Спор необходимо продолжить
Л. Я. Резников, Повесть М. Горького «Жизнь Клима Самгина». Проблемы жанра и стиля. Карельское книжное изд-во. Петрозаводск, 1964, 532 стр
Удивительно верно замечено: подлинное творение искусства с годами и не «стареет», и не «выходит на пенсию», а в каждую новую эпоху «работает» с полной отдачей. И каждая такая эпоха открывает в нем нечто новое, близкое себе, животрепещущее… Впрочем, ничего удивительного, ибо оно, это создание, поистине неисчерпаемо, как сама жизнь, отраженная в нем.
Не об этом ли говорит и такое «прощальное» творение Горького, как «Жизнь Клима Самгина», задуманное автором еще на заре нашего столетия? И нужно ли удивляться тем горячим, страстным спорам вокруг этого произведения, которые до сих пор не утихают. От первых откликов и этюдов о нем в 20 – 30-е годы и до солидных монографий в наши дни – такова жизнь в критике этой горьковской повести.
Вот и сейчас одна за другой выходят серьезные работы. И, право же, несмотря на известные (и неизбежные) повторения, в каждой из них просвечивает нечто свежее, ранее не замеченное. Это относится и к только что вышедшей «далеко от Москвы», в Петрозаводске, обстоятельной книге Л. Резникова.
Автора занимают преимущественно вопросы жанра и стиля. И ему удается на основе тщательного, порой скрупулезного анализа автографов «Жизни Клима Самгина» (глава «В творческой лаборатории М. Горького») разглядеть самую суть горьковской стилистики и художественного мастерства, документально установить процесс превращения «слова-сырца», первых, еще неотчетливых суждений и оценок – в ясную художественную мысль.
При этом мы вместе с исследователем как бы становимся свидетелями некой «тайной вечери», скрытой работы мысли художника, тех мучительных раздумий, поисков, находок и сомнений, без которых нет настоящего искусства.
Литературовед ведет нас в глубь замысла Горького. Наброски и рукописи проливают свет на характер горьковского повествования. «Жизнь Клима Самгина» – это, в сущности, огромная цепь сцен. Тем самым, замечает исследователь, «Рукописи Горького выдвигают особую проблему связи повествовательного жанра с драматическим» (стр. 507). Но облегчает ли господство диалога в эпическом произведении художественные задачи писателя? Нет, напротив, усложняет, хотя, по наблюдениям В. Днепрова, диалог в романе более свободен от эпических моментов, чем даже в драме, поскольку повествование предварительно расчистило ему дорогу. Тут требуется выработка особых средств «драматизации». И ценность рукописей Горького в том и заключается, что «они показывают (и учат), как творчески, а не прямолинейно, не механически решает настоящий художник сложные проблемы «драматизации» повествования».
Не менее интересны и другие наблюдения. Так, в важнейших «ключевых», моментах повествования количество персонажей от редакции к редакции становится не больше, а меньше, тогда как борьба разрастается, и это, казалось бы, «должно выразиться в увеличении вступающих в идеологический спор персонажей». Горький, таким образом, идет по линии более четкой обрисовки персонажей, создания выпуклых, объемных характеров и одновременно углубления психологического анализа. Существенна в этом смысле хотя бы такая деталь, извлеченная исследователем «из архивных глубин». Оказывается, знаменитое «Да – был ли мальчик-то?..» впервые появляется лишь в третьей редакции. Эта «находка» как нельзя лучше оттеняет натуру Самгина – буржуазного интеллигента, неспособного понять взаимосвязь явлений.
Можно бы говорить и о других «находках» самого литературоведа, который справедливо усматривает в автографах «Жизни Клима Самгина» ключ к пониманию композиции и стиля произведения и умело пользуется этим ключом. Проникая в «лабораторию» писателя, бережно собирая затерявшиеся драгоценные листки, порой лишь с одним-единственным словом, он тем самым помогает нам глубже понять сокровенные мысли художника, который, обращаясь к прошлому, неотступно думал о настоящем и будущем. Л. Резников справедливо замечает, что «строгий» рассказ Горького «о том, каким человек был, есть в то же время борьба за то, каким человек должен быть».
Тем не менее пафос книги Л. Резникова – не в этой заключительной главе, хотя и она, пусть еле уловимо, содержит, так сказать, отблеск всей концепции автора. Не случайно в ней особенно резким светом освещена лишь фигура Клима Самгина.
Замысел исследователя заключается в попытке «теоретического истолкования горьковского жанрового понятия «повесть», как особого новаторского синтеза жанровых форм». Л. Резников вслед за С. Касторским считает, что всем изучающим Горького «надо уважать волю автора, его принцип в обозначении жанра».
При этом литературовед, пересматривая сложившиеся в науке взгляды на «Жизнь Клима Самгина», которую именовали и романом-хроникой, и эпопеей, точнее, романом-эпопеей, справедливо ищет объяснение смысла наименования в самом анализе конкретной композиционной структуры произведения, в особенностях замысла писателя, его идейно-творческой позиции. И в соответствии с этим рассматривает горьковское произведение как синтез трех жанровых форм – романа о воспитании, романа о судьбах личности и исторической хроники, посвящая анализу каждой отдельную главу.
Горький, как известно, указывал на связь образа Клима Самгина с типами классической литературы XIX века (Жюльеном Сорелем, Вертером, «сыном века» Мюссе, «учеником» Бурже, героями «Без догмата» Сенкевича и др.) и неоднократно заявлял о том, что он продолжает темы этой литературы. Вместе с тем, пи мысли Л. Резникова, Горький создал не роман, а именно повесть. Ибо если судьба личности «от Стендаля и до Сенкевича, от Бальзака и до Арцыбашева вполне естественно укладывалась в синтетический жанр романа», то Горький «конечно не случайно не смог вместить свой замысел в этот жанр». Называя свое произведение «повестью», Горький имел в виду «не только отказ от романного, то есть по преимуществу любовного сюжета», но и «сугубо критический» взгляд на проблему личности лишнего человека. И чтобы доказать необходимость полного исчезновения этой личности «вместе со всем мещанским строем и его пережитками», Горький поместил ее в «широкий исторический поток жизни».
Итак, по мысли исследователя, главное в замысле автора «Жизни Клима Самгина» и, соответственно, его главное открытие – характер Клима Самгина. Именно поэтому внутренний повествовательный план давал возможность Горькому «очень глубоко, всесторонне раскрыть только одну фигуру – Клима Самгина».
Из этого, так сказать, рационального зерна и вырастает вся концепция автора. И, надо сказать, в этом есть свой резон, ибо фигура центрального персонажа действительно раскрыта художником с наибольшей, пожалуй, исчерпывающей полнотой, конечно же, недоступной обычному роману.
Дело, однако, в том, что автор книги не идет дальше этого, считает основным и главным в замысле писателя изображение Клима Самгина, упорно настаивает на том, что, «конечно, это и было главной задачей писателя», и, переходя на задорно-снисходительный тон, ставит в упор вопрос: «Но могут ли признать эту задачу действительно самой главной те, кто считает повесть М. Горького только (!) «философско-исторической эпопеей…»?»
Ответить так, пожалуй, могут; это ведь, безусловно, одна из главных задач. Но – не единственная, и в этом все дело.
В самом деле, можно ли игнорировать замысел писателя, на который тот счел нужным специально указать в подзаголовке «Жизни Клима Самгина» («Сорок лет»)? Можно ли не считаться с этим вторым повествовательным планом? С тем, что в произведении Горького, как заметил еще Луначарский, «панорамическая задача – изобразить Россию определенной эпохи в движении – тоже играет главную роль» 1, что, реализуя ее, Горький и развернул необычайно широкую картину жизни эпохи, грандиозную панораму событий, которая «составляет существо всего произведения не в меньшей, скорее в большей мере, чем изображение его героя» 2.
Односторонне поняв замысел художника, исследователь явно недооценивает этот второй план, допускает известные «усечения» в анализе композиции и структуры горьковского произведения, не рассматривает его и как роман о народе, о его исторических судьбах, о его роли в истории.
Исследователь убежден, что народ и в «Деле Артамоновых», и в «Жизни Клима Самгина» не есть нечто положительное и действенное, что во всех событиях он нес поражения. По его мнению, темные и забитые массы не могут стать предметом и основой эпоса, что «личность, разобщенная, оторванная от народа, и многоликий, разобщенный «беспросветной тупостью» (выражение Ленина) народ, требовали для своего изображения особой жанровой формы, названной Горьким повестью», что именно Артамоновы и Клим Самгин находятся в центре горьковских произведений.
По всему поэтому «Жизнь Клима Самгина» никакой не эпос, и зря, по мысли Л. Резникова, Е. Тагер считает Горького создателем эпоса. Да и Л. Плоткин, автор исследования «Горький и проблема романа-эпоса», напрасно думает, что создание Горьким романа-эпопеи – факт самоочевидный, да к тому же выражает недоумение по поводу того, что А. Упит в своих статьях «ни словом не обмолвился о значении опыта Горького, о том, что внес он и как теоретик, и как художник в разработку жанра романа-эпопеи». «Но, – продолжает Л. Резников, – «умолчание» – тоже своеобразно высказанное мнение. А. Улит имел основания для того, чтобы не считать Горького создателем эпопеи».
На мой взгляд, Л. Резников не прав; у исследователей есть основание считать Горького основоположником нового, социалистического эпоса, создателем романа-эпопеи. Л. Резников, понятно, не считает свое мнение «истиной в последней инстанции». И потому спор с Л. Резниковым, начатый И. Кохно в рецензии «Эпопея или повесть?» («На рубеже», 1964, N 6), следует продолжить.
Прежде всего автор книги, по-видимому, не приемлет самый термин «эпос» в применении к современному искусству. У нас, пишет он, «никто прямо не приравнивает роман-эпопею к античному эпосу. Но во многих работах все-таки (вольно или невольно) к современным «эпическим» формам прилагаются мерила «Илиады» или «Одиссеи». Дальше идет широко известная ссылка на невозвратимость гомеровского эпоса.
Эпос как жанр народно-героического искусства действительно невозвратим, и было бы нелепо «выводить» роман-эпопею из этого искусства. Но значит ли это, что великие творения Гомера имели значение только для античного мира, что они бесследно исчезли, не оказав никакого влияния на последующее развитие искусства?
Разве мы не говорим, имея в виду эпос нашего времени – роман, – об «эпической полноте» характеров, предельно объективированном изображении действительности? Конечно же, роман вырастает и в новых исторических условиях, и на совершенно иной основе. Но что имел в виду Белинский, да и Гегель, рассматривая роман как продолжение эпоса, считая его «эпосом нашего времени»? Не эту ли «эпическую полноту», способность дать поэтический, анализ некоего целого, жизни общества, то есть ту самую «эпичность», которая сказалась еще в самых ранних и совершенных образцах гомеровского эпоса?
А если взять такие формальные признаки эпоса, как сюжетно-композиционные особенности? Л. Ершов в статье «Типология советского романа», имея в виду многофигурную композицию «Илиады» и фабульное построение «Одиссеи» с одним главным героем в центре, по-моему, справедливо утверждал: «Последующее развитие эпического жанра в течение столетий принципиально ничего нового не вносило, означенные два типа только варьировались» 3. Это как будто подтверждается практикой развития всего мирового эпического искусства. А разве в советской литературе в построении романа не имеют место оба вида эпических произведений? Сам Л. Резников верно рассматривает «Жизнь Клима Самгина» как произведение с одним персонажем в центре.
Отказываясь называть «Жизнь Клима Самгина» романом-эпопеей, исследователь считает таковым «Войну и мир». Значит, не только во времена Гомера возможно было создание такого жанра? Но при каких условиях? Надо полагать, при условии обращения художника к тому «эпическому состоянию мира», которое и является основой «возрождения» эпоса. А разве Великий Октябрь не вернул это «эпическое состояние мира»? И разве Горький не был его «предтечей» и певцом? И можно ли отрицать, что в замысел его входило не только изображение буржуазного интеллигента и интеллигенции, но и стремление раскрыть предысторию этой величайшей народной революции?
И потому-то главной коллизией, движущей все повествование, является, конечно же, не столкновение одной личности – Клима Самгина – с передовыми силами эпохи, а борьба интеллигенции и всего буржуазного общества и революционного народа. И отсюда два основных плана грандиозного эпического полотна Горького. Один из них, как уже отмечалось в наших исследованиях, связан с изображением «интеллигенции и всей буржуазной действительности», и вот почему Клим Самгин, «воплотивший в себе самые существенные черты человека буржуазного общества, все больше становится идейным фокусом этого плана». А другой – это изображение народа и всей революционной действительности. «Идейным фокусом этого плана, начиная с третьей главы первой части романа, является Степан Кутузов» 4.
Органически связанные между собой, исторически правдиво отражая соотношение сил эпохи, оба эти плана раскрывают неизбежность краха старого, буржуазного мира и рождение нового, социалистического. Этот сплав и определяет собой новаторский синтез жанровых форм произведения Горького. Тут нет никакого механического смешения, никакой «жанровой чересполосицы», как о том писал Б. Вальбе, а есть органическое слияние исторического, философского, социально-политического, биографического и других «жанровых потоков» в единый мощный поток эпохи. Ну, а это как раз одна из характерных особенностей жанра романа-эпопеи («романа в романе»).
«Жизнь Клима Самгина» – не только роман о личности, претендующей на роль творца истории, но и роман о действительном творце ее – народе. Образ народа проходит в нем с первых и до последних страниц, он занимает огромное место в композиции. Народные массы изображены в десятках массовых сцен и эпизодов, во всем многообразии индивидуальностей, характеров и личных судеб.
И совсем неверно, что Горького интересуют якобы только трагические стороны жизни народа («русские гекатомбы»). Они выступают лишь в первых массовых картинах книги (подъем колокола, Ходынка, разрушение солдатских казарм). Но уже в сцене работы артели грузчиков раскрывается богатырская сила народа. И разве Горький не показывает рост революционного сознания и все более организованные коллективные выступления народа, начиная с эпизода крестьянского бунта, событий 9 января, революционной демонстрации на родине Самгина и до всероссийской политической стачки? Разве не раскрывается в романе роль пролетариата и его решительные действия (когда даже Самгин, после схватки с казаками, думает о рабочих: «В сущности, это – победа, они победили»), наконец, вооруженная борьба с самодержавием- вплоть до его падения? Все это и дает основание говорить, что в «Жизни Клима Самгина» есть живой и растущий, мыслящий, организующий и действующий коллективный герой, который идет к победе под руководством таких ясных и цельных людей, верных, несгибаемых в борьбе ленинцев, как Степан Кутузов.
С идеей романа-эпопеи связано представление о грандиозном замысле художника, изображении им явлений, имеющих широкое, общенародное значение, исторических судеб нации и общества в целом. Это определяет и особый тип сюжета, в котором переплетены частные судьбы с историей народа, и глубину раскрытия характеров, и философское осмысление основного конфликта эпохи, и самый характер повествования – до особенностей языка и стиля.
Этим важным типологическим признакам, на мой взгляд, отвечает созданная Горьким «движущаяся панорама десятилетий». И потому это не «повесть», как думает автор в целом содержательной книги Л. Резников, а скорее роман-эпопея.