Забытая статья Эренбурга. Вступительная заметка и подготовка текста А. Рубашкина

События первой мировой войны были в течение длительного периода оттеснены в сознании многих другими общенародными потрясениями, прежде всего революциями и гражданской войной. Хемингуэй и Ремарк писали о мировой войне, исходя из опыта «потерянного поколения». В России же советский взгляд на эту войну и все последующее стал официальным и единственным. И в литературе и в публицистике утверждалось, что, выдвигая идею выхода России из войны, а по существу сепаратного соглашения и «братания» с противником, большевики несут благо народу и спасение стране. Так шло разложение армии, открывались фронты и в конце концов уже большевиками был заключен грабительский Брестский мир. Можно было подумать, что в России существовали, с одной стороны, горе-патриоты, желавшие продолжения войны «до победного конца», а с другой – радетели чаяний народных. Солдатской, в основном крестьянской, массе был обещан мир, обернувшийся новым, междоусобным кровопролитием, земли же наши сограждане не получили и к концу кровавого XX века.

Но была и другая позиция. Не сомкнувшаяся целиком с «оборонческой» и одновременно далекая от большевистской. Ее придерживался Илья Эренбург. На страницах русских газет он печатал очерки и корреспонденции с Западного фронта, в которых осуждал войну, видя ее бесчеловечный характер. Потом эта публицистика трансформируется в книгу «Лик войны» (1920), высоко оцененную современниками, в частности М. Цветаевой, а некоторые идеи проявятся в романе «Хулио Хуренито» (1922). Однако когда писатель в последний год своего пребывания во Франции столкнулся с большевистской агитацией в русских войсках, прибывших в союзную страну в 1916 году, она оказалась для него неприемлемой. Эренбург увидел, что большевистские агитаторы меньше всего думают о судьбе наших солдат, призывая их к мятежу и неповиновению. Многие солдаты тогда были осуждены по законам военного времени.

Можно было бы подумать, что Эренбург разделяет взгляды проправительственных публицистов, если бы не одно важное обстоятельство: в его очерках и корреспонденциях 1917 года, написанных уже на родине, наряду с поддержкой Февральской революции, есть предчувствие дальнейших трагических событий. («Саранча», «В вагоне»,»Виновники мятежа русских войск во Франции»). Летом и осенью того же года публицист фактически предрекал крах существующей в России власти. В одном из очерков (он публикуется ниже) Эренбург пишет о пропасти, разделяющей офицеров и солдат, об издевательствах над «нижними чинами», о зреющем недовольстве «господами офицерами». Автор пишет об экстремальной ситуации – его герои находятся за тысячи верст от родного дома. Но у читателя нет сомнений: уж если таковы солдатские будни здесь, то в России они не легче. Эренбург наблюдает за сложными процессами, идущими в темной солдатской среде. Эти люди уже понимают собственную темноту, неумение объяснить происходящее, они видят, что их умышленно держали в таком положении. Они долго терпели унижения. Но эти же солдаты могут стать страшной силой. «Все вскипает, что есть в сердцах темного, злобного, – жажда мести, былые обиды, недоверие, страх». Очерк, опиравшийся на собственные французские наблюдения, но рожденный уже на родине, был весьма эмоциональным и категоричным. Эренбург еще полагал, что Россия может выполнять свои «союзнические обязательства», то есть вести войну с Германией. Спустя месяц с небольшим, увидев не только обе столицы, но и кочующую Россию, – он пересек ее в поезде с севера на юг (см.: «В вагоне» – «Биржевые ведомости», 15 октября 1917 года, и «Литературная газета», 5 ноября 1997 года), – публицист услышал другое, голос солдатской массы: «…кончать, говорю, надо… мне хоть царь, хоть Керенский, хоть большевики твои, – воевать крышка… потому не хотим, сил нет, говорю тебе… Иди ты, попробуй!..».

Публицистика Эренбурга кануна октябрьского переворота – важное свидетельство очевидца. Ныне представляется возможность ознакомиться с очерком писателя, не отмеченным ни в одной из библиографий его произведений. Печатается по тексту: «Труд», 20 и 24 августг. 1917 года.

И. ЭРЕНБУРГ. «НА ЧУЖБИНЕ»

1

Марсель. Чистый четверг. Сухим жаром дышит мистраль. Люди всех мастей, всех пород. По белому слепящему шоссе шагают наши солдаты. На них пришли поглядеть все – очередная «новинка». Завтра позабудут. Так глядели на сомалийцев, на берберов, на аннамитов. Какая-то дама кидает завялые розы, кто-то тоненьким голоском кричит: «Vive le Tzar!»

Солдаты молодцевато все шагают и шагают. Союзники довольны:

– Высокие… oh ce sont des gaillards¹.

– Как маршируют… выправка-то…

Час; спустя я сижу в маленьком кафе у лагеря. Там уже толпятся всякими правдами и неправдами утекшие солдаты.

– Хорошо живут эти самые хранцузы… и на кой ляд им воевать…

– Ли нас сюда приволокли… мужиков у них мало…

– Ты не очень… сказано исполняй… потому долг.

Родные! Милые! Вот вы вновь предо мной во всей темноте своей. Ею вы и бедны и богаты. Вы храбро деретесь, без задора, но и без страха идете на смерть. «Потому долг». Но за что – вы не ведаете

*

еще. Вот французский пастух из Пиреней и тот бубнит что-то «об интересах Франции в Сирии», а вы не разгадали еще, что боретесь за свое, за общее, за Русь.

Хозяйка ради гостей необычных завела хриплый граммофон. И под звуки вальса из «Веселой вдовы» бородатый солдат-пермяк рассказывает, как на пароходе по приказу одного офицера выпороли одного солдата. Рассказывает, слегка шамкая, унылым беззвучным голосом. За соседним столиком французские солдаты. Смеясь, они обсуждают достоинства некоей m-lle Марго. А от всего этого еще страшнее рассказ пермяка:

-…И говорит ен ему – так што скидывай портки…

* * *

С французами наши солдаты как-то не сошлись. Зовут их «шоколадишками» и сторонятся. Зато закадычные друзья с бельгийцами и… с сенегальцами.

– Только что черные, а то сердечный народ…

Негры научились даже немного изъясняться по-русски. Скаля белые зубы, в упоении кричат:

– Здорово, товарищ!

В одном русском полку – солдат-мулла (из татар). Он говорил с сенегальцами по-арабски. Те вначале, услышав от русского знакомую речь, испугались, потом обрадовались, как дети. Один неф, уже старенький, с десятком курчавых волос на подбородке, спросил муллу:

– Почему Аллах нас сделал черными? Вот белые всем правят…

– Погляди, я тоже не белый, – утешил его мулла.

* * *

Мне тяжело говорить с французами о том, что творится в русских бригадах. В Марселе был бунт, растерзали офицера. После этого расстреляли двенадцать человек. В лагерях что ни день – порка. Офицеры на глазах у французов бьют солдат. Когда наши солдаты приходят в деревню, будь то днем или ночью, по приказу русских властей сторож мэрии бьет в барабан и объясняет жителям:

– Запрещается продавать вино, запрещается… И потом многозначительно:

– Это русские!..

На днях французский артиллерист говорил мне:

– Знаете, так его и ударил по щеке, а он пошел, постоял и пошел… минуту спустя пьет чай, как ни в чем не бывало… Подумайте, чтобы меня кто-нибудь ударил?

* * *

Несколько месяцев уже прошло со дня приезда наших бригад. У Румпельмейера дамы продолжают щебетать: «Конечно, они очень экзотичны, но варвары». В кулуарах палаты продолжают без жара возмущаться нашими военными «нравами». Как всегда, «гордый взор иноплеменный» ² видит в нас лишь самое темное, часто внешнее, навязанное нам. Не умеют они за этим отличить всего, чем богата и крепка Россия. А многому могли бы поучиться граждане Республики, которые назубок знают «Declaration des Droits» ³ и т. д., у косматых, косолапых пермяков.

Вчера русская сестра одного из смешанных госпиталей рассказала мне об Иване К. Иван тяжело ранен в обе ноги. Лежит, не кричит, не стонет, дышит только часто и громко. Рядом на соседней койке раненый француз. У него легкая рана, но общее нервное потрясение, се время плачет, жалуется, ругает сестер, докторов, немцев, французов – всех. Ивану принесли папироску, чтобы отвлекся он немного. Поблагодарил, улыбнуться постарался, сунул уж в зубы папироску, а потом вынул:

– Вы, маменька (так сестру звал), ему дайте (соседу-то), очень он уж мается.

1. молодцы (франц.).[↩]
2. Строка из стихотворения Ф. Тютчева «Эти бедные селенья…».[↩]
3. Декларация независимости (франц.).[↩]