, это так себе оригинальный вывод.
Хотя на материале совершенно новом для среднестатистического читателя любая банальщина выглядит откровением.
Впрочем, как показывают некоторые книги «Новых Горизонтов», такой ситуации подмены новизны жанровыми очевидностями подвержены не только читатели фантастики, но и ее «постоянные авторы».