Т. А. К а с а т к и н а. «Мы будем — лица…» Аналитико-синтетическое чтение произведений Достоевского. М.: ИМЛИ РАН, 2023. 423 с.

Вдохновенная и вдохновляющая книга, способная изменить перспективу восприятия себя и мира. На обложках (дизайн Д. Тихомолова) — руки, держащие виноградную кисть и часть граната с обнаженными зернами. Виноград и гранат — как символы множества в единстве (на форзац вынесены слова автора: «символ человечества, разделенного на множество отдельных и все же пребывающего в единстве»). Книга постоянно возвращает нас к ключевой мысли Достоевского об идеальном состоянии человечества: «Мы будем — лица, не переставая сливаться со всем, не посягая и не женясь, и в различных разрядах» (с. 194).

Для Достоевского и его исследователя принципиально, что «современный человек роковым образом ошибается в определении собственной мерности, размера, состава и конфигурации. В своих желаниях и поступках он исходит из присутствующего в его сознании ложного собственного образа, из ложного видения себя как ограниченного своим телом и отграниченного от всех остальных людей, из видения других как своих соперников и претендентов на тот же ресурс, а не как открывающих для него новые пространства и возможности, без них и вне них просто не существующие, а следовательно — радикально ошибается как в определении своих истинных выгод, так и опасностей на своем пути» (с. 396–397). За счет глубинного погружения в Библию, в произведения Достоевского Т. Касаткина показывает те возможности деятельной любви, которые способствуют переходу человека к гармонии — на иной уровень мышления, бытия, взаимодействия с миром.

Наряду с судьбоносными уроками преображения себя, книга вовлекает в аналитико-синтетическое чтение, и прежде всего — «анализ текста в герменевтическом круге в широком смысле: анализ детали в контексте романа и романа в свете глубинного смысла детали; анализ произведения, написанного для публикации, в контексте черновых записей автора и его записей для себя; анализ текста в контексте корпуса сочинений автора…» (с. 12). Целостность и глубинность, ясновидение и ясноизлагание сопровождены тем, что выверенное и взвешенное исследователем обогащено за счет ее стремления узнать, как слышат Достоевского другие. Введение к книге упоминает летнюю школу в Италии, возникшую в 2013 году благодаря настойчивости преподавательницы литературы электротехнического колледжа Модены. Ее страстное желание научиться читать так, как читает Татьяна Касаткина, их совместный энтузиазм и подвижничество обусловили работу семи сессий летней школы, приостановить которую под силу оказалось только ковиду.

Я слушала записи школы, и в них хорошо ощутимо стремление «во всем» «дойти до самой сути»: сначала — в лекции Касаткиной, затем — в обсуждениях, когда каждый, по Достоевскому, «высказывается весь». Касаткина руководит процессом, своими комментариями и вопросами способствуя перечитыванию текстов, углублению их восприятия, восприятия себя. Коллективная общность работы принципиальна для исследователя и демонстрируемого ею искусства толкования: «Круг вращался в вертикальной плоскости при перечитывании текста каждым, круг вращался в горизонтальной плоскости при переходе высказываний о тексте от одного участника к другому, при смене аналитических личностных центров» (с. 13). Важно приблизиться к пониманию авторского высказывания, с одной стороны, учитывая, с другой — снимая собственные проекции на текст, увидеть и показать другим то, что способен расслышать только ты: каждый в своем истинном размере и конфигурации.

Книгу открывает работа, посвященная определению реалии, роли и важности реального комментария к художественному произведению. Исследователь демонстрирует, как и почему комментарий может быть разрушителен для текста и вреден для читателя: неадекватное авторскому понимание реалий может «перекрыть читателю доступ к заложенным автором уровням восприятия текста, изменить базовые координаты текста…» (с. 14). Принципиальны положения о недопустимости редуцирования глубинных смыслов до поверхностных и очевидных, о другом статусе реалии при комментировании символистских и символических текстов. В качестве введения в проблему рассмотрены известные статьи — небезукоризненные в плане иного уровня осмысления, иного масштаба проявления, иного смыслового объема. Далее автор углубляет нас в осознание способов работы Достоевского с реалией или событием реальности с целью создания его истинного образа в художественном тексте. На примере комментирования мимолетной детали «Преступления и наказания» (упоминание гостиницы, в которой останавливается Свидригайлов на своем последнем пути: «что-то вроде Адрианополя», с. 34) исследователь ставит и решает вопрос о том, что должно считаться реалией при комментировании символического, метафизического (с христианской, языческой составляющими) текстов. На примере «Записок из подполья» — вопрос о том, к чему может привести «безобидное» и естественное уточнение комментатором авторской атрибуции эпиграфа («Из поэзии Н. А. Некрасова»): к изменению ракурса, уровня восприятия, реперных точек, определяющих последующую интерпретацию текста читателем.

В работе «Что считать событием биографии? История любви к Мадонне: Пушкин, Достоевский, Блок» новаторски переосмыслены понятия биографии, факта биографии, события жизни (включая событие творчества), проблемы уровней события жизни.

Статья «Биография после биографии. Явление эсхатона: феномен Достоевского на рубеже XIX–ХХ веков» начинает разговор о Достоевском как писателе-богослове. Касаткина обращает внимание на то, что «духовный климат XIX века в России гораздо меньше отличался от духовного климата не знавшего Евангелия ХХ века, чем мы обычно полагаем» (с. 81). На рубеже веков, как и в 1970-е, многие встречались с Христом именно в произведениях Достоевского.

В статье «Богословие Достоевского: проблемы понимания и описания» даны базовые характеристики богословия, основания творчества классика. Главный предмет его рассмотрения — «истинная природа человека, увиденного в перспективе Бога. Центральной идеей становится недопроявленность человека в его наличном бытии, в «насущном видимо-текущем»…» (c. 119).

Особой структуре образа («проявляющего священное прямо и непосредственно в структурах повседневного, открывающего наглядно (но ненавязчиво для неготового к тому читателя) присутствия вечного во временном», с. 120) посвящена статья «Как Ф. М. Достоевский строит образ и чему он на­учился у европейских художников». Из дневников А. Достоевской мы видим, сколь жадно Достоевский впитывал европейское и византийское религиозное искусство во время поездок в Европу. Касаткина объясняет, каким образом работает двусоставный образ; как он становится «важнейшим инструментом инициатического, направленного на преображение читателя текста Достоевского» (с. 122); как живые сцены, воспринимаемые на первом уровне как бытовые, несут глубочайшие откровения о мире, человеке, Боге.

В статье «Двусоставный образ как инструмент практического богословствования» еще раз подчеркивается, что «философия и богословие Достоевского — это философия и богословие, изложенные принципиально другим способом, чем мы привыкли видеть в философских и богословских трактатах» (с. 136). Цель Достоевского иная: «…не систематизировать и передать интеллектуальное знание — а инициировать преображение человека» (с. 136). Идя от описания двусоставного образа, его структуры, функций самим Достоевским (в 1876 году он четырежды обращался к этому), Касаткина раскрывает «фундаментальный и всеобъемлющий творческий принцип» (с. 137). Подчеркну ее уточнение концепции даже не двусоставного, а трехсоставного образа: «…третья составляющая оказывается принципиально неонтологична, хотя зачастую только она и бывает видима» (с. 140).

Интересующимся проблемой «Как сделать бывшее бывшим не зря» многое откроет статья об организации времени в «Записках из подполья» и «Мужике Марее», о создании структуры, трансформирующей героя и способной трансформировать читателя. «Такая структура возникает за счет совмещения событий прошлого и настоящего, при котором событие прошлого может быть впервые осмыслено в своей глубине, позволяющей иначе увидеть в настоящем себя и другого и присвоить себе раскрывший свои трансформирующие потенции опыт первого события, который был по разным причинам контейнирован и не освоен в прошлом» (с. 149; там же см. сноску об употреблении понятия «контейнирован»). Здесь важно раскрытие положения о том, что художественное произведение может послужить функциональной заменой воспоминания тем, у кого такого воспоминания нет (с. 151).

Круг тем и проблем действительно широк, упомяну лишь некоторые: богословие греха, Элевсинские мистерии, смысл бытия по Достоевскому, богословствование Достоевского посредством библейской и литургической цитаты, книга Иова в миросозерцании Достоевского, особенности структуры ранних «гностических» текстов Достоевского (анагогическая история), философия всеединства Достоевского. В финальных главах Касаткина обобщает, как и зачем читать Достоевского, зачем он нам.

В высшей степени привлекательны ясность постановки проблем, убедительность решения (и по отношению к изучаемому автору, и в нацеленности на читателя), четкость логики глав, создающих единую животворящую картину. Книга максимально дружественна по отношению к читателю — внятностью проговаривания глубинного. Приступая к размышлениям о понимании того, как видел Достоевский, например, проблему греха, Касаткина сразу подчеркивает: «Если читательское понимание греха не совпадает с авторским — текст начинает читаться превратно по отношению к авторскому замыслу, искажается до неузнаваемости смысл основных сцен его произведений» (с. 178).

Функционально богатство разных пластов книги: основного текста, текста в сносках, где могут быть цитаты, отсылки, комментарии, вовлекающие в разнообразные темы и направления работы, включая будущие, стимулирующие мысль. Отмечено, например, что Кандида Гидини, итальянская исследовательница и переводчица Достоевского, назвала «смысловое поле» «аурой» слова (с. 262), а ее коллега Елена Маццола заметила: «Я убедилась в том, что итальянская публика до сих пор не читала Достоевского, а, по сути, познакомилась с некоторыми редукциями его произведений» (с. 263).

Как и у Достоевского, у Касаткиной мы всегда имеем дело с целостным анализом — на всех интерпретационных уровнях. Она может начинать разговор с любой детали, ибо в ее картине мира все сцеплено, все сплетено друг с другом, и точка входа в глубину связей всегда ведет к целостному — «концам и началам», по Достоевскому. Как и исследуемый ею писатель, Касаткина — богослов практический, меняющий мировоззрение читателя. Многочисленные отсылки на предшествующие работы побуждают пожелать автору издания собрания сочинений, чтобы читатель мог постигать все: от начала и до конца.