В. К. К а н т о р. Россия как судьба. М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2023. 524 с.

В эпиграф новой книги В. Кантора «Россия как судьба» отнюдь не случайно вынесено стихотворение Анны Ахматовой «Мне голос был…», написанное в трагическом 1917 году. Именно проблеме выбора России как собственной судьбы и верности этому выбору, какие бы трагические события ни случались, автор посвящает эту книгу.

Сквозной идеей, начиная с предисловия, является значение слова в нашей жизни. Как истинный философ, повторяя первые строки из Евангелия от Иоанна, Кантор вводит в текст религиозную трактовку: если слово — это Бог, то «обращаясь к слову, мы как бы продолжаем работу Бога <…> тот, кто рискует взяться за перо, наверно, должен найти себя не во времени, а в сцеплении времен, если хотите, себя в себе» (с. 9).

Такую позицию автор утверждает в своих текстах не впервые — о нахождении себя «посреди времен» как условии независимости он уже писал в книге, вышедшей несколько лет назад [Кантор 2015]. Как читатель узнает позднее, такое трепетное обращение со словом Кантор перенял от своего отца Карла Моисеевича, который на 50-летии автора сказал: «Будь словом, Вова, / Плоть трава! / Оставь слова, слова, слова!» (с. 346). В этом кредо, определившем, по его же признанию, жизнь автора, легко угадывается аллюзия на стихотворение А. Пушкина.

Другим источником, способствующим пониманию роли слова в русской культуре и во многом формирующим содержание и структуру работы, стала книга М. Мамардашвили «Как я понимаю философию» (1989). В заключении второй главы приводится цитата, в которой Мамардашвили говорит о нелепости вопроса о том, любили ли Россию Ф. Достоевский и Л. Толстой: «…такие люди и сами были Россией, возможной Россией <…> это попытка родить целую страну «чрез звуки лиры и трубы», — как говорил Державин, — из слова, из смыслов, из правды» (c. 68). У таких мыслителей, как Карамзин, Пушкин и Чаадаев, эта попытка была более удачной, у других — менее. В своей книге Кантор рассматривает магистральную линию «русских европейцев», принявших судьбу России как свою: с Петра I, Пушкина, Карамзина, Чаадаева, Достоевского, Чернышевского. Попутно в русской истории обнаруживаются и те, кто выбивается из этого нарратива, как, например, Герцен и Толстой.

Кантор начинает основную часть книги с критики мифа о схожести фигур Петра I и Ленина: казалось бы, к 20-м годам XXI века, когда Россия за столетие с момента основания СССР не раз циклично проходила через ужас и разорение, этот миф должен был себя изжить, но, как ни странно, именно он помогает читателю с самых первых страниц четко понять, что двигало Петром I и его последователями. Как указывает Кантор, «ненависть бесплодна и разрушительна, творить можно только любя. Поэтому Петр создал из никакой России, разрушенной боярскими дрязгами, России-Гуляйполя, мощную державу, а Пушкин создал русскую литературу и русский язык» (с. 18).

Следующим в линию Петра встраивается Карамзин — его усилия Кантор сравнивает с коперниканским переворотом: Карамзин «описал со всем уважением европейский Запад, но это уважение покоилось на понимании себя как русского, который не ниже европейца» (с. 52). Русский историк сумел обогатить русский язык, «закрепил русскую историю в слове, создав тем самым основу для размышлений русских людей» (с.