Управление искусством, или Искусство управления

За Никколо Макиавелли навечно укрепилась противоречивая репутация хитроумного советника власть имущих и беспощадного их критика. Каким он был на самом деле? На этот счет существуют разные мнения. Споры между историками не прекращаются. В одном все согласны: Макиавелли был человеком необыкновенной остроты ума. Недаром фамилия его происходила от malchiavello – вредный гвоздь, а на гербе красовался голубой крест, приколоченный четырьмя гвоздями к серебряному полю.

Автор статьи не собирается врываться в затяжную дискуссию о подлинном лике загадочного писателя. Сейчас его занимает другое – не Макиавелли, а макиавеллизм. Знаменитый флорентиец давно мертв, но живет и поныне нарицательное понятие «макиавеллизм» – гвоздь буржуазной политики: циничное управление подданными, жестокое и хитрое подавление всякой оппозиции капиталистическому строю, пренебрежение нормами морали.

Для политологии – одного из подотделов буржуазной общественной науки – макиавеллизм имеет конкретный смысл. Этим термином обозначают стремление и возможности индивидуума манипулировать себе подобными в собственных интересах. Основная задача политологии – изучение закономерностей поведения политического лидера или «человека власти» (Machtmensch). Именно так назвал свою концепцию, разработанную в конце 20-х годов, один из основоположников этой науки – немецкий ученый Эдуард Шпрангер¹.

Но последнее время политология интересуется не только высокопоставленными. Об этом можно судить по работе «Изучения макиавеллизма», вышедшей в США в 1970 году. Ее авторы Ричард Кристи и Флоренс Гейс признают макиавеллизм неизбежной нормой социального поведения и даже чертой характера. Макиавеллизм в большей или меньшей степени присущ каждому. Только один пытается скрыть его, а другой щеголяет. Все зависит от профессии и положения в обществе.

Что же касается буржуазного политика, то он просто-таки обязан быть макиавеллистом и соответствовать четырем главным признакам современного власть имущего. Кристи и Гейс эти признаки перечисляют:

1) «Относительная индифферентность». Политик рассматривает людей как средства для достижения цели. Если же он начинает искренне, по-человечески симпатизировать кому-нибудь из этих «средств», – это очень затрудняет его работу: утрачивается контроль над подчиненным.

2) Пренебрежение этическими нормами ради политического утилитаризма. «Проблемы аморального для политика не существует вообще». То, что для рядовых членов общества представляется отвратительным (ложь, предательство, вероломство), не имеет для политика ни малейшего значения.

3) Отсутствие серьезных психопатологических недугов. Политику необходимо обладать реальным, а не искаженным представлением об окружающей действительности, чтобы трезво оценивать ситуацию (требование, скажем мы от себя, вполне резонное, даже само собой подразумевающееся; симптоматично, что буржуазным политикам приходится его напоминать). Манипулятор, страдающий психическим или нервным заболеванием, терпит неудачу в своих начинаниях, так как чувство реального заменено у него иллюзией или бредовой галлюцинацией.

4) «Пониженная идеологическая убежденность». Залог успешного манипулирования – ориентация на практику, настоящий момент, а не на отдаленные идеологические цели. «Хотя манипуляторы и могут выступать от имени различных идеологических организаций, их скорее интересует решение более вероятных задач, чем нерациональное стремление к ультимативной идеологической цели» ².

Такова модель современного макиавеллиста. Ее авторы показали себя объективными исследователями. Может представиться, что временами их объективность переходит в откровенный цинизм. Но что поделаешь – такой уж он малопривлекательный, западный политик, – даже у буржуазной науки пропадает всякая охота ретушировать его личность.

Модель Кристи и Гейс – не просто затейливая заставка статьи. Этот эталон политического деятеля – вещь крайне необходимая для выяснения проблемы управления искусством в капиталистическом обществе. Такие же точно «модели» руководят сегодня культурными ведомствами и институтами на Западе. Все они мастера говорить о свободе творчества, терпимости, отеческой любви к искусству. Выдающиеся мастера демагогического жанра.

Особенно усердствуют они сейчас, а сами втихомолку прикидывают: как бы поэффективней использовать искусство в качестве козырной карты в политической игре. На высшем уровне ведутся разговоры о воспитании у резвых муз государственного отношения к действительности, самоконтроля, чувства ответственности. При этом все чаще поминают добром администрацию Джона Кеннеди, президента-мецената, впервые всерьез поставившего вопрос об организации культурной политики сверху. Взгляды Кеннеди отразил в своей книге «Общественное счастье» его ближайший помощник и консультант но вопросам культуры Август Хеншер.

Еще в те времена, когда Соединенные Штаты очертя голову ринулись овладевать космосом, дальновидный (по-своему, разумеется) Хеншер писал, что задачи культурного строительства гораздо важнее для Америки, чем полет на Луну. Решив эти задачи, уверял Хеншер, мы «придадим [новую] форму и согласованность нашей цивилизации. Такова реальная цель нынешнего поколения. Достижение этой цели поможет восстановить значение политических ценностей и [эстетического] наслаждения в жизни наших граждан… устранить нашу отчужденность, инертность, заполнить наш досуг, избавить нас от пресыщенного недовольства материальными благами, излечить от скуки и неопределенности, сообщить нам новую радость бытия» ³.

Вот что такое реформированное искусство! Таблетки, предназначенные для больного общества. К рекомендациям Хеншера особенно внимательно прислушались американские политики 70-х годов.

Больше того, подавив сверхдержавную амбицию, они предложили своим коллегам из Западной Европы поделиться опытом культурно-политической игры. Как это все происходило, какие планы связывались с обновлением политики в области искусства, будет рассказано ниже.

Теперь несколько слов о композиции статьи. Ее в какой-то мере подсказала работа Кристи и Гейс. Для составления шкалы оценки личности политика они выбрали 71 изречение из сочинений Макиавелли «Государь» и «Рассуждения на первые три книги Тита Ливия», расписали их по карточкам и распространили среди тысячи студентов. Каждый афоризм оценивался по семибалльной системе. После обработки ответов определили различные степени макиавеллизма. Автор статьи, естественно, делать этого не собирается. Но ему пришла в голову идея распределить материал под рубриками некоторых особенно примечательных изречений язвительного Никколо. Например:

«ГОСУДАРИ ДОЛЖНЫ ОБЛАДАТЬ ГИБКОЮ СПОСОБНОСТЬЮ ИЗМЕНЯТЬ СВОИ УБЕЖДЕНИЯ СООБРАЗНО ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ» ⁴

Обстоятельства, то бишь политическая и экономическая ситуация на Западе в 70-е годы, изменились к худшему. Наиболее трезвые люди власти, в том числе ведающие искусством, это понимают. И бьют тревогу: нужна новая гибкая структура управления, тонкий расчет, комплексный подход. Принципы «государственного» управления искусством, применявшиеся доныне, признает американец Говард Адаме, высокопоставленный администратор по музейной линии, могут «оказаться не очень полезными в свете неисследованных и хаотических социальных и политических событий 70-х годов» ⁵.

Что же случилось? Что внесло сумятицу в мирную и неторопливую жизнь комиссий и государственных фондов, направляющих художественную культуру? Адаме охотно объясняет: «элементы народного недовольства, которые снова, после трех десятилетий «процветания», появились на поверхности американской политической жизни»; «недоверие к властям, правительственным чиновникам и их заверениям»; «неприязнь к богатым». Нет ничего особенного в том, что Адаме назубок знает беды собственной социальной системы – слишком явны они и вопиющи. Да и будешь знать: проклятое недовольство перекинулось на молодые «недавно созданные художественные «политические институты», то есть на участок Адамса и его коллег.

Выступление Адамса состоялось уже в то время, когда прошли первые страхи и немного улеглась паника. Сперва американские культур – чиновники мало что понимали: почему вдруг на них нападают? Почему их чистая и приятная работа по заведованию искусством вызывает неприязнь? Тогда-то и возникла идея проконсультироваться с хитроумными европейцами. Местом обмена опытом выбрали Гарвардский институт администрирования искусством (США). Несколько лет подряд, начиная с 1970 года, там организовывались «летние школы» – международные коллоквиумы по культурной политике. С виду вполне обычные научные встречи. Только выступали на них не ученые, а командиры искусства. Темы были самыми разнообразными: «искусство и масса», «децентрализация управления искусством и поиск культурных альтернатив», «государственное попечение, художественная свобода и ответственность перед обществом» и пр.

Американские чиновники поначалу чувствовали себя притихшими школьниками перед своими европейскими коллегами. Но потом приободрились. Оказалось, что и у европейцев не все идет гладко: сложное время, люди взбудоражены, ноют, жалуются.

Роланд Полссон, принципал искусства из Швеции (сейчас он носит несколько загробно звучащий титул «хранителя национальных памятников», а в недавнем прошлом ведал департаментом министерства образования и культуры), не стал скрывать перед своими заокеанскими собратьями трудностей, с которыми сталкиваются власти его страны: «Многие изменения в социальной картине заставили нас выдвинуть вопросы культуры на передний план государственной политики… Мы столкнулись с критическим отношением к существующим институтам культуры и растущими требованиями создания новых культурных альтернатив» ⁶»

Полссон сознает, что за этой критикой стоят «экономические и социальные реалии». Только вот какие? И выясняется, что «реалии» эти не такие уж архискверные: увеличение досуга, рост больших городов и коммунальных услуг, обеднение духовной жизни, вызванное потребительским изобилием. Словом, во всем виноват переизбыток жира. Почему люди и сбесились – требуют перелицовки политики, культурной в том числе. Знакомый пропагандистский трюк: экономический кризис подается как перепроцветание, а социальное недовольство, вызванное им, – как каприз, отрыжка чересчур хорошей жизни. Только вряд ли, будь оно так на самом деле, западные политики забили бы тревогу и начали лихорадочно (именно так) разрабатывать гибкие приемы манипулирования художественной культурой.

Гибкость не сходит с уст. Ничего не поделаешь! солдафонское администрирование нынче не в моде. Прошли «золотые» времена, когда Луи-Наполеон, узнав от одного из своих подлипал, что французская литература не отражает должным образом «блеск» его царствования, заметил: «Надо поговорить об этом с министром внутренних дел». Давно уже в европейских столицах искусством занимаются другие ведомства, (Хотя, надо думать, министрам внутренних дел культурная политика небезынтересна и они внимательно за ней наблюдают.)

Самый острый сейчас вопрос: как лучше приспособиться к новой обстановке? Как научиться управлять искусством в эпоху растущего недовольства? Централизовать или децентрализовать управление?

Централизовать – это значит собрать в один кулак все нити и приводные ремни, ввести в одно железобетонное русло все каналы управления, неусыпно контролировать работу больших и малых звеньев художественной культуры. Политиков старой складки (а их немало было на гарвардских сходках) все это, понятно, привлекает. В качестве модели централизованного искусства они предлагают церковь с ее строгой дисциплиной и обязательным контролем не только над службой, но и над настроением и поведением верующих. Централизация позволит заранее планировать поступательное движение искусства, выработать единые эстетические стандарты для всего общества. А коли есть стандарты – полдела сделано: любое управление начинается со стандартизации. И ничего страшного, если от этого слегка пострадает утонченное художественное творчество и рафинированный вкус. Зато при некоторых эстетических потерях будет достигнута культурная, а там, глядишь, и политическая, консолидация общества. Вот вам и выход.

Присутствуй Никколо Макиавелли в Гарварде, он наверняка бы раскритиковал такой подход: слишком прямолинеен. Того же мнения и наиболее искушенные западные управленцы. Гораздо выгодней, с их точки зрения, громогласно призывать к децентрализации и вообще устранению всякой политической опеки над искусством. Надо учитывать обстановку – альтернативизм непрерывно атакует. («Альтернативизмом» на Западе, ничтоже сумняшеся, метят любой протест – и конструктивный, и чисто словесный – против буржуазных ценностей и вызванный этим протестом поиск новых путей в политике, образовании, искусстве и т. д.) Поэтому сегодня самое лучшее – предоставить музам ограниченную свободу, полагает гость из Англии Энтони Филд. Ограниченную, потому что контроль над ними все равно останется: финансировать (а без денег они долго не порезвятся) их будет государственное ведомство – скажем, в Англии тот же Художественный совет, специальная правительственная организация, где мистер Филд коммерческим директором. И не надо постоянно натягивать вожжи, а то руки затекут.

Экономический контроль над искусством более надежен и менее бросается в глаза, чем откровенно политический. Внешне никакого сдерживания, никакого зажима: пусть расцветают все цветы! Но с одним непременным условием: «цветы» должны доказать свою экономическую и политическую состоятельность. Вот тогда сияющий Филд подпишет счета, и щедрой рекой польются из Художественного совета государственные дотации.

Все эти разглагольствования об экономической поддержке, а вернее сказать контроле, прикрываются заботливыми фразами о тощих кошельках простых налогоплательщиков, которым позарез необходимо доступное, «демократическое» искусство. Сегодня об этой демократизации твердят люди, которых раньше нельзя было заподозрить в маломальской любви к народу. К примеру, соотечественник Филда – лорд Эклес, профессиональный политик, убежденный консерватор. Когда его партия в очередной раз приходила к власти, лорд получал то портфель министра труда, то – культуры, а то – и изящных искусств.

И этот сановник заявляет о необходимости учитывать политическую ситуацию и соответственно повернуть культуру физиономией к массам. Впрочем, простите, – он утверждает, что массы и элиты больше нет. Есть одна нация – один народ. И культура должна быть для всех едина.

Эклес даже порицает элитизм. Разве это дело, говорит он, что на концертах наших артистов, выступающих за рубежом, присутствуют в основном «важные лица и представители правительства», а простому человеку туда хода нет – слишком дороги билеты. В общем, правильно. Только странно слышать подобную критику от завзятого консерватора. Может быть, он пережил некий духовный кризис, классово перековался? Ничуть не бывало: просто Эклес приспосабливается к новым обстоятельствам. Не любовь, внезапно вспыхнувшая в нем к простым людям и искусству «для всех», движет им, а тонкий политический расчет. «Никогда еще, – признается Эклес, – культура и искусство не значились в списке самых неотложных наших политических дел, как сегодня» ⁷. Причины все те же – социальное и экономическое недовольство.

Эклес – человек с государственным мышлением, к тому же дисциплинированный член своей партии, и, понятно, ему не терпится устранить недовольство. По роду своей службы он частенько имел дело с капризными и беспокойными духовными ценностями. И вот в этой тревожной ситуации он вспоминает о собственном опыте духовного манипулирования: что, если попытаться еще раз втолковать недовольным и им сочувствующим затасканную библейскую истину: не хлебом единым жив человек. Втолковать с помощью соответственно организованного искусства.

Дежурный прием культур-политиков. Нечто подобное, хотя и в более витиеватой форме, высказал Полссон, вернее, процитировал Фрейда: «Счастье – логическая реализация предисторических импульсов. Это объясняет, почему деньги приносят так мало счастья. Мы, как дети, хотим совсем не денег» ⁸.

На фоне рекордного роста безработицы – этой неизлечимой язвы капиталистического общества – опекуны западного искусства фарисейски эксплуатируют ту истину, что в век научно-технической революции людям особенно необходимо нечто большее, чем работа, еда, промтовары; в устах фактических охранителей миропорядка, подчиненного принципу чистогана, цинизмом отдают ностальгические вздохи по этакой полноте бытия, возвышенным мыслям, идеалам. В наше время, невесело шутит Эклес, «у человека одна нога растет в два раза быстрее другой». Материальное вдвое перегоняет духовное. Что делать?

Что касается лорда, то лично он склонен поставить человека на два костыля: религию и искусство. И да пусть они сделают более привлекательным безжалостно технизированный мир. И поскачет человек на таких костылях в будущее.

Но помощь абстрактному человеку – это так, для красного словца. Эклес и его собратья мыслят по-государственному – болеют душой за своего человека, беспокоятся за свое общество, где все далеко не в том порядке, в котором им хотелось бы: «Все чувствуют – жизнь идет не туда, не хватает чего-то существенного» ⁹. Люди тоскуют, хандрят, страдают от одиночества и отчуждения. А причина – опять-таки в проклятом достатке. «Бедность сближает индивидуумов, – торжественно изрекает Эклес, – а богатство разделяет» ¹⁰. Вот оно в чем дело: совсем было лорд и его коллеги решили, что построили бесклассовое, гармоничное, процветающее общество, состоящее из «богатых» пролетариев и «небедных» капиталистов, да вмешалась НТР, породила «всеобщую» обеспеченность, а та – отчуждение, и гармония насмарку. Вот и приходится сегодня преодолевать отчуждение – источник мировой скорби. Но ничего, уверен Эклес, преодолеем, все еще поправимо.

Тем более (это он утверждает всерьез), что два из трех великих принципов, провозглашенных французской революцией, – свобода и равенство, – успешно претворяются в буржуазную действительность. Дело только за братством: «То, к чему сегодня мы должны приложить наибольшие усилия, – братство». Задача заключается в том, чтобы возродить «любовь к соседу и возможность общаться с ним вопреки той глубокой пропасти, которая возникла [между людьми] из-за специализации знаний и увеличения доходов» ¹¹.

Как всего этого добиться? Надо, отвечает Эклес, создать всеобщую культуру, которая поможет объединить людей, принадлежащих к разным слоям общества, а там, глядишь, и учредить долгожданный классовый мир. А значит, долой снобистские лозунги «искусство для искусства» и «искусство для элиты»! Тем, кто «планирует художественные программы», нужно больше думать о широкой публике. С элитарным искусством к народу не подступишься. А кормить его одной массовой культур – похлебкой нынче невыгодно – только усилит размежевание. Поэтому художнику и государству надлежит сотрудничать, работать рука об руку. Первому надо всегда помнить о «демократической» цели творчества, а второму – эту цель указывать, планировать и контролировать залихватский полёт творческой мысли. Понятно, это потребует новых приемов организации и администрирования.

1. Е. Spranger,Lebensformen, Halle, 1927.[↩]
2. R. Christie, F. Geis, Studies in Machiavellianism, N. Y. and London, 1970, p. 4.[↩]
3. Цит. по:»Cultaral Policy and Arts – Administration», Harvard, 1973, p. 10.[↩]
4. »Государь и рассуждения на первые три книги Тита Ливия, сочинение Николая Макиавелли», СПб. 1869, стр. 75. [↩]
5. «Cultural Policy…», p. 4.[↩]
6. »Cultural Policy…», p. 11. [↩]
7. «Cultures», v. il, 1975, N 2, р. 62.[↩]
8. Цит. по: «Cultural Policy…», p. 7.[↩]
9. »Cultures», op. cit., p. 65.  [↩]
10. Ibidem, p. 66.[↩]
11. Ibidem, p. 67.[↩]