В творческой мастерской Твардовского-критика
А. Твардовский, О литературе, «Современник», М. 1973, 448 стр.
Увидело свет второе посмертное издание книги «О литературе». Первое вышло двенадцать лет тому назад. Немалый срок, отделивший выход этих книг, был наполнен для самого Твардовского напряженнейшей работой поэта, редактора, критика. Может быть, редактора и критика даже в большей мере, чем поэта, если судить по объему работы последних лет его жизни. Отражает ли новое издание книги этот факт? Думаю, что да. Оно тем существенно и отличается от предыдущих, составленных еще самим автором, что включает в себя многое из того, что раньше не входило ни в отдельные издания, ни в собрания сочинений поэта. Это прежде всего большой – пятый – раздел «За редакторским столом», объединивший многие рецензии и письма Твардовского его «новомирского» периода. Но не только это. Включены в книгу некоторые новые материалы и давних и более близких лет. Наиболее ранние из них датированы 1945 годом («Не уповая на будущего Пушкина»), последние же относятся к нашим дням («Рим, осень 1965», письмо М. Исаковскому 1970 года и др.).
Книга охватывает, таким образом, четверть века активной литературно-критической работы Твардовского.
Возможно ли представить наш литературный обиход, скажем, без статей Твардовского о Пушкине и Бунине, Маршаке и Исаковском? А между тем солидное издание – семинарий, посвященный Твардовскому (1960), нам сообщает, что тема «Литературные взгляды Твардовского» совсем не разработана, подтверждая это полным отсутствием литературы по теме. С тех пор положение изменилось только немногим к лучшему. И в настоящее время все то, что мы буднично именуем литературно-эстетическими взглядами писателя, остается наименее исследованной областью творчества Твардовского.
Расположенные по жанровым признакам в хронологическом (за малыми исключениями) порядке материалы книги, даже помимо таких, как «Автобиография» или «Заветная книга», содержат в себе вообще немало автобиографического. Пополнен раздел «О своей работе», куда вошли широкоизвестные эссе о «Стране Муравии», «Как был написан «Василий Теркин», заметки к творческой истории стихотворения «Ленин и печник» и «Я убит подо Ржевом». И все же значение этих и других материалов не только в том, что они – ценнейший комментарий собственного творчества Твардовского. Не менее важно, что они отражают и выражают существенные моменты истории советской литературы, ее идейно-художественные искания.
Когда проходит первая острота невосполнимой утраты и первая боль, мы пытаемся попристальнее вглядеться в индивидуальные черты, в духовный облик того, кого мы потеряли. С жадностью мы вчитываемся в каждое слово воспоминаний о нем, снова и снова перечитываем его самого, особый интерес проявляя к тем материалам из его архива, которые при жизни литератора не публикуются, – письмам, редакционным отзывам и т. д. Наша заинтересованность имеет одну цель – полнее постичь личность самого поэта, его масштабы и степень влияния на современников. Ибо известно: чем крупнее личность писателя, тем больше незримых, подчас неожиданных нитей связывает его с современностью и современниками.
Несмотря на всю свою занятость, Твардовский в части переписки принадлежал к числу самых обязательных наших писателей. А корреспондентов у него в разных уголках страны были сотни. На страницы книги, о которой идет речь, попала, разумеется, небольшая часть писем Твардовского, главным образом с его стола редактора. Поэтому они отчетливо делятся по крайней мере на две основных категории: те, где говорится о собственных произведениях и опыте Твардовского, и те, где он так или иначе оценивает присылаемые ему рукописи. Даже опытным литераторам подчас было и страшно и радостно услышать, узнать хотя бы слово Твардовского об их работе.
Неоспоримый авторитет литературных суждений Твардовского основывался на твердости и принципиальности его эстетических убеждений, в которых не было места для какой-либо поддержки серости, халтуры, легковесной работы. Но уже одна только причастность человека к литературному делу, если она не носила откровенного эгоистического характера (в этом случае Твардовский был безжалостен), вызывала у него искреннюю заинтересованность и симпатию – иначе как же объяснить, что он считал возможным отвечать начинающим авторам нередко и по второму разу все с той же терпеливостью и обстоятельностью, не гнушаясь ролью литконсультанта. Нет, во всем этом сказывалось не просто уважение Твардовского к личности того, кто находился на другом конце линии связи. Это была лишь другая форма поведения художника, понимаемая и как долг, и как основа основ его взаимоотношений с людьми вообще, и отнюдь не безотносительная к принципам эстетики.
Литература призвана утверждать нравственное достоинство человека, развивать в нем чувство личности – об этом Твардовский говорил в первом же своем послевоенном выступлении на пленуме Правления Союза писателей (1945) и остался верен этой задаче в 50 – 60-е годы, когда она становилась первостепенной. Такое определяющее – и привлекательнейшее! – из свойств таланта Твардовского – глубоко органическая, взаимопроникающая связь этических и эстетических начал его творчества – коренится в его личности, в его упрямой и безграничной вере в чудодейственную, преобразующую силу искусства. Твардовский утверждал, что жизнь неосвоенная, не закрепленная, не подтвержденная явлениями большого искусства – это как бы еще не вся жизнь, она, следовательно, неполна и остается как бы еще недоступной в своей прекрасной и целостной сущности нашему опыту.
Особенно ценивший и поддерживавший таких писателей, как В. Овечкин, Е, Дорош, Г. Троепольский, С. Залыгин, Ф. Абрамов, В. Фоменко, В. Тендряков, – Твардовский, мне кажется, излишне суров в оценке ранних рассказов Ю. Казакова, его лирической прозы. Но вот сегодня, на гребне наших 70-х годов, критик А. Нинов с уверенностью свидетельствует, что эта критика, эти советы Твардовского не пренебрегать живой «прозаичностью» конкретных общественных и бытовых отношений города ли, деревни не прошли даром для автора «Северного дневника» 1. Да и сам Твардовский через несколько лет в статье «О Бунине» (1965), пусть бегло и сдержанно, отдаст должное Ю. Казакову как продолжателю определенной – бунинской традиции. Мера строгой взыскательности всегда сочеталась у Твардовского с мерой глубочайшего демократизма, справедливости, хотя, думается, и он не был застрахован в суждениях вкуса от личных пристрастий, предубеждения, даже ошибок. Но он был предельно искренен в своих симпатиях и антипатиях. Умел одинаково сильно радоваться всякой литературной удаче и огорчаться неудачей. Твардовский, как никто другой, пожалуй, чувствовал ответственность за каждое публично сказанное, напечатанное слово, – недаром же он написал свое знаменитое «Слово о словах»! А равно и за словесное искусство в целом. В этом, по-моему, и заключается своеобразный внутренний пафос всей книги «О литературе».
Чтобы до конца понять, что даже перед лицом многолетней, прочной дружбы он как критик строго соблюдал сдержанность суждений, объективность исследования, надо вспомнить одно замечательное место из его статьи о Михаиле Исаковском. Размышляя над словами М. Цветаевой о том, что песенное «блоковско-есенинское» начало русской поэзии оказалось по разным причинам недоступным двум крупнейшим поэтам 30-х годов – Маяковскому и Пастернаку, хотя нужда в нем велика, Твардовский далее писал: «Разумеется, я не пытаюсь зачислить Исаковского на указанное Цветаевой «вакантное» место, – могу только отметить, что это сказано ею, когда еще ни одно его стихотворение не было положено на музыку и просто не были еще написаны те стихи, что стали в последующие годы всенародно популярными, известными и за пределами родины, песнями. Так или иначе, для меня несомненно, что «певучее начало России» обрело в Исаковском в эти сложные, грозные и великие десятилетия слишком заметное русло, чтобы назвать его «небольшим ручейком». Но об истинных размерах этого русла и его долговечности гадать нечего – «будем жить».
Наряду с критерием правды и неотъемлемо от него для Твардовского всегда имел решающее значение критерий общей эстетической и языковой культуры писателя и его мастерства. Он неизменно опирается на эту «триаду» независимо от того, говорит ли о великих писателях прошлого или о тех своих современниках, которые еще только нащупывают свою дорогу в стихах и прозе. И вот отличительная особенность его статей и заметок о литературе: он неутомимо учится сам, а заодно и нас, читателей, не стесняется приобщать к этому всегда важному для литератора любого ранга процессу учения, не боится рекомендовать, советовать, подсказывать…
Его всегдашняя озабоченность судьбой советской литературы, его вера в ее неисчерпаемые возможности нередко толкают его к откровенной полемике и дидактике и одновременно облагораживают эту дидактику, Даже юбилейные свои речи ухитряется он поворачивать к самым насущным, злободневным проблемам и вопросам текущей литературной жизни.
В «Слове о Пушкине» (1962) Твардовский говорил: «Богатство нашего великого языка в какой-то мере под угрозой загрязнения, оскудения и трудновосполнимых потерь, как и наши природные богатства».
В статье «О Бунине» читаем: «Бунина нельзя не любить и не ценить за его строгое мастерство, за дисциплину строки – ни одной полой или провисающей – каждая, как струна, – за труд, не оставляющий следов труда на его страницах.
В смысле школы, в смысле культуры письма в стихах и прозе молодому русскому, и не только русскому, писателю невозможно миновать Бунина в ряду мастеров, чей опыт попросту обязателен для каждого пишущего». Твардовский – поэт, прозаик, критик и сам в этом смысле являет собой превосходный пример строгой и благородной литературной школы.
Статья о Бунине по праву должна быть отнесена к вершинным достижениям Твардовского-критика. Это едва ли не лучшее из всего, что когда-либо вообще у нас было написано о Бунине. Твардовский дал нам великолепный образец не только историко-литературного и философского исследования его творчества, но, кроме того, еще и анализа социологического, не уходя от рассмотрения острых идейных противоречий и сложностей бунинского миропонимания. Сохраняя все особенности серьезного объективно-научного исследования, очерк Твардовского на многих страницах проникнут глубочайшим лиризмом (как и предшествующий ему очерк, написанный Паустовским), той покоряющей субъективностью большого художника, когда думаешь о конгениальности исследователя «предмету» исследования.
Книга «О литературе» отмечена во всех своих частях высокой и редкой самобытностью ума, доходчивостью и превосходным мастерством изложения, которому впору позавидовать любому критику-профессионалу. Как отмечена и нестареющей содержательностью всегда мудрых уроков Александра Твардовского – уроков подлинного патриотизма, народности, гуманизма.
г. Харьков
- »Литературная газета», 13 марта 1974 года. [↩]